Таганский дневник. Книга 2 - Золотухин Валерий Сергеевич. Страница 84
— А какой? — встревает Любимов.
— Когда он один, он такой маститый, этакий Станиславский, сам по себе…
Ладно. Писали записку Ельцину, которую Ноткин должен лично отнести в Кремль.
Понедельник, утро, «Живой»
У меня была странная уверенность (очевидно, самоуверенность), что люди в театре — билетеры, реквизиторы, не говоря об актерах — в своем поведении и отношении к событиям в театре ориентировались по мне, а я в свою очередь по Демидовой равнялся. И вдруг они поверили Токареву — Губенко — Филатову Для меня это было странно и обидно.
Ельцину вчера ночью послана телеграмма.
Кажется, я прошел акклиматизацию после Америки. Спал спокойно до шести. Быть может, от сознания выполненного «гвоздя» дал телеграмму. Славина сняла свою подпись: «У меня свое мнение».
Перед «Годуновым» Ю. П. сидел с евреями в кабинете, горела ханукальная свеча, они пили вино. Потом он уехал в посольство Израиля и не вернулся.
Собрание я провел элегантно. «Молоко за вредность вам надо выдать», — сказал мне Бугаев. Никита Любимов погладил меня: «Вырывался из купола и входил в него, молился правильно, поэтому и получилось». Вечером того дня я отвозил Л. домой. Неужели мы не стряхнем эту позорную осаду Губенко? Неужели он добьется раздела театра? Любимов изводит своих людей капризами, придирками и требованиями — все у него виноваты и никто угодить ничем не может, а нервничает он по понятным «живаговским» причинам. «Подростком» он весьма неудовлетворен, меня он, кажется, полностью забирает в «Живаго», и правильно делает. Сегодня первая репетиция, сбор.
Шеф белый, зеленый, жалко его. Интеллигенция молчит, после интервью никаких откликов, никакой поддержки. Отсутствует Глаголин — гипертония, но шеф видит в том уловку. Выделенцы торжествуют.
Среда, мой день. «Павел I»
Начались музыкальные репетиции «Живаго». Пока я плаваю в океане неведения и непонимания, разбираемся с хорами. А что, собственно, надо будет петь мне и где применение моему оставшемуся голосу — отыскать и предположить не могу. Дни идут в борьбе за «нераздел» театра. Надежды были, что Любимов в интервью с Ноткиным скажет что-то убедительное, призывное, а то уши вянут, что называется, — все про прошлые закрытия спектаклей, про нынешних политиков… Тошно слушать.
«Кто будет играть Живаго? Золотухин. Золотухин — прекрасный актер, выдающийся актер, но…»
Четверг, «Высоцкий»
«Выдающимся» Ноткин меня назвал вторым. Первый — Зельдин. Актеры очень чутки к словам, которыми их обзывают. Замечательный, прекрасный актер — это одно, а выдающийся — это степень иная и ступенька высшая.
Пятница
10 утра — почему они все веселы и уверены в себе? Сегодня уверен в себе Шопен. Завтра будет уверен Бортник, а вчера был уверен Феликс. Когда же буду уверен в себе я?
Славина звонит глубокой ночью, в час волка и собаки, работникам театра, всем без разбора, пожилым и молодым, и требует не подписываться «под президентом Золотухина». Никто ничего не понимает: «Какой президент, что такое?» — «Не подписывайте, они продадут нас за доллары».
Любимов все ищет предлога, причины, исходящей от выделенцев, чтобы закрыть театр. «Все видно на сцене, они выключены, они нагло ведут себя, нет, в такой обстановке нельзя работать, надо закрывать театр». Под каким предлогом? Под каким соусом? Этого ведь могут и не понять. «К 1-му января 1993 г., — гласит решение президиума Моссовета, — раздел произвести». На наши телеграммы и факсы реакции пока никакой.
Суббота, уютная, гр. № 204
Ю. П.:
— Ты задай мне один вопрос: зачем мне на старости лет все это нужно? Я разговариваю с тобой как равный с равным, задай мне вопрос, спроси меня: зачем мне это нужно? Играет бездарная дрянь, а я должен мучиться, смотреть.
Понедельник. «Живой»
— Ох, какой Борис у меня был вчера, ох, какой! Я хочу в ноги к тебе упасть! Русский, какой же ты русский, один… гений… глаза… Мне хотелось к ногам Высоцкого упасть, когда видела его глаза под наркотой, и сейчас мне хочется упасть к твоим здесь, но скажут — пьяная.
Л. Селютина действительно была подшофе крепко, но сосредоточенная и целеустремленная.
Тысячу раз повторила «какой же ты русский!». И удивление, и угроза, и восхищение, и опасность — если столько русского, как же играть еврея Живаго…
И решил я на волне «гениальности» своей, своей силы и уверенности собрать сегодня, как председатель совета труда коллектива, зав. грим цеха, уборщиц, коменданта, директора и всем дать взбучку за то, что в гримерных нет ни мыла, ни полотенца, лицо вытирать гримеры положили мне две салфетки, а если я три часа по полу катаюсь, за лицо свое хватаюсь, мало свое — партнерши, да что лицо, я Демидовой под юбку далеко залезаю, а если она подцепит что-нибудь от меня, если я заражу ее чем-нибудь? Ведь вот куда может завести отсутствие мыла, средств моющих, отсутствие гигиенических условий.
Предновогодний четверг
Ю. П. на старой сцене:
— Нация погибнет, если нет традиций. У нас есть традиции — 30 лет я прихожу первый, дверь моя закрыта, секретарей нет. У доски расписания долго стоит вперившаяся Славина. Через полчаса я вижу ее там же — что-то она с доски списывает. Что может она там списывать — в театре для нее выходные дни. Она все еще играет в хозяйку театра, а сама ждет не дождется, когда наступит раздел театра и она похозяйничает в худ. совете у Губенко, который первый же ее и отстранит. Сон видел. Вызывной лист: «Записывайтесь в Государственный театр на Таганке под руководством Губенко!»
С шефом надо идти до конца. Год Сергия Радонежского, и я заложил фундамент храма Покрова Пресвятой Богородицы. Это было главное дело минувшего года. И я благодарю тебя, Господи!
1993
Пятница
Денис:
— Пап! А ты не хочешь рукоположиться? Представляешь, какая реклама: протодьякон Валерий Золотухин! Представляешь?
Четверг. С Рождеством Христовым!
Зачем меня так обманули? Зачем Вера плачется мне — «говорят, всех пенсионеров на пенсию!» Что ж ты, Вера, ликовала, когда Губенко тебя в свой стан завлек? Что же вы наделали? Он вас — на пенсию! Ты же предала, Вера, а теперь у Золотухина просишь заступничества?! Да к Ю. П. и подходить-то страшно с этим вопросом. Он о нужных-то людях слышать не хочет, которые ему с Губенко изменили.
Пятница, «Дом» вечером
Дневник 1987 г., тех дней, — смерть Эфроса и мрачные предсказания Крымовой о кандидатуре Губенко, его антикультурные, просто аморальные высказывания в адрес правления Эфроса и гастролей театра. И все как бы и подтвердилось — получилась из всего глупость, но могла бы она и не быть, будь поумней Николай и не ввяжись в борьбу против Любимова и за раздел театра.
Иваненко просится назад, неблагодарная… Ради Володи чего-то давал, чтоб как-то жила, а она пошла в театр Губенко. Теперь ее заменяют в «Преступлении» и не берут в Японию.
Суббота. Утро после душа, зарядки и молитвы
Снились мне опять Ельцин с Любимовым, я фотографировал Ельцина. Он смотрел наши письма, бумаги, но внятного решения или слов хороших, чтоб я проснулся в радости, не было.
А в театре война. Габец объявлен строгий выговор, но, кажется, она не уволена. Долго вчера кричали в кабинете Шацкая, Габец, Иваненко.
А «Павел I» был замечательный.
— Минкин в зале! — сообщил Хейфец после спектакля. — Кто пригласил?
Может быть, он ошибся? Да черт с ним, я его приглашал, но в прошлом сезоне он не пришел. Я Минкина не боюсь, пусть пишет, хоть узнаю правду о своем таланте. Но я лукавил, конечно. Минкина я боюсь. Каждый раз, готовясь к «Павлу I», перебирая листки роли, я натыкаюсь на оборотной стороне на его статью о Губенко и становится страшно. Самое больное, самое точное и пророческое, вот и поди ж ты… Минкина, следуя логике, Гитлер-Чаплин-Колька должен был бы повесить.