Я побывал на Родине - Зотов Георгий Александрович "Zотов?". Страница 9

Я вытащил наши вещи из вагона, усадил на них жену с ребенком и побежал в барак. Я должен найти там место, хотя бы для маленького с матерью, сам я как нибудь переночевал бы и в поле. К моему удивлению, барак вовсе не был переполнен. Там находились только женщины с малыми ребятами. Они расположились прямо на полу — в бараке не было ни малейшего признака какой-либо мебели, не было даже нар. Что-ж… По крайней мере была, как сказал тот возвращенец, крыша над головой.

Я возвратился за женой и мы решили, переночевав в бараке, на утро принимать самые решительные меры к тому, чтобы вырваться из этого ада. Говорю: из ада, потому что даже лагерь, где мы проходили комиссию, теперь казался мне местом райского блаженства, в сравнении с этим загаженным полем, переполненным отчаявшимися людьми.

Уже первый час пребывания в бараке объяснил нам, почему там было просторно. Большинство предпочитало оставаться снаружи из-за боязни целых полчищ вшей, которые буквально заполонили барак.

Больших трудов стоило нам впоследствии избавиться от этих непременных спутников коммунизма.

Я узнал, что каждый день отходило по одному эшелону в Россию. Задача заключалась в том, что нужно было изловчиться попасть в этот эшелон. Это было настолько трудно, что множество народа находилось тут в поле уже около трех недель. День изо дня толпы осаждали подаваемые вагоны, но уехать удавалось только тем счастливчикам, которые обладали наибольшей напористостью, силой и сметкой. Множество людей уже отказалось от попыток уехать до той поры, пока, как говорили, «разгрузится транспорт».

Я решил сначала присмотреться, как происходит погрузка. Целый день я провел, расхаживая по загаженному, захламленному полю и наводя справки. Все отвечали мне одно и то же. Слаба была надежда, что мне удастся попасть в один из ближайших поездов с женой, крохотным ребенком и тяжелыми чемоданами. Но жить в поле и во вшивом бараке — эта перспектива мне никак не улыбалась. К тому же, с продовольствием дело обстояло катастрофически. Снабжения не было никакого; нужно было ходить по окрестностям и собирать в полях картошку и свеклу, которую местные жители не успели собрать. О хлебе не было и речи, равно как и о соли, — последнее было, пожалуй, еще хуже, чем отсутствие хлеба.

Я проявляю инициативу

Я должен был что-то придумать… С моим транспортом сюда прибыли и французы, переселяющиеся в Советский Союз. Я решил отыскать их и попытаться сообща что-нибудь предпринять. Нашел я их в полном унынии. Никто из них по русски не говорил, следовательно, они не могли ничего разузнать толком, а кроме того, происходящее здесь представлялось им совершенной загадкой. Они попросту не могли понять такого обращения с людьми.

Узнав, что я говорю по русски, они необыкновенно обрадовались. У них забрезжила надежда выбраться из этого гиблого места. Я был полезен для них своим знанием русского языка, а они мне — тем, что их было много. Такой группой можно было действовать несравненно успешнее, чем в одиночку.

Посоветовавшись, мы решили, что следует разыскать начальство, заведующее отправкой. Я немедленно отправился в разведку и узнал, что километрах в восьми есть деревня, в которой и гнездится это самое начальство. Тогда я взял с собой двух молодых французов и мы отправились в ту деревню. Попутная военная машина подобрала нас и довезла. Деревня представляла собой развалины. Шофер указал нам один дом, который был еще более или менее цел. У дверей этого дома стоял часовой, к которому я и обратился. Я заявил, что мы французы и у нас срочное дело. Часовой впустил нас. В довольно просторной комнате сидели офицеры за письменными столами. Один из офицеров обратился к нам неожиданно вежливо:

— Вам что угодно?

Мы объяснили ему наше дело, он выслушал внимательно. Он никак не ожидал, что, вот, могут появиться иностранцы, едущие в Советский Союз и натыкающиеся на такой, мягко выражаясь, беспорядок… Офицер не успел еще ничего ответить нам, когда в комнату вошел старший в чине, и находившиеся здесь вскочили и вытянулись. Вошедший спросил, кто мы и что мы тут делаем. Офицер, с которым я разговаривал, доложил начальнику наше дело. Тот посмотрел на нас и, уже обращаясь прямо ко мне, осведомился:

— Сколько же вас, французов, в общей сложности там?

— Мужчин одиннадцать человек. При каждом жена и у многих дети, — ответил я.

— Вы что же, все едете в одно и то же место?

— Нет, мы направляемся в разные города.

— Ну, мы вот как сделаем. Сегодня вы еще побудете там. Составьте список всех ваших людей с указанием, кто куда едет. Завтра я сам прибуду к погрузке и всех вас усажу в поезд. А сейчас вас проведут на нашу кухню, получите немного продуктов.

Я перевел сказанное начальником своим товарищам. Французы обрадовались больше всего еде — бедняги основательно изголодались. Повар выдал нам хлеба, масла, сала, неизбежной концентрированной каши, а самое главное — я выпросил у него на всех соли и сахару. Узнав, что у нас есть малые дети, повар выдал нам несколько баночек американского сгущенного молока.

Хотя обратно пришлось идти пешком, но мы возвращались веселые и бодрые.

В лагере люди суетились: предстояла посадка. Вот как она происходила.

Медленно подошел поезд. Он не успел еще остановиться, как мужчины бросились к дверям и принялись их открывать. Но это удавалось немногим. Зато ухитрившиеся отпереть дверь, вскарабкивались в вагон и кричали, что этот-мол вагон идет в Минск или — в Харьков, или — в Киев. Этими криками созывали земляков. Впрочем, к вагону бросалась беспорядочная толпа, в которой каждый стремился во что бы то ни стало забраться внутрь, а куда направляется вагон — это было совершенно безразлично.

Женщины с детьми тоже стремились в вагоны; в страшной давке раздавались крики матерей и детский плач. Надо было удивляться, что никого не раздавили на смерть.

«Тихо, не шуми, а то…»

Мы заметили, что в толпе, осаждавшей поезд, были довольно многочисленные фигуры, отличавшиеся какой-то особенной повадкой. Это были грабители. Они не спешили уезжать. Когда происходила посадка, они шныряли в толпе и самым спокойным образом, но очень ловко вырывали из рук пассажиров их вещи, после чего не торопясь удалялись с добычей.

Заметив это, мы очень встревожились. Такие дела были для нас непривычны. Такого нам еще никогда не приходилось видеть. Мы везли с собой все свое скромное имущество, которое, рассчитывали мы, поможет нам устроиться на новом жительстве. Потерять это имущество было страшновато.

Когда все вагоны были полны до отказа, поезд просто так, вдруг, без всякого сигнала, тронулся и поехал. Никакого начальства. Никакого порядка. Кто уехал, сколько человек уехало — неизвестно. Поезд удалялся, доносившиеся из вагонов крики и брань заглушали шум паровоза, лязг буферов и постукивание колес.

Вид этой отправки привел нас в самое грустное настроение. Вся надежда была на то, что начальник поможет нам погрузиться и уехать. Но как он справится со всей этой массой полуобезумевших людей? Ночью в бараке, когда все уже спали, раздался женский крик.

Он был такой пронзительный и дикий, что все мы вскочили, как ошпаренные. Оказалось — грабеж. Двое солдат освещали фонарем женщину, которая судорожно вцепилась в свои корзины и узлы и кричала, кричала..

— Тихо, — произнес один из грабителей, обращаясь ко всем обитателям барака. — Тихо, не шуми, а то…

Он сделал недвусмысленное движение автоматом. Его товарищ ухватил женщину за волосы и сильно дернув в сторону, отчего она упала, взял один узел и направился к дверям. Нет, грабителей было не двое, а кажется четверо. Каждый ухватил по узлу или по чемодану, и все участники шайки вышли из барака. Они не особенно поторапливались, и в этой неторопливости было нечто необыкновенно мерзкое и… страшное.

Я собрал своих французов, и мы решили по очереди караулить наше имущество, а в случае чего — действовать всем разом и решительно.