Константиновский равелин - Шевченко Виталий Андреевич. Страница 45
И хотя благодарность носила неофициальный характер, матросы подтянулись и ответили дружным хором:
— Служим трудовому народу!
Евсеев почувствовал, как стала наворачиваться на глаза предательская слеза и, поспешно отвернувшись, жестко проговорил:
— Теперь, пожалуй, они угомонились до утра! Если вы обратили внимание, они даже увезли тяжелые орудия и часть танков; считают, что с нами уже покончено! Утром надо будет им показать, как они заблуждаются!
— Покажем! — с готовностью подхватил как всегда спокойный и уравновешенный Булаев.
Будто только что его заметив, Евсеев поманил пальцем. тихо спросил:
— Может быть, вам что-нибудь надо?
Булаев немного помялся, затем твердо ответил:
— Нет, товарищ капитан третьего ранга! Боезапаса хватит еще на день боев. Амбразуры — во какие нам сделали! — он махнул рукой на зияющие дыры обращенной к врагам стены.— Так что теперь фриц как на ладони!
Евсеев грустно усмехнулся, мягко сказал:
— Это палка о двух концах. Не только фриц, но и вы как на ладони стали!
- Да нас он со страху не видит! — засмеялся задорно Булаев и, как ни горько было после сегодняшних потерь, засмеялись и остальные.
Успокоенный несломленным духом булаевских бойцов, Евсеев приказал перед уходом:
— Отдыхать только повахтенно! Наблюдение не прекращать ни на минуту! Наладить связь с КП!
Уже у входа он отвел Калинина в сторону и сказал шепотом:
— Жду тебя в двадцать четыре ноль-ноль в кабинете!
Комиссар понимающе кивнул головой.
Пет! Положение было совсем не безнадежное! Сектор Юрезанского почти не пострадал, а в остальных были частично разрушены только передние, обращенные к врагу стены.
Сорок человек сше могли держать в руках оружие, а это было не так уж мяло для таких людей, как защитники равелина. Вот только плохо было с ранеными — к уже имеющимся прибавилось еше десять человек, да к тому же никак не могли найти Усова, который пропал чуть ли не в первые минуты обстрела.
Когда Евсеев пришел в лазарет, бледная от волнения Лариса сбивчиво доложила:
— Он все время был здесь... Потом раздался очень сильный взрыв... Через несколько минут прибежал матрос, он кричал, что в его секторе завалило несколько человек. Николай Ильич стал собираться. Я сказала: «Куда же вы? Там ведь бомбят!» Он ответил: «Ждать невозможно!» — и выбежал во двор... Больше я его не видела...
— Да-а-а... — протянул Евсеев, догадываясь обо всем,
что произошло дальше. — Вы не запомнили этого матроса?
— 11ст. Мне кажется, я его видела впервые, — с сожалением ответила Лариса, понимая мысль Евсеева. — Все равно надо срочно искать Усова.
Евсеев ответил, поглощенный своими мыслями:
— Да, да! Мы сейчас это организуем!
Усова нашли, когда уже совсем стемнело, в одном из полузаваленных коридоров. Лежал он,' разметав руки, смотря в потолок остекленевшими глазами. Весь его левый бок был залит загустевшей кровью, а там, где когда-то билось горячее, смелое сердце, зияла страшной, черной пустотой осколочная рана.
В это никто не хотел верить. Усов вспоминался живым и только живым! Вспоминалось, как он умел лечить больных, быстро и хорошо, и пользовался в равелине репутацией знающего и умелого врача. Вспоминалось, как он окончательно покорил матросов, сделав на маленьком скрипучем турнике во дворе равелина несколько внлли-оборотов подряд. Матросы после его ухода восхищенно перебрасывались фразами:
— Вот тебе и доктор! Да он лучше любого физкультурника «солнце» крутит!
— Ребята, а видели у него мускулшпи? Во! Как два бугра!
— Эй! Степаненко! Скажи спасибо, что он тебе за твое саковство только кишки мыл! А вот если бы вздумал пилюли давать (говорящий показал кулак), пришлось бы отпевать тебя!
И все это сопровождалось добрым, поошряюшим смешком, в котором слышалась нескрываемая похвала в адрес Усова...
Вспоминалось, как однажды, в тихий летний вечер. Усов подошел к группе отдыхающих матросов. Рабочий день был окончен. Утомленные, немного разомлевшие от благодатного тепла матросы лениво, будто нехотя, поддерживали еле тлеющий, вот-вот готовый угаснуть разговор. Мирно струились дымки самокруток. Тишина постепенно, словно паутина, опутывала людей. Не хотелось ни говорить, ни пошевелить пальнем. И будто напоминая, что время нс остановилось, еле слышно потрескивала махорка.
— Споем, хлопцы? — вполголоса обратился Усов к сидящим.
Матросы зашевелились, нерешительно посматривая друг на друга — каждый ждал, что скажет другой. Наконец, когда пауза неприлично затянулась, кто-то неуверенно спросил:
— А что будем петь?
Вместо ответа Усов, выпрямившись и запрокинув голову, бросил вверх первые чистые поты приятным звонким тенором:
Ом на-а, ой на го-ри тай жне-цн жну-угь.
Подождав, пока высоко-высоко, переливаясь и улетая, замер последний звук, он повторил фразу.
11осле запева сразу грянули хором молодые залихватские голоса, весело н дружно, будто отрубив печальную мелодию начала:
А по-тшд ro-po-o-ю. яром до-лы-но-о-ою,
Казаки Лдутъ!
И еще громче и веселее, с гиком и свистом:
Гэ-эй! Долиною гэ-эй!
Шн-нн-ро-о-ко-о-ою казаки йду-у-уть!
Опять взвился, уносясь и вибрируя, одинокий голос Усова:
По-п>. по-пэ-рэ-ду До-ро-ше-е-ен-ко-о.
По-пэ, по-пэ-рэ-ду До-ро-ше-е-ен-ко-о.
И вдогонку, чеканным ритмом, будто в такт шагам огромного казацкого войска, заухали, загремели задорные слова:
Вэ-дэ сво е вн-и-йско, пийско Замори нжьскэ
Хо-ро-шень-ко-о-о-о!
Гэ-эй! Долиною гэ-эй!
Шн-ро-ко-о-ою хо-ро-шень-ко-о-о-о!
И вот уже пропали стены равелина. Широким степным простором повеяло в лица. И каждый увидел, как за тучами пыли, вздымаемой лошадиными копытами, едут, покачиваясь в седлах, казаки Запорожской Сечи; увидел лес пик, цветные жупаны атаманов, бунчуки на знаменах, гетмана Сагайдачного, что «променяв жпнку на тютюн да люльку», н каждый почувствовал себя воином того вольного войска, нс знавшего ни страха, ни сомнений, войска, живущего по суровым законам Сечи, и оттого, что
каждому в равелине было особенно близко это ощущение суровости и самоотречения, с особенным вдохновением и силон звучали слова:
Мэ ни. мэ-ня с жим-кон нэ во-зы-ыться!
Мэ-ни, мэ-нн с жнн-кон нэ во-зы-ыться!
А тю-тюп да лю-ю-улька ка-за-ку в до-ро-ози
При-го-ды-ы-ыться-я-я!
Л когда кончилась песня, посмотрели вокруг, а Усова уже не было, но еще долго вспоминали о нем в тот вечер, как о хорошей песне...
Было ли все это? Неужели больше никогда не откроет глаз «их доктор», не засмеется, не споет тихую п задушевную песню, от которой теплеют огрубевшие в суровой службе матросские сердца?
Уже давно привыкли в равелине к смерти, и все же эта смерть привела всех в удрученное состояние. Хмурился и молчал Евсеев, широко раскрытыми, полными слез глазами смотрела, не мигая, Ланская, застыли, словно в почетном карауле, несколько матросов, мучительно привыкая к мысли, что этот жизнерадостный и добродушный человек теперь мертв. Кто-то достал у него из кармана залитые кровыо документы, молча протянул их Евсееву. Он взял их машинально и только потом, словно очнувшись. сказал стоящему рядом Юрезаискому:
— Надо отправить это матери покойного!
Главстаршииа строго отдал честь, принимая из рук
Евсеева окровавленные бумаги. Четверо матросов, подчиняясь молчаливому жесту, подняли и понесли тело Усова. Поймав растерянный жалкий взгляд, каким провожала процессию Лариса, Евсеев тепло сказал:
— Ничего, товарищ старшина! На то и война! Теперь вся надежда на вас! Выдержите?
— Товарищ капитан третьего ранга... — сказала Лариса. стараясь не разреветься, п Евсеев поспешил ее успокоить:
— Ну, полно, полно! Тяжело, по надо терпеть! Если будет очень трудно, говорите прямо! Что-нибудь придумаем!
— Евгений Михайлович! — вдруг назвала его Лариса по имени и отчеству. — Я обязана вам заявить, как медик: медикаментов нет, бинтов нет, трос раненых требуют срочной операции. Если к ночи...