Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан. Страница 56

Погода стояла такая скверная, что налет полиции был маловероятен. Словом, этим вечером тут собрались всякие люди: и хищные, как волки, и робкие, как зайцы; те, кого гонят на улицу нужда и боязнь расправы; рабочие, выброшенные предпринимателями за ворота; бродяги, со всем смирившиеся, и бродяги, объявившие обществу войну. Закончив скудный ужин, они болтали.

— Вот те на! — воскликнул мужчина огромного роста, найдя у себя в ногах какое-то странное существо и приподнимая его за шиворот. — Это еще что за зверек?

— Мальчуган! Откуда ты взялся, шкет?

— Я заснул, потому что устал, — ответил ребенок. — Я пришел издалека.

Это был мальчик лет восьми, рябой, со старообразным личиком.

— Устал? — повторил великан. — От чего же ты мог устать? Ты слишком мал, чтобы пришить кого-нибудь или что-нибудь стырить. Тебя слишком легко застукать.

— Вы думаете? — спросил ребенок. Все слушали.

— Конечно. Ну, на что ты годен, оголец?

— А вы попробуйте добыть столько! — вспыхнул уязвленный в своем самолюбии мальчуган, вытаскивая монету в двадцать франков.

Часть бродяг стала утверждать, что это су; кто-то зажег фонарь, чтобы разглядеть монету. Нет, действительно золотая! Никому даже в голову не пришло отнять ее у малыша.

— Где же ты ее выудил, братишка? — посыпалось со всех сторон.

— Я бегал далеко-далеко, с секретным поручением! — ответил мальчуган, гордо выпрямившись.

— Вот это забавно! Расскажи нам, что же тебе поручили?

— И не подумаю. Господин Николя посадит меня в каталажку, если я не буду держать язык за зубами. Я не смогу вернуться завтра к той даме, к которой он меня послал, и вы мне все испортите.

Все смеялись. Вот потеха-то! Мальчик выскользнул из рук великана и забился в угол. К нему стали приставать, чтобы он рассказал хоть что-нибудь о «секретном поручении». Тогда он заплакал.

— Оставьте мальчонку в покое! — послышались голоса.

Ребенок забрался в глубь галереи и прикорнул возле угольщика, который, жалуясь на нездоровье, лежал там с вечера. День был праздничный, работа у печей не велась; бродяги могли оставаться здесь целые сутки, и угольщик имел возможность отдыхать. Мальчишка, любивший, как видно, устраиваться поудобнее, положил голову на его ноги, как на подушку.

Погода была отвратительная, лил холодный дождь. Все сгрудились в крытых закоулках. Спать не хотелось, и завязался разговор: сначала о том, что всех одолела нужда, потом о газетных новостях. В этот день все газеты, независимо от их направления, отвели чуть ли не целую полосу одному и тому же происшествию: торговец подержанными вещами, по прозвищу Обмани-Глаз, не вышел из дому, как обычно; дверь его лавки на улице Шанс-Миди взломали и нашли владельца убитым, причем тем же манером, что и старика в каменоломне, и Лезорна, и Руссерана. На полу валялись драгоценности, похищенные у последнего. Какое отношение к его убийству имел старьевщик? Неизвестно. Но, очевидно, какая-то связь тут была. Полиция приступила к энергичным розыскам; можно сказать, что на улице Шанс-Миди ввели осадное положение. Обыски производились во всех домах.

— Тот, кто укокошил старьевщика, должно быть дьявольски хитер, если его еще не поймали! — заметил какой-то бродяга.

— А разве Джуда поймали? А Уолдера? А скольких еще других?

— Теперь держитесь! Полиции все равно, кого забрать, лишь бы пойманного казнили и можно было сообщить, что правосудие свершилось.

Угольщик крепко спал, закутавшись с головой в одеяло. Виднелась лишь густая копна его растрепанных черных волос да лохмотья, запачканные углем.

От скуки снова начали приставать к ребенку. Как он предан хозяину! Но, плотнее завернувшись в свои отрепья, маленький бродяга проворчал, словно усталый старик:

— Дайте же мне спать!

— До чего он смешон, этот будущий каторжник! — переговаривались кругом. — Он, наверное, и родился где-нибудь под виселицей!

Мальчуган презрительно усмехнулся, но, слишком утомленный, чтобы возражать, снова положил голову на ноги угольщика.

— Просто под дубом, на большой дороге, от какой-нибудь потаскушки! — заявил кто-то.

— Врете! — крикнул оборвыш. — Моя мать была важная дама! Ни у кого из вас такой не было! И господин Николя говорит, что я далеко пойду. Правда, он забывает обо мне всякий раз, как я исполню его поручение, и меня опять сажают, как бездомного, в кутузку. Но я вырасту!

— Как же звали твою мамашу? Маркизой де Караба или Спящей красавицей?

— Маму звали Эльминой.

Ноги угольщика под головой малыша вздрогнули.

Внезапно галерею осветил сноп лучей от потайного фонаря. Явилась полиция. Бродяги плохо рассчитали!

Мальчуган забился в промежуток между стеной и коленями угольщика. Тот повернулся спиной к фонарю и достал документы (очевидно, бывшие в полном порядке), чтобы предъявить их, если потребуется. Но показывать бумаги не пришлось: угольщику и мальчишке повезло, или, вернее, их спасла общая глупость: бродяги кинулись к выходу, словно стадо овец, но в темноте ошиблись, попали в тупик, и полицейские, которых было много, без труда их переловили. Все оказались беспаспортными. Впрочем, если б угольщика и задержали, то, наверное, отпустили бы, так как у него был паспорт.

Окружив группу человек в двадцать, полицейские всех увели. Среди арестованных оказалась целая семья — отец, мать, двое детей и дед. Судьба их была поистине плачевна: их выселили из квартиры. Оставшись без гроша, не зная, где найти приют, они провели весь день в подворотне, пока их не выгнали оттуда. Старик еле волочил ноги, дети озябли. Они отыскали какой-то сарай, но из сарая их выдворили. Тогда отец вспомнил, что бездомные ночуют в обжигательных печах, вот они и отправились туда. Глава семейства уже долгое время не мог найти работы и с негодованием рассказывал о своих злоключениях.

— Идите, идите, — отвечали полицейские. — Там разберемся. А, вы еще упираетесь?

Отчасти из-за того, что эта семья отвлекла внимание блюстителей порядка, они забыли проверить закоулок, где притаились угольщик и мальчишка. Никому не пришло в голову, что забрали не всех. Арестованных отвели в участок.

— Слушай, малец! — сказал угольщик, когда шаги стихли и вновь наступила тишина. — Хочешь остаться со мной? Мы купим тележку, лошадь и вместе отправимся в дорогу. Тебе будет со мной хорошо.

— Настоящую лошадь? — воскликнул мальчуган. — Ах, я так давно не катался! С длинной гривой?

— Длинной-предлинной, и с хвостом до самой земли.

Ребенок захлопал в ладоши.

— Но ты должен меня слушаться. Иди за мной!

Угольщик уверенно пошел вперед; по-видимому, он хорошо знал все ходы и переходы галерей. Мальчишка колебался.

— Что ж ты не идешь? Трусишь?

— Нет, — сказал Пьеро (читатель, наверное, уже узнал его) и, дрожа, последовал за угольщиком.

Они дошли до круглого помещения, где сходились все галереи. Угольщик вынул из стены несколько кирпичей, втолкнул мальчишку в образовавшееся отверстие, пролез за ним сам, уложил кирпичи на место, зажег вынутую из кармана свечу и, накапав сала, прилепил ее к выступу стены. Маленький оборвыш, заложив руки за спину, осматривался кругом. Любопытство пересилило страх. И было от чего! Угольщик вытащил из кармана несколько свертков.

— Гляди, малыш, это моя туалетная комната. Ты будешь моим камердинером. Я скажу тебе, что нужно делать.

— Совсем как в театре, — заметил Пьеро. — Я видел там такую же декорацию. Только здесь не поют…

— Разве? — И угольщик начал, к полному восхищению мальчугана, напевать вполголоса какую-то мелодию.

— Повернись-ка к свету! Да, похож… Я знавал твою мать, братишка.

Ребенок вскрикнул.

— Молчи и делай, что я тебе говорю!

Угольщик достал из свертков иглы, порох, какие-то флакончики и начал с помощью мальчугана татуировать свое лицо, стремясь придать ему такой вид, словно оно пострадало от взрыва. Пьеро в точности выполнял все его указания.