Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан. Страница 102

Жизнь начинала утомлять Девис-Рота. Нужно было скорее передать свое дело в верные руки. Никто, конечно, не проявит столько рвения, как он; но по крайней мере то, что уже есть, сохранится. Он написал в Рим аббату Филиппи лишь одно слово: «Приезжайте!» — и стал ждать. Этот священник был единственным живым существом, к которому иезуит питал привязанность или, вернее, с которым его связывали общие интересы.

В этот день Девис-Роту пришлось убедиться, что в «черном кабинете» не хуже его знают о кознях неизвестных злоумышленников. Г-н N. пригласил его к себе (они не виделись с того дня, когда иезуит так высокомерно обошелся со следователем). При других обстоятельствах Девис-Рот ответил бы: «Зайдите ко мне сами!» Но время не ждало, неприятности сыпались одна за другой, и он счел благоразумным отправиться к г-ну N. В низком поклоне, каким тот его встретил, иезуиту почудилась тайная радость удовлетворенного честолюбия, и он сразу принял суровый вид.

— Что вам угодно от меня, милостивый государь? — сухо спросил он.

— Я считал своим долгом предупредить вас… — ответил чиновник, несколько огорошенный таким обращением.

— Предупредить? О чем?

— Письма из Лондона, адресованные вам, несколько удивляют…

— Удивляют? Кого же, позвольте узнать?

— Префектуру.

Девис-Рот презрительно рассмеялся.

— Неужели я для префектуры — все равно, что какой-нибудь аферист или домушник? (Он нарочно выбрал такие выражения.)

Господин N. низко опустил голову. Положительно, сон, в котором ему пригрезилось, будто он с весами в руках вершит правосудие над всеми народами земли, отнюдь не оказался вещим…

— Не знаю, что вы хотите сказать, — продолжал иезуит. — Разве я могу отвечать за все, что мне пишут, будь то из Лондона или же из Пекина, подкупленные кем-то люди? Но я попросил бы полицию не совать нос в мои дела; в этом нет ни малейшей надобности.

И он вышел, оставив следователя в полном замешательстве.

На другой день вечером к Девис-Роту приехал священник из Рима; у него было смуглое лицо, тонкие губы, тонкий нос, непомерно большие глаза и рот, выпуклый лоб и резко очерченный подбородок. Так выглядел аббат Филиппи. Иезуит ожидал его и, обняв, повел в свой кабинет.

Между этими людьми было нечто общее; их роднил фанатизм, с той лишь разницей, что один являлся учеником другого, и ученик не мог превзойти учителя.

— Дорогой друг! — начал Девис-Рот. — Я вызвал вас потому, что из-за неосторожности одного старого глупца моя жизнь в опасности. Поэтому я должен передать вам все необходимое для того, чтобы вы могли, пользуясь любыми средствами, тайно продолжать непрерывную и беспощадную борьбу с теми, кто угрожает власти церкви.

Филиппи поклонился.

— Одному старику, который уже дышит на ладан, — продолжал иезуит, — вздумалось избрать меня своим душеприказчиком; и вот я стал мишенью для алчности жуликов и для ненависти безбожников…

Они обменялись взглядами и улыбками, словно два авгура [65].

— Завтра утром, — продолжал Девис-Рот, — я вручу вам кое-какие ценности. В предстоящем сражении они пригодятся наравне с моими советами — итогом длительного опыта.

Аббат Филиппи поклонился снова.

— А пока отдохните с дороги!

Девис-Рот сам позаботился о том, чтобы его бывшему ученику приготовили отличный ужин и мягкую постель, а затем вновь отправился к старому графу, у которого иногда обедал. Старик, скучавший в одиночестве, обрадовался, увидев его; сухой тон утренней беседы был позабыт и сменился прежним, любезным.

После десерта слуг отпустили. Подав питье, которое хозяин обычно принимал на ночь, они разошлись по своим комнатам. Как испугался бы старый граф, увидев, что иезуит вынул из кармана изящный флакон и добавил к напитку несколько капель какой-то синеватой жидкости!..

Они вместе просмотрели ценные бумаги, взятые по настоянию Девис-Рота из конторы нотариуса Кристофа, и отобрали все, что следовало сдать на хранение нотариусу Лабру. По словам священника, это было необходимо во избежание роковых последствий чьей-то болтливости.

Девис-Рот выразил опасение, как бы банковые билеты, векселя, золото и драгоценности, хранившиеся дома у графа, не были похищены ворами, которых могли привлечь заметки в газетах, и предложил спрятать все это на ночь в безопасное место. Ящики были запечатаны лично Моннуаром, и двум самым надежным слугам поручили перенести их туда, куда укажет Девис-Рот. Иезуит велел слугам подождать в передней и вернулся в спальню графа.

Тот, собираясь лечь спать, только что отпил из бокала. Все его тело содрогалось от приступов боли; вытаращенные глаза как будто созерцали какой-то ужасный призрак. Но выражение лица Девис-Рота было, вероятно, еще страшнее, так как при виде его старик вскрикнул. Иезуит заглушил этот вопль, силой заставив несчастного раскрыть наполовину парализованные челюсти и проглотить все питье. Глаза жертвы, полные неописуемого ужаса, уставились на убийцу, но через мгновение погасли…

Немного погодя Девис-Рот, сунув в карман завещание графа, вышел к ожидавшим его слугам. Когда они несли тяжелые ящики к дому иезуита, по той же улице шли еще три человека. Впереди — старый тряпичник и мальчуган с всклокоченными волосами; его живые глаза блестели ярче фонаря, который он нес. В этот поздний час оба неторопливо возвращались домой.

— Отец, — спросил мальчуган, показывая на ветхий особняк, — кто живет в этом домишке? Настоящая крысиная нора!

— Так оно и есть, Малыш. Там живет старая крыса, но у нее — три кругленьких миллиона.

Мальчуган пожал плечами.

— Вот забавно! Можно подумать, что у некоторых людей по тысяче утроб, которые надо набить, и по тысяче пар ходуль, которые надо обуть!

— Твоя правда, Малыш! И добавь: множество других, надрываясь, работают, чтобы эти люди богатели.

— Это довольно глупо с их стороны! — заметил мальчуган, подхватывая крючком валявшуюся на тротуаре связку бумаг.

Вслед за тряпичником и мальчиком шла какая-то старуха. Без сомнения, она брела уже долго, так как пошатывалась от усталости. Она тоже всматривалась в дом графа. Вдруг у нее подвернулась нога, и она наверное упала бы, если бы мальчуган ее не поддержал. Старуха пристально взглянула на него, затем проговорила:

— Спасибо, дружок! Как тебя зовут?

— Спросите отца.

Тряпичник подошел.

— Это Малыш, — заявил он.

Женщина еще раз осведомилась, как зовут мальчугана.

— Не все ли равно, раз его воспитал сын гильотинированного? — гордо заявил старик.

Затем оба удалились, но вдова Марсель (читатель уже узнал ее) сочла необходимым проследить, где они живут. «Положительно, тем, кто избрал стезю грешников, везет! — подумала она. — Удача за удачей, как из рога изобилия!»

Увлеченная слежкой, старуха не заметила, как Девис-Рот в сопровождении лакеев вошел в свой дом. Приказав отнести ящики в кабинет, он предложил слугам отдохнуть и сам поднес им прохладительного, влив в стакан по несколько капель одного из зелий, в которых он знал толк не хуже вдовы Марсель, постигшей все секреты монастырской кухни.

— Не находите ли вы, что граф нынче плохо выглядит? — спросил иезуит.

— Нет, — ответил слуга, — по-моему, у него такой же вид, как всегда.

— Он жаловался, что неважно себя чувствует, — заметил Девис-Рот, поглядывая на бедняг. Те пока еще ничего не испытывали; но вскоре один, жалуясь на дурноту, попросил отпустить его домой.

— Подождите, — сказал иезуит, — я дам вам успокоительного.

И он приготовил другое питье, которое должно было ускорить действие первого.

Затем наступил черед второго слуги; несчастные без сознания свалились на пол. С ними было покончено. Убедившись, что они мертвы, Девис-Рот оттащил одного за другим в подземелье, к заготовленным им еще раньше могилам. Засыпав трупы землей, он поднялся наверх, разбудил аббата Филиппи и проводил его в свой кабинет. Помимо ящиков, доставленных из особняка графа, там были и те, что он принес из подвалов. Было решено, что Филиппи отвезет все эти ценности в Рим. Там они пригодятся, когда начнется бой с врагами церкви.