Повести и рассказы - Мильчаков Владимир Андреевич. Страница 17

— Когда же вы намерены отвезти свою прекрасную дочь к высокочтимому хранителю святилища Шахимардана, ишану Исмаилу Сеидхану, да продлит всемогущий аллах его благочестивую жизнь, — медовым голосом осведомился он.

— Завтра вечером думаю выехать, — самодовольно ответил Тургунбай. — По холодочку ехать приятнее. К утренней молитве как раз будем у святой могилы.

— Великое счастье выпало вам на долю, уважаемый братец Тургунбай, — почти пел от избытка высоких чувств мулла Гияс. Он даже, сладко улыбаясь, закрыл глаза и сделал головой и руками несколько плавных движений, показывая, какое это счастье быть родственником такого человека, как ишан Исмаил Сеидхан. — Конечно, ваша прекрасная дочь, я не сомневаюсь, является совершенством всех совершенств, но мало ли красивых девушек в Ферганской долине?! В том, что выбор святого пшена Исмаила пал именно на вашу дочь, я со всей очевидностью вижу указующий перст всевышнего.

Не в силах скрыть довольной улыбки, Тургунбай, не говоря ни слова, кивал головой. В то же время он соображал про себя: «Что-то этот петух бесхвостый очень сладко поет. Видимо, просить чего-нибудь собирается».

А мулла Гияс все заливался соловьем.

— И ведь как удивительно все происходит согласно божьему предначертанию, дорогой братец Тургунбай. Превеликая мудрость всевышнего, указав на скрывающийся в вашем доме цветок, достойный украсить жизнь святого, в то же время открыла нам очаг скверны, блуда и безверия. И все это в одном доме. Вот что поистине достойно удивления.

Тургунбай подскочил, как ужаленный. «Что говорит эта старая обезьяна? — подумал он. — Не анаши ли накурился наш мулла и теперь городит невесть что». И голосом, в котором уже слышались раскаты нарастающего гнева, Тургунбай спросил муллу Гияса:

— Что это вы, святой отец, наговорили. Какой это очаг безверия вы нашли в моем доме?

Но мулла не испугался грозного тона хозяина. Он улыбнулся еще слаще и, понизив голос, спросил, наклонившись к самому плечу Тургунбая:

— А разве вам, почтенный братец Тургунбай, неизвестно, что ваша работница, слепая Ахрос, находится в развратной и богопротивной связи с вашим же работником Джурой? Неизвестно? Да?!

Тургунбай даже опешил. Он совсем не ожидал, что придуманная им сплетня через несколько часов вернется обратно, как достоверная истина. А мулла, приняв молчание хозяина за растерянность, продолжал:

— И разве вам неизвестно, почтенный братец Тургунбай, что ваш батрак Джура вчера вечером в чайхане в кругу таких же, как он, оборванцев, вел дерзкие богопротивные речи и призывал народ брать пример с русских. Разве это вам неизвестно? А?!

Теперь Тургунбай испугался. В том, что селение поверило пущенной им сплетне, не было ничего страшного. Это даже к лучшему. Он может прогнать слепую Ахрос, не уплатив ей ни копейки. Но если Джура действительно говорил то, о чем поведал ему мулла Гияс, то это опасно. Дело может дойти до Исмаила Сеидхана и неизвестно, как посмотрит ишан на то, что в доме его будущего тестя живет крамольник. Надо действовать быстро и решительно. Тургунбай внимательно посмотрел на муллу Гияса. «Союзник или враг, — соображал он. — Да, конечно, союзник».

— Вы меня прямо поразили, святой отец, — начал он. — Клянусь всевышним, мне ничего об этом неизвестно. Да и откуда я мог знать?! Ведь это вас аллах наградил даром знать и предугадывать то, что скрыто в сердцах людей. Жду вашего совета, высокочтимый мулла, но если вы желаете выслушать мнение ничтожнейшего из ваших прихожан, я скажу: отступник и развратница должны быть примерно наказаны.

Польщенный словами Тургунбая, мулла расцвел.

— Да, да, вы совершенно правы, уважаемый братец Тургунбай, — торопливо заговорил он, кивая головой, обмотанной огромной не особенно чистой чалмой. — Отступники должны быть наказаны. Святой коран повелевает обращаться с отступниками без всякой жалости. Ведь даже захваченных в бою пленных отступников коран запрещает обращать в рабство. Они должны быть убиты связанными, как скот. Вы правы, почтенный братец Тургунбай: в этом деле мы должны запереть жалость и снисхождение крепким замком ненависти к отступникам.

Тургунбай успокоился. Мулла не считал его виновным в том, что под крышей его дома нашли себе приют нечестивцы, отступившие от шариата и корана. В то же время он уже и сам поверил, что Джура и Ахрос находятся в преступной связи и, как истинный мусульманин, готов был покарать их.

— Наше селение всегда отличалось своей приверженностью к религии. Слепая развратница и ее любовник, призывающий к нарушению основ шариата и дружбе с неверными — русскими, — позор для всего Ширин-Таша. Их надо примерно наказать.

— Да, да, — снова закивал мулла Гияс. — Высокочтимый ишан Исмаил Сеидхан, да продлит бог его дни на земле, указывал мне в проповедях призывать к очищению рядов правоверных. Деяния этих двух грязных нечестивцев — как раз то самое, о чем говорил святой ишан. Да и, кроме того, — здесь мулла понизил голос до шепота, — примерное наказание этих двух нечестивцев устрашит и тех, кто начал колебаться. Покажет им, как всевышний карает отступивших от его законов. Во имя аллаха мы должны быть твердыми. Сегодня я скажу об этом проповедь и призову правоверных побить нечестивцев камнями.

Тургунбай и Сеид Гияс просидели за угощением не один час. Солнце уже далеко перевалило за полдень, когда Тургунбай, проводив муллу, сам отнес пищу Турсуной. Девушка по-прежнему лежала в постели, с головой укрывшись одеялом, и ни одним движением не выдала, что заметила приход отца.

Уходя из комнаты дочери, Тургунбай подумал: «Спит. Наревелась и спит. Ничего, одумается и поймет, что отец ей счастья желает». И старик со спокойным сердцем запер двери на тяжелый замок.

Погруженный в глубокую задумчивость, Тургунбай несколько раз обошел двор. Он даже не замечал, что Баймурад, как собака, неотступно следовал за хозяином, готовый на лету подхватить любое его приказание. Сам не зная зачем, Тургунбай вышел за ворота и окинул взглядом улицу. Посредине пыльной дороги стояли Алим-байбача и Мансур-байбача — сыновья старшины Данияра. Заметив вышедшего из ворот Тургунбая, оба лоботряса отошли на несколько шагов и вновь остановились, поглядывая в сторону двора Тургунбая и о чем-то перешептываясь.

Тургунбай мрачно усмехнулся: «Уже узнали про Ахрос. Выслеживают», — сообразил он и спросил Баймурада, стоявшего у него за спиной:

— Где Ахрос?

— Вы ведь разрешили, хозяин, сегодня Джуре работать только до полудня, — громко, с явным расчетом на то, что его слова услышат и байбачи, ответил Баймурад. — Джура уже давно ушел с поля. А слепая кляча сразу же умчалась к нему.

До слуха Тургунбая долетел удаляющийся хохоток Алима и Мансура. Посмотрев им вслед, старик медленно вернулся во двор.

Турсуной не спала, но и не плакала, когда Тургунбай принес ей обед. Она несколько часов лежала на постели без движения и почти без мыслей. Гнетущее ощущение неотвратимой беды парализовало девушку. Ее воля к сопротивлению была сломлена деспотизмом отца. Утром, когда отец запер ее на замок, Турсуной показалось, что у нее оборвалось сердце. Чувство приближающейся страшной беды тупою болью сковало мозг. Несколько часов прошло в тяжелом, как кошмар, полузабытье.

Звук отпираемого замка вернул Турсуной к действительности. Она снова, как и утром, завернулась с головой в одеяло и замерла. Девушка слышала, как отец вошел в комнату, поставил что-то на столик и вышел медленными шагами. Затем снова лязгнул замок, затихли, удаляясь, шаги отца, и девушка опять осталась одна.

Турсуной выглянула из-под одеяла. На столе на большом подносе лежали дыня, лепешки, изюм и стоял чайник с чаем. Девушка поднялась с постели, подошла к столику и механически взяла в руки нож, чтобы разрезать дыню. Но при одной мысли о еде ей стало противно. Турсуной положила нож обратно на поднос и только тогда заметила, что это не обычный тонкий нож, которым всегда пользовались за столом, а тяжелый, с толстым обушком и остро отточенным узким клинком. «Отец свой нож принес. Ахрос дома нет и отец не нашел простого ножа». Тут же мелькнула мысль, что Ахрос, наверное, сейчас разговаривает с Джурой. Но даже это не оживило Турсуной: «Что может сделать Тимур, даже если и вернется. Раз отец так круто поступил, значит, сегодня или завтра меня уже увезут к ишану».