Люди в погонах - Рыбин Анатолий Гаврилович. Страница 5

Они распрощались.

Вечером, приехав домой, Мельников сбросил шинель и долго ходил по комнате, потирая виски. Мысли, будто волны в штормовую погоду, то набегали друг на друга, то отступали, чтобы с новой силой ринуться на приступ. Когда он думал о подмосковном батальоне охраны, взор его устремлялся на зеленые тетради. Что же делать с рукописью? Бросить в ящик стола, пусть покрывается пылью? Нет, это невозможно. Но как продолжать, если вокруг будут одни разводы караулов, посты и больше ничего... Но когда мысли переносились из Подмосковья в приуральскую степь, он явственно слышал голос жены: «Смотри, Сережа... только в Москву».

— Вот и смотри, — говорил он себе, продолжая ходить по комнате. — Получается как в сказке: налево пойдешь — в огне сгоришь, направо — в воде утонешь, а прямо — гора не пускает. Попадешь же в такой чертов круг.

Когда-то на фронте, в перерывах между боями, Мельников частенько думал: «Вот дойдем до победы, смоем с себя грязь и пороховую копоть и начнем жить по-иному, без тревог, как подобает мирным людям». Нет же. Кончились одни тревоги, начались другие. Такова уж, видно, жизнь человеческая. Ничего не поделаешь.

Сергей надел фуражку и вышел на террасу, оставив дверь приоткрытой. С океана дул холодный ветер. На небе — ни единой звездочки. На перилах дробились крупные капли дождя. Из темноты, словно из другого мира, доносились глуховатые гудки пароходов.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Осень в этом году в приуральской степи была поистине золотая. Дни стояли ясные, безветренные. Набегавшие иногда от Каспия облака поднимались высоко и курчавились, как в жаркую летнюю пору. Медленно увядающие травы наполняли воздух густыми терпкими запахами, и даль туманилась зеленоватой дымкой.

Особенно нарядным выглядел лесок на высоком берегу безымянной речки, где среди вязов, карагачей и кленов прятался небольшой военный городок. В нем уже который год стоял мотострелковый полк. По утрам, когда над степью поднималось солнце, лесок словно загорался, листва на деревьях и кустарниках пламенела необыкновенно яркими красками.

Командир полка Павел Афанасьевич Жогин не был большим любителем природы, но и он, выходя на улицу, говорил, кивая на ближние клены:

— Эх, что творится на свете! Благодать!

— И хорошо, — замечала его жена, Мария Семеновна. — Может, еще недельку так постоит.

— Постоит непременно, — утверждал полковник решительным тоном, как будто состояние погоды зависело от его желания и воли.

Сегодня он так же сошел с крыльца, посмотрел из-под ладони по сторонам и, повернувшись к жене, которая в этот момент наливала воду в подвешенный к столбу рукомойник, сказал:

— Еще дня три погреет, а там холодов жди.

— Откуда у тебя такой точный прогноз? — недоверчиво спросила Мария Семеновна.

Жогин усмехнулся:

— Из небесной канцелярии донесение получили. Не веришь? Могу копию прислать с дежурным.

Мария Семеновна махнула рукой, выплеснула остаток воды из ведра под маленькие деревца и, не оборачиваясь, пошла в дом. Жогин, посматривая на нее, делал разминку, то приседая и вытягивая руки вперед, то выпрямляясь и разбрасывая руки в стороны.

После разминки и умывания Жогин еще немного постоял на улице и потом уже зашел в дом. Прежде чем надеть китель, он посмотрел в зеркало. Оттуда глядел на него крупный мужчина с богатырскими плечами, короткой крепкой шеей и хорошо развитой грудью. На большом порозовевшем лице его резко обозначились две глубокие морщины, идущие от носа книзу, отделяя полные одутловатые щеки. Жогин с явным неудовольствием потер морщины пальцами и громко вздохнул:

— Ах, каналья, идет.

— Кто идет? — настороженно спросила Мария Семеновна, подавая на стол завтрак.

— Старость идет. Без всяких командировочных предписаний, не представляясь, ломится во все двери. Нравится тебе или нет — принимай.

— Какое открытие, — засмеялась Мария Семеновна. — Не к тебе первому идет она, не к тебе последнему.

— Да ну ее к дьяволу! Листва и та опадать не хочет. А я что...

В коридорчике зазвонил телефон. Хозяйка послушала и повернулась к мужу:

— Шофер беспокоится.

Жогин взял у нее трубку, спросил:

— Да? Машину?.. Не надо, пешком пойду.

Мария Семеновна улыбнулась:

— Утренний моцион?

— Точно. Борьба с гипертонией. Тебе тоже на базар советую пешком ходить. Полнеть не будешь.

— А я и так в норме.

Фигура Марии Семеновны еще сохраняла прежнюю стройность и даже позволяла носить узкие в талии платья.

— Ну где, где полнота? — допрашивала она мужа.

— Если нет, будет скоро, — ответил он.

— Спасибо за комплимент, — запальчиво бросила Мария Семеновна и вышла на кухню.

«Обиделась», — подумал Жогин, усаживаясь к столу.

После завтрака полковник направился в полк, находившийся в километре от жилых офицерских домиков. Перед тем, как сойти с крыльца, он достал из-под крыши красноватый тальниковый хлыстик и поиграл им в воздухе.

Полковник любил ходить всюду с хлыстиком. Эта необычная для пехотного офицера привычка осталась у него от многолетней службы в кавалерийских частях, которая началась в конце гражданской войны, когда не однажды пришлось ему участвовать в борьбе с басмачами в Средней Азии. За отличие в одной смелой вылазке сам командующий наградил его именным клинком.

До сих пор в памяти Жогина сохранился этот бой. Ночь. Вражеские дозоры сняты. В горный кишлак неожиданно влетает группа красных конников. Их цель — захватить главарей укрывшейся банды. Еще мгновение — и кишлак вздрогнул от разрывов гранат, озарился пламенем. Два бородатых басмача на взбешенных лошадях с разных сторон бросились на молодого конника. Но Павел не растерялся. Спрыгнув с подбитого коня, выстрелил в одного бородача из карабина, другого наотмашь полоснул саблей и, схватив под уздцы его лошадь, быстро вскочил в седло. Только в конце боя он обнаружил, что верхушка его суконного шлема в двух местах пробита пулями.

После борьбы с басмачами Павел Жогин учился на высших командирских курсах, затем окончил академию и в Отечественную войну вступил командиром отдельного кавалерийского полка.

Правда, карьера его не всегда была успешной. Порой судьба трясла Жогина довольно чувствительно. Сразу же после академии, когда он ожидал повышения в звании, вдруг случилось непредвиденное: арестовали бывшего командира той самой кавалерийской группы, в которой Жогин действовал когда-то в Средней Азии. Целую неделю таскали его на допросы. Заставили вспомнить все походы, бои, обстановку в эскадронах. Больше всего следователь интересовался, когда и где группа переходила границу и долго ли находилась на чужой территории. Такой эпизод действительно был. В погоне за врагами конники однажды залетели километров на двадцать в глубь Афганистана. Однако Жогин считал это доблестью. Так он хотел написать и в протоколе допроса. Но следователь категорически предостерег его, сказал, что этот факт будет расценен, как политическая слепота и потеря бдительности со всеми вытекающими последствиями. Кто знает, может он и в самом деле старался выгородить Павла Афанасьевича, а может была какая другая причина, только следователь настоял на своем. И хотя история эта закончилась для Жогина вроде благополучно, все же из Москвы пришлось ему уехать в старом звании. Да и должность получил он гораздо ниже той, с которой уходил в академию.

«Ничего, разберутся, — успокаивал себя Жогин. — А насчет политической слепоты может и верно, дал я промашку по молодости». Дома он перерыл все свои архивы, нашел единственную фотокарточку, где командир группы сидел на сером в яблочных накрапах коне редкой киргизской породы и, держа руку под козырек, приветствовал выстроившихся перед ним конников. Долго смотрел Жогин на суровое волевое лицо человека, с которым ел, можно сказать, из одного котелка и не заметил того, что узнал о нем от следователя. Так и этак повертывал Жогин фотокарточку, стараясь припомнить что-нибудь подозрительное. Нет, ничего такого не припомнил. Но карточку все-таки сжег, сжег не колеблясь, хотя была она дорогой памятью о погибших в боях товарищах.