Приключения капитана Кузнецова - Кулик Сергей. Страница 37

Я подошел поближе, чтобы разглядеть драчунов. Заметив меня, самка запищала и нырнула в воду, драчуны расцепились и тоже скрылись под водой. Прошло не меньше часа, но ни один зверь так и не всплыл подышать над плесом. Я догадался, что это были речные выдры. Выходы их нор скрыты где-то под водой, а норы идут вверх, наверное, до самой вершины обрыва. И теперь, когда я жду зверей над гладью плеса, они сидят где-нибудь в галереях высоко над водой и в отнорки, которые строят для вентиляции, наблюдают за непрошеным гостем.

ПОЛНЫЙ ПОРЯДОК!

Утром двадцать первого июня речка свернула вправо, на восток, а в половине дня ее приняла широкая и спокойная неизвестная река. Сердце тревожно забилось, а в мускулы из неведомых тайников нахлынули силы. Придерживаясь правого пологого заросшего сосняком берега, плыву по течению на веслах. Но течение здесь так медленно, что продвижение кажется незаметным, и я пробираюсь к середине, где река быстрее.

В фарватере мимо лодки плывет небольшая чурка. Дрожащими руками втаскиваю ее в лодку и… роняю на дно. С обоих концов чурки - свежий срез пилою.

-Люди!. Здесь близко люди!.. - кричу безумным криком, крепко прижимаю чурку к груди, целую ее шершавый мокрый срез, поглаживаю кору.

Лодку повернуло боком, потом поставило носом против течения, но я не замечаю. Смахиваю с глаз нахлынувшие слезы и от неожиданности сажусь на днище. Мираж?! Или действительность?!. На меня движется серый силуэт парохода с черной трубой…

Уже слышу чмыханье машины и шум гребных колес, вдыхаю запах масла и мазута… Громадина движется прямо на меня и скоро придавит могучей грудью… Но я, забыв про все, без толку сижу в лодке, не отрывая глаз от парохода.

Два гудка заставили опомниться. Встаю на ноги, машу руками, шапкой, что-то кричу… А пароход, свернув немного влево, плывет своей дорогой, словно на реке, кроме него, больше ничего и никого нет. Вот его корпус уже проходит мимо берестянки, за ним огромной цепью тянутся сигаровидные плоты… Глаза затуманило слезами, и я не могу прочитать название судна. Лодка качнулась на вздыбленных пароходом волнах, и я падаю на днище, уронив весла. Хватаюсь за борта, пытаюсь подняться, но мешает качка и дрожь в руках. Наконец удается встать на колени, и я, как во сне, вижу рядом лодку и в ней двух человек.

-Товарищи!.. Братцы!.. Родные… - вскрикиваю я, или, может быть, так думаю, или только шепчу губами.

-Ничего, папаша. Ложись на днище. Сейчас будет полный порядок! - пробасил бодрый молодой голос, и я подчинился ему.

Берестянку на буксире подвели к пароходу и подняли на палубу. Там меня окружили молодые и сильные мужчины. Они полушепотом о чем-то переговаривались и даже, кажется, спорили, высказывая догадки и предложения. Потом меня кто-то приподнял и дал выпить немного спирта. Жидкость горячими струйками растекалась по всему телу, исчезла дрожь, и я без посторонней помощи сошел с берестянки.

Я летчик, капитан Кузнецов, - представился моим новым друзьям. - Больше года назад потерпел аварию и прожил в тайге один. Спасибо вам за помощь. Только не считайте меня больным. Я просто устал…

И я обнял каждого, кто был рядом, а может быть я обнимал их по нескольку раз, уже не помню.

-Товарищ Пудеев! Проведите капитана вниз и помоги те навести полный порядок, - приказал штурман молодому матросу.

Утром у кровати на стуле лежали новые флотские брюки и немного, поношенный флотский френч, на котором красовались вычищенные мои погоны. Я не знал, кто положил костюм, но, поняв, что он принесен для меня, принял подарок с благодарностью. Брюки и френч были как раз по мне, и я с сожалением заметил, что мои сапоги уже никуда не годны. Но тут же под стулом стояли черные ботинки, и я не задумываясь, надел их. Ботинки оказались слишком большими, но приходилось мириться: обувного магазина близко нет.

В каюту вошел Пудеев. Он поздоровался, потом улыбнулся, вынул из кармана ножницы, зачем-то на них дунул и опять улыбнулся.

-Мне приказано вас остричь и побрить. А то в селе, куда мы плывем, признают за попа и от старух не отобьетесь.

Я рассмеялся шутке. Чувствуя себя гостем, я не возражал хозяевам, если не считать того, что не дал снять бороды.

После вкуснейшего обеда я до вечера просидел в кругу матросов, на палубе и с большим наслаждением отвечал на их вопросы, рассказывал о своих злоключениях в тайге, расспрашивал о новостях в стране, с гордостью слушал рассказ о втором Спутнике Земли. Перед уходом на вахту штурман Григорий Черных сказал:

-У меня есть с десяток газет и журнал "Огонек". Со сном у вас полный порядок, так что читайте хоть до утра.

И я с жадностью накинулся на газеты. Около полуночи в дверь постучали, и в каюту вошел длиннобородый эвенк Черанчин. На палубе он не задавал мне вопросов и ничего не рассказывал о себе, но от матросов я уже знал, что он ездил к своему сыну трактористу в гости на лесосеку, а теперь возвращается домой.

Черанчин долго сидел молча, ожидая, когда я прерву чтение, почти не мигая глядел мне в лицо, что-то нашептывал, словно произносил молитву какому-то далекому своему богу. И я старался не прерывать его сосредоточенности каким-нибудь неловким движением. Так мы просидели с полчаса, потом я отложил газету.

-Сына, - наконец заговорил Черанчин. - А твоя птица тут недалеко. Я знаю, где она лежит.

Я понял, что речь идет о каком-то самолете, расспросил старика, в каком это месте, и пообещал поехать с ним туда.

На второй день команда тепло со мной простилась. Я записал фамилии всех и пригласил к себе в гости после окончания навигации.

Пароход с плотами уплыл на север, а Черанчин и я остались в поселке. Борода здесь никого не удивила, и на меня не обращали особого внимания. Только председатель райсовета, куда я обратился за помощью, долго и казалось подозрительно оглядывал мой флотский китель, погоны и ботинки.

Начальник раймилиции, тоже капитан и бывший фронтовик, выслушав мою просьбу, долго ходил по кабинету молча. Не мешая раздумьям капитана, я ждал его решения.

-Я не возражал бы. Но опять проездим зря, - наконец заговорил начальник. - Осенью прошлого года мы семь дней барахтались в воде. И все без толку. Черанчин мог ошибиться. Потом, удивляюсь: почему он не заявил нам раньше?

Утром второго дня капитан все же взял катер, трех милиционеров и деда Черанчина и мы отправились вверх по быстрой реке. Только после полуночи старик отошел от борта, приблизился ко мне и, стараясь перекричать стук мотора, сказал:

-Дальше не ехать. Ставай до солнца. Твоя птица здесь…

Каково же было мое удивление, когда мы с помощью примитивного подъемного крана извлекли из глубин мало поврежденный самолет - копию моей машины. Составив подробный акт, мы уложили самолет на катер и двинулись обратно. На прощание я поблагодарил деда Черанчина и подарил ему свою берестянку. И не знаю, что больше обрадовало старика: мой подарок или то, что он оказал нам большую помощь.

С чувством выполненного долга капитан уснул, а меня всю ночь мучили вопросы. Кто пилотировал машину и где сейчас пилот?.. Что было причиной аварии?..

Зная важность находки, капитан помог заказать в колхозе большие деревянные ящики и дал людей, чтобы упаковать в них самолет. Потом мы обмотали ящики сверху шпагатом и кругом опечатали сургучными печатями. А вечером самолет погрузили на баржу. Через две недели он будет доставлен поездом на место.

ВОТ КТО ОН!

На этом записи капитана Кузнецова закончились. Но меня интересовала его встреча с Курбатовым, со Светланой, с командиром части, с товарищами по службе. И я попросил Ивана Ивановича в письме написать об этом. Он прислал подробный ответ на десяти страницах, и я привожу его здесь без изменений.

"На попутном почтовом самолете, - пишет капитан,- я добрался до ближайшего города двадцать девятого июня, сел в поезд.

За окнами вагона уже пошли знакомые пригородные места, а поезд стал двигаться так медленно, что, кажется, никак не сможет дотянуть до последней остановки; то он подолгу стоял на станциях, то без нужды задерживался на разъездах. Но всему бывает конец. Вот проехали уже мост, последний семафор и долгожданный, ставший родным город тысячами вечерних огней приветствовал меня из-за красавицы реки. Хотелось поскорее выйти из вагона, пойти по улицам, смешаться с теплым живым потоком людей на тротуарах, скорее окунуться в то, что называем жизнью.