Повести и рассказы - Мильчаков Владимир Андреевич. Страница 4

Ишан, в дни своих редких наездов в Ширин-Таш, всегда останавливался у кого-нибудь из своих мюридов. Любой из них считал за великую честь принять в своем доме святого наставника. Но ишан был разборчив. Многие даже из очень почтенных жителей селения годами не имели возможности выразить обильным угощением свою любовь и преданность ишану. У Исмаила Сеидхана были мюриды, которых он особенно любил и отличал. Тургунбай же всего два раза удостоился посещения ишана, хотя и был одним из самых ревностных его почитателей.

Получив весть, Тургунбай сразу заторопился обратно. Гонцу, нагловато смотревшему на запыленного после долгой дороги старика, Тургунбай сказал:

— Передайте высокочтимому ишану, что его недостойный слуга не пожалеет своего имущества и подобающим образом примет господина в своем скромном жилище.

Но гонец ответил тоном, в котором слышалось пренебрежение:

— Святой ишан повелел передать вам, что он не желает парадной встречи. Пусть все будет скромно и тихо. Но он повелел сказать, что был бы рад встретить в вашем доме самых достойных людей Ширин-Таша. — И гонец назвал несколько имен.

Щедро одарив сразу ставшего льстивым и почтительным гонца, Тургунбай повернул коня в обратный путь.

Вначале старик был недоволен тем, что ему не удастся встретить ишана так, как он рассчитывал. Но, поразмыслив, Тургунбай сообразил, что, пожалуй, выбор его дома и ограниченный круг мюридов, с которыми Исмаил Сеидхан пожелал встретиться при содействии Тургунбая, показывает особое доверие ишана к нему.

Смекнув это, Тургунбай повеселел и энергично погнал усталого коня, торопясь побыстрее вернуться в Ширин-Таш.

На лице засыпавшего Тургунбая появилась довольная улыбка. Через пять-шесть часов в этой комнате будут пировать сам ишан Исмаил Сеидхан, хранитель шахимарданского святилища, и наиболее уважаемые из богачей Ширин-Таша.

Но сладкие мечты Тургунбая были прерваны. Скрипнула дверь, в комнату сначала ворвался свет яркого дня, затем кто-то переступил порог и снова затворил дверь.

Тургунбай поднял голову и, рассмотрев в полумраке того, кто осмелился прервать его отдых, сердито спросил:

— Ну, что тебе еще надо, сын осла? Зачем ты притащился сюда без зова?

Но Баймурада ни капельки не огорчил сердитый голос хозяина. Плотно прикрыв дверь, он торопливо, на цыпочках, перебежал комнату и, опустившись на одно колено возле Тургунбая, прошептал:

— Хозяин! Я сегодня слышал разговор вашей дочери Турсуной с этой слепой падалью Ахрос.

Тургунбаю смертельно хотелось спать. Проворчав в ответ Баймураду, что он выгонит его, если ленивый батрак вместо работы будет слушать, о чем болтают глупые девчонки, Тургунбай опять опустил голову на подушку и закрыл глаза.

Но Баймурад не уходил. Он остался сидеть, лишь отодвинувшись настолько, чтобы Тургунбай не мог достать его, пожелав отвесить затрещину назойливому работнику.

С полминуты прошло в молчании. Затем Тургунбай медленно открыл глаза. Увидев, что батрак по-прежнему сидит неподалеку от него, Тургунбай смерил глазами расстояние и, убедившись, что ударить Баймурада кулаком, не вскочив с постели, нельзя, а вскакивать ему не хотелось, рассвирепел:

— Уходи, ленивая собака! Если к вечеру не будет готово все, что приказано, я с тебя шкуру спущу. Уходи!

Баймурад, видя, что хозяину лень вставать для расправы, даже не пошевелился. Он только тихо, почти шепотом, проговорил:

— Ваша дочь Турсуной собирается уехать обратно в Ташкент.

Сон моментально слетел с Тургунбая. Рывком подняв голову с подушки, он уселся на одеяле.

— Ты что, сын бела, лишился остатков ума? Зачем моя дочь поедет обратно в Ташкент?

— Потому что ей там нравится, — ответил Баймурад.

Тургунбай несколько мгновений сидел молча, обдумывая сообщение. Баймурад ожидал, что хозяин разразится яростным взрывом криков и брани, потребует дочь к себе и приступит к расправе.

Но взрыва не произошло. Тургунбай пренебрежительно усмехнулся и махнул рукой.

— Без моего разрешения она никуда не уедет. Я отец, — проговорил он. — Иди работай!

И Тургунбай снова начал укладывать свое тучное, но все еще могучее тело на одеяло.

— Она знает, что вы не разрешите. Она бежать хочет. Тимур, сын кузнеца Саттара, поможет ей добраться до Ташкента, — проговорил Баймурад безразличным голосом и поднялся, чтобы выйти из комнаты. Но едва лишь он сделал шаг к двери, как, пораженный последними словами наперсника, Тургунбай рявкнул:

— Садись! Рассказывай, шелудивая собака, все, что тебе известно.

Баймурад сам испугался бешеной ярости, прозвучавшей в окрике Тургунбая. Приниженно, скулящим от страха голосом, он передал Тургунбаю все, что слышал.

Тургунбай был ошеломлен. Он видел, что Баймурад не обманывает, — как бы и впрямь Турсуной не решилась бежать из родного дома, а уж от сына кузнеца всего ждать можно.

Впервые Тургунбай почувствовал себя растерянным. Что-то надо было предпринять, и предпринять немедленно, а что, он и сам не знал.

Чутьем он понимал, что криками и угрозами, пожалуй, только испортишь дело, что надо крепко обдумать все и действовать осмотрительно.

— Выйди, — угрюмо приказал он Баймураду, — подожди за дверью. Я позову.

Баймурад, почтительно согнувшись, вышел.

Тургунбай встал, несколько раз медленно прошелся по комнате. Мысли, как облако назойливой мошкары, роились в его мозгу.

«Баймурад не лжет, — думал Тургунбай. — Но если в селении узнают, что у Турсуной есть что-то с Тимуром, сыном этого богоотступника Саттара, то позор, который обрушится на мою голову, мне не избыть до самой могилы. Надо запретить Баймураду распускать язык, пригрозить ему. Пусть и дальше следит и обо всем мне рассказывает. Это первое. Потом надо убрать из кишлака этого кузнечонка; лучше даже, если он исчезнет вместе с отцом. Но как это сделать? Надо придумать! А затем поговорить с Турсуной. И если она не послушается, запереть ее. Запретить выходить из женских комнат даже в наружный двор. Надо рассказать обо всем святому ишану и спросить его совета. Но об этом потом. Сейчас самое главное — заставить молчать Баймурада и избавиться от кузнечонка».

Решив это, Тургунбай снова уселся на одеяло и негромко позвал:

— Баймурад!

Батрак боком проскользнул в дверь. У него был испуганный вид. Видимо, он уже раскаивался в том, что поторопился все рассказать хозяину.

— Садись! — коротко приказал ему Тургунбай.

Баймурад сел почти посредине комнаты, не решаясь подойти к хозяину ближе. С минуту оба молчали. Батрак настороженно следил за каждым движением Тургунбая, а тот, опершись локтями о колени подогнутых ног, сосредоточенно смотрел на ковер, застилавший пол комнаты.

Затем Тургунбай кивнул головой на плеть, висевшую на стене недалеко от того места, где он сидел. Плеть была свита из толстых воловьих жил. В конец ее были вплетены несколько металлических пластинок.

— Видишь? — мрачно спросил Тургунбай.

— Вижу, — испуганно ответил Баймурад.

— Знаешь, что будет с человеком, если его по голой спине ударить этой плетью, ну, скажем, хотя бы двадцать раз?

— Знаю, — совсем упавшим голосом, чуть слышно, проговорил Баймурад. — Человек умрет.

— Так вот, если ты, сын вонючего шакала, еще кому-нибудь расскажешь то, что рассказал сейчас мне, я сам буду бить тебя этой плетью, и не двадцать, а двести раз, пока от тебя не останется лепешка из мяса. Понял?

— Понял, — замирающим от страха голосом ответил Баймурад. — Я никому не скажу, хозяин.

— А за то, что ты все это узнал и первому рассказал мне, я тебя награжу. Хорошо награжу. Смотри и впредь, как следует. Все, что увидишь и услышишь днем, вечером, должен знать я. Понял?

— Понял, хозяин, понял! Все сделаю! Не беспокойтесь, — захлебывался от готовности услужить Баймурад.

— А теперь вот что, — приказал Тургунбай. — Сбегай-ка к Саттару-кузнецу и пригласи его сюда. Да побыстрее.

Баймурад со всех ног кинулся выполнять приказание, радуясь, что и на сей раз хозяйская плеть не погуляла по его спине.