Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан. Страница 124

Все же несколько человек спаслось, и среди них — Санблер. Он выглядел еще ужаснее, чем всегда: удары о скалы еще больше изуродовали его лицо. Удивленный спасением от верной гибели, он вовсе не радовался, что выжил. Уцелели также Керван Дарек и Клара Марсель. Они обрели жизнь и свободу, но какой ценой? За каждый миг счастья судьба заставляет расплачиваться годами нескончаемых страданий…

LXXVII. «Рецидивистки»

В тюрьме Сен-Лазар, как и в доме предварительного заключения, Клара Буссони и Анжела, арестованные уже не впервые, были занесены в список рецидивисток.

Анжела была возбуждена, словно в лихорадке; Клара, наоборот, подавлена и удручена. Разница в их характерах сказалась и в эти горькие минуты. Отныне Анжелу не покидала мысль о мести; Клару, напротив, навсегда оставило мужество. Первая ни разу не заплакала; вторая обливалась слезами. Обе страдали, но каждая по-своему.

В результате этого нравственного перерождения одна превратилась в мстительницу, другая впала в умственную спячку. Внешне они не изменились. Молча они взирали на окружающее, ничего не замечая. Их мысли были сосредоточены на одном, но, как это всегда бывает, они не догадывались о подлинных размерах несчастья, постигшего их семью. Мысль о том, что Бродар мог быть осужден на смерть, даже не приходила им в голову, так же, как и мысль о возможной смерти Огюста.

Они проводили время в бездействии, вставали и ложились в положенные часы, ели нехотя и равнодушно смотрели на женщин, осужденных за бродяжничество, которых тюрьма Сен-Лазар каждое утро выбрасывает на мостовую, с тем чтобы на другой же день вновь принять в свое лоно. Куда же им деваться? Ведь они — без приюта, без работы, без хлеба! Они спят под открытым небом, умирают рядом с дохлыми собаками, одеты в лохмотья, испачканные грязью, в которой они ночуют. У одной нет юбки, у другой — рубашки, а так как невозможно тут же, на улице, привести себя в порядок, то насекомые кишат в рваной одежде, истлевающей на теле, ибо сменить ее не на что, и до того грязной, что сожители святого Лавра полчищами расползаются прочь в поисках более чистого жилища… Если несчастная женщина позволит себе вымыться у канавы, то прохожие вопят, что их стыдливость оскорблена… Но разве не оскорбляет все человечество, что множество людей живет в такой грязи?

Немало ужасных историй, которые могли бы пощекотать нервы пресыщенным богачам, передавались в Сен-Лазаре из уст в уста. Так, одна умирающая от голода была задержана за бродяжничество, вернее за то, что, проходя по бульвару, раза два присела на скамью. Она столько дней ничего не ела, что ее желудок превратился в пустой мешок. Несчастная шаталась как пьяная. Да, пьяная… от голода! Она умерла.

А матери! Они скитаются не в одиночку; а для двоих еще труднее найти пищу и кров. Если же мать попадает в тюрьму с ребенком старше трех лет, его отнимают: таков закон. Правда, в Сен-Лазаре есть отделение для кормящих. Там, как и повсюду, матери обожают своих младенцев. Но все равно, лишь только ребенку исполнится три года, его отдают в приют для подкидышей, в этот питомник будущих каторжников…

Кто виноват в этом? Какие зловещие силы натравливают людей друг на друга? В этой охоте одни — выслеживаемая дичь, другие — гончие; над гончими — псари, над псарями — хозяева… И так — испокон веков…

Однажды Анжела получила письмо, короткое и грустное. Несчастные девушки прочли его вместе:

Они были так потрясены, что даже не плакали. Но слова: «наверно, и ваш конец не за горами» — как-то успокоили их. Под тяжестью горя Клара теряла последние силы; Анжела жила мечтами о мести.

Как-то, несколько дней спустя, они молча сидели в своем отделении. Был обеденный перерыв; заключенные группами прохаживались взад и вперед, и до слуха подруг долетали обрывки разговоров.

Две девушки, хорошенькие, как шиповник в цвету, болтали об ужасном случае: в заведении произошел бунт, и мадам задушили.

— Все прошло без сучка и задоринки, — сказала одна.

— Кто же начал заваруху?

— Маргарита, знаешь, такая бледненькая. В заведение попала ее сестра Анна, которую мать продала, как и старшую дочь, в те же руки. Девчонка — ей было лет пятнадцать — думала, что поступила на работу, и вдруг ее уводят в отдельный кабинет… Она поняла, испугалась и закричала. Вопила она так пронзительно, так душераздирающе, что мы кинулись ей на выручку. Мадам обступили, навалились, и Маргарита своими худыми, как у ребенка, но жилистыми руками задушила ее, вцепившись ей в горло. Словно дьявол вселился в эту девушку! Она кричала: «Вот тебе за мою сестру! А вот за меня!» Мы застыли от ужаса. Только когда мадам перестала шевелиться, Маргарита разжала пальцы. Мы разбежались по своим комнатам.

— Разве при этом не было мужчин?

— Они скорее решились бы сунуть руку волку в пасть, чем прийти на помощь. Кто бы мог подумать, что это произойдет так быстро и что мужчины испугаются? Их было только двое, а Маргарита походила на разъяренную тигрицу.

— Вы как будто даже довольны, что вашу мадам задушили?

Миловидная девушка наклонилась к собеседнице и прошептала ей что-то на ухо.

— Верно, поделом ей! — ответила та. — Достаточно она на своем веку поторговала нашим телом!

За ними прошли другие женщины, потом еще и еще. Анжеле и Кларе казалось, что все это они видят и слышат во сне.

Вот две проститутки, задержанные накануне, рассказывали друг другу о своем аресте.

— Как это, Коклюшка, тебя опять застукали?

— А вот как: я вышла из своей каморки поглазеть на казнь. Ну и народу собралось! Видимо-невидимо! Всем была охота увидеть работу вдовушки. Я тоже пошла за повозкой с осужденным, а кругом — толкотня, давка. На площади уже было полно людей, они еще с вечера ожидали, стоя в грязи…

Все теснились поближе к рассказчице, внимательно слушая ее. Можно было подумать, что они видят все собственными глазами. Арестантки шли не спеша, устремив взор на говорившую, навострив уши. Черт побери! Даже если все на свете стало безразлично, драматическое повествование захватывает!

Женщина продолжала:

— В толпе толковали об осужденном; говорили, будто он не такой, как все, а коммунар. Я никогда не видала коммунаров, представьте себе! Он вовсе не дрожал от страха в своей повозке, а высоко поднял голову, чтобы всех видеть. Некоторые говорили: «Это мученик! За него отомстят!» Ну, тех, кто делал такие замечания, мигом отправляли в каталажку. Священника при совершении казни не было. Осужденный, взойдя на эшафот, громко крикнул: «Я не виновен!»

Говорят, палач дербалызнул и плохо наладил свою отрезалку; голову отрубили не сразу… Объятая ужасом, я начала проталкиваться обратно; меня задержали, обвинили в нарушении порядка, вот я и попала сюда… Жалко! Хотелось досмотреть, как казнили этого Бродара: когда меня увели, его голова еще не отделилась от туловища.

Клара громко вскрикнула; Анжела бросилась наземь и стала, рыдая, биться в конвульсиях. Ее пришлось унести в лазарет.

— Напрасно убиваешься, милая! — сказала парализованная старуха, лежавшая рядом. — Я самолично видела, как отрубили голову моему муженьку; отрубить ее собираются и сыну моему. Это лишь одна неприятная минутка: чик, и готово, спи себе спокойно!

— За что же их? — спросила другая.

— Почем я знаю? Муж не мог доказать свою невиновность; вдобавок его отец был каторжником…

Она замолчала, следя за мухой, которая, жужжа, летала поблизости от сети, раскинутой пауком.

LXXVIII. В кабачке «Радость гуляк»

На бульваре Орнано, недалеко от трактира «Три пушки», открылся, как мы уже знаем, еще один кабачок под названием «Радость гуляк».