Я побывал на Родине - Зотов Георгий Александрович "Zотов?". Страница 17

— Значит, у вас больше никого во Франции нет?

— Нет.

— Где же вы так по русски научились?

Я понял, что нужно быть осмотрительным.

— В той местности, где я жил, была русская колония — эмигранты со времени революции. Я общался главным образом с русскими детьми, и от них научился немного по русски. Но главное дело — родители этих детей учили меня русскому языку. И получилось то, что я иногда более чисто выражался по русски, чем русские дети. Взрослым эмигрантам это очень нравилось, и они часто ставили меня в пример своим детям, которые не старались изучать свой родной язык, а наоборот, легко офранцуживались. А мне русский очень нравился, и… результаты вы сами видите, вернее слышите.

— Так значит, у вас есть русские знакомые, которые живут во Франции?

— Да, были такие. Но немцы, оккупировав Францию, вывезли меня в Германию на работы, и когда я возвратился, то уж больше никого из своих русских знакомых не встретил. Многие погибли во время военных действий, а многие были эвакуированы и до сих пор не вернулись. Так что об этих людях я ничего сказать не могу.

— А чем они занимались? Это вы мне можете сказать?

— Они все работали на заводе, там же, где и мой отец.

— Я не об этом спрашиваю. Я хотел бы знать, какими они занимались политическими делами. Какие были у них партии. Кто стоял во главе этих партий. Вот это я хотел бы от вас узнать. А то, что они работали, это мы и без вас знаем. Ясно, что работали.

Задавая мне эти вопросы, он пристально, не отрываясь глядел на меня. Я думаю, он хотел знать, как на меня эти вопросы подействуют.

— Не могу вам ответить, — сказал я спокойно, — потому что и сам ничего не знаю. Какие-то партии у них наверно были. Но я в то время был совсем молодой и меня эта политика не интересовала. Я сам ни в какой партии никогда не состоял, и мне всегда было совершенно безразлично, кто в какой партии. Сожалею, ничего не могу вам по этому поводу сказать.

— Ну, как же можно совсем не интересоваться политикой! Это плохо. У нас в Советском Союзе все молодые люди интересуются политикой.

Зачем он все это говорит? Что я должен отвечать? Я ответил то, что мне показалось подходящим.

— Теперь меня политика немножко интересует — то, что касается Франции. Вот, например, Гитлер… он был враг Франции и, конечно, я был против Гитлера и против его партии. Вот такую политику я понимаю, и каждый понимает. А разное другое… Я от этого далекий.

— Это нехорошо, — сказал чекист покачивая головой и продолжая перелистывать папку. — Нехорошо…

Мне было непонятно, что, собственно, нехорошо. Мне было неудобно сидеть на твердом стуле, хотелось курить, а я забыл взять с собой курево, попросить же у чиновника, который беспрерывно курил, было не то неловко, не то боязно. Который час мог быть? Лампа, стоявшая на письменном столе, была очень яркая, но весь свет ее падал только на стол.

В углах комнаты было темно. А следователь (иди кто он был — в не знаю) каждый раз, спрашивая меня о чем-нибудь, повертывал лампу в мою сторону. Свет ее бил мне в глаза, я прищуривался, и тогда чекист немного отвертывал лампу в сторону. Наконец он встал и зажег верхний свет. Я обрадовался, подумав, что допрос подходит к концу. Он велел мне подвинуться к его столу. Я поднялся и подошел было.

— Со стулом!

Это прозвучало резко, приказанием.

Я повернулся, взял стул и поставил его возле письменного стола. Уселся на стул. Разговор возобновился — совершенно пустой. Ради такого разговора людей не вызывают в политическую полицию. Машинка в соседней комнате не стучала. Мой собеседник предложил мне папиросу и распорядился по телефону принести два стакана чаю. Во время чаепития он спросил, не собираюсь ли я принять советское гражданство.

Я ответил, что не собираюсь. Зачем? Я француз — почему мне не оставаться гражданином Франции?

— А напрасно! Советским гражданином сделаться — значит получить немало различных преимуществ…

Тут посыпались россказни, которым я не верил, да, кажется, и мой собеседник говорил это по долгу службы. Не мог же он, в самом деле, считать меня совершенным дураком. Ведь я был в Советском Союзе уже не первый день, и путь, проделанный мною, кому угодно мог раскрыть глаза.

Так мы просидели еще около часа. Наконец, я решился сказать, что хотел бы уйти домой, так как мне нужно рано вставать и идти на работу. Чекист любезно проводил меня до дверей. Прощаясь, он сказал, что очень рад нашему разговору и что был бы еще более рад, если бы я еще когда-нибудь зашел к нему побеседовать — хотя бы даже ночью. Он понимает, что днем я работаю. «Дудки! — подумал я, — вызовете, так делать нечего, приду, но сам навязываться на такие беседы не намерен!».

Меня обучают ловчиться

На работе у меня не ладилось. Я все не мог привыкнуть к системе норм. Раз меня послали в порт вместе с другими шоферами. Мы должны были перевезти рыбу, которую привез пароход. Мои товарищи шоферы радовались этой работе, которая, по их словам, была очень выгодной. Они мне посоветовали при каждой ходке завозить пару рыбешек домой, но моя жена должна была немедленно нести эту рыбу на базар и поскорей продавать.

Я слушал советы товарищей, но при первой поездке взять себе рыбы не решился. Порядок был такой, что нужно было завозить машину на весы — порожнюю, а потом взвешивать еще раз, уже вместе с грузом.

Рыбу грузили прямо в кузов. Рыба была присолена, и во время перевозки образовавшийся рассол обильно стекал. Между тем, на консервной фабрике, куда мы доставляли рыбу из порта, машину тоже взвешивали. И вот, когда я первый раз доставил груз рыбы на фабрику, оказалась недостача, что-то килограмм двенадцать. Приемщик напал на меня, принялся читать мне нотацию и напоминал мне законы и наказания, грозящие за кражу рыбы.

Я запротестовал — в самом деле, я не взял буквально ни одного грамма. За меня вступились шофера, бывшие со мною. Они объяснили приемщику, что я новичек и, к тому же, иностранец, местных порядков совершенно не знаю. Приемщик стал мягче и сказал, что на этот раз он не даст делу ход, но чтобы это не повторялось.

Когда я порожняком выехал с фабрики, то на дороге меня ожидал один шофер. Он сказал мне:

— Ты его не бойся, он ничего никому не скажет. Он — самый большой жулик, который только может существовать, но и его можно обдурить. Ты вот что сделай: поезжай домой и скажи, чтобы тебе приготовили большое полено. Как нагрузишь в порту рыбу, то опять валяй домой и пару рыбок сними, а вместо них положи в машину полено. Возможно, на фабрике не хватит весу, с килограмм, но это пустяк, к этому не придерутся.

— Послушай, — сказал я товарищу. — Можешь ты мне поверить, что я не взял ни одной рыбины, даже маленькой… А ведь у меня не хватило почти двенадцати килограмм. Это же много! Куда они девались, эти двенадцать килограмм? Неужели — сперли?

— Это все возможно, — отвечал мне шофер. — Ты будь осторожен и знай, что здесь нужно думать только о себе. А если кто другой пострадает, то и черт с ним, пусть не зевает.

Я поблагодарил за совет и подумал при этом, что все же здесь думают не только о себе самих — вот, хоть бы этот добрый парень. Возить рыбу нужно было до пяти часов. Я был исключительно осторожным и смотрел, что называется, в оба, и все таки при каждой разгрузке у меня оказывалась нехватка, хотя и небольшая. Я удивлялся, как можно было ухитриться украсть с машины рыбу — ведь я фактически не покидал машины ни на минуту.

В будущем я наловчился не хуже других, и при по мощи операции с поленом каждый раз при перевозке рыбы мы имели небольшую прибыль.

Дело шло к зиме, работы у нас, шоферов, было маловато. Летом, когда наша автобаза обслуживала окрестные колхозы, работы было очень много. А зимой большую часть времени машины стояли в ремонте. Иногда перевозили грузы в городе. Для нас, шоферов, простои были невыгодными; товарищи охотно учили меня, как можно подработать при перевозках.