Девушка из министерства - Адамян Нора Георгиевна. Страница 17
Рузанне захотелось уйти, но небольшая сухая рука хозяйки удержала, не дала ей подняться.
— Тико и сам себя не знает так, как я его знаю.
Она открыла желтый облупленный шифоньер, вынула из глубины полотняный мешочек. Душно пахнуло нафталином. Аник отколола булавки и вытряхнула на руки Рузанны серебряно-седую легкую шкурку с круглым пушистым хвостом.
— Я прошлую зиму почти не работала — дети корью болели. Тико выставку оформлял, деньги должен был получить. Вот купил мне в подарок. Увидел в магазине, понравилось — отдал почти три тысячи. А домой принес шестьдесят два рубля. Можно его за это ругать?
Рузанна ответила растерянно:
— Не знаю…
— Нельзя! — горько сказала Аник. — Это — Тико.
Ее изрезанные четкими линиями ладони гладили дымчато-седой мех.
— На что мне? Куда я это надену? А ему сказать нельзя — огорчится, замкнется…
Снова бережно уложила шкурку в мешочек, заколола булавками.
— Тико всегда так. Когда он веселый, весь мир готов тебе отдать. Когда грустный — всю душу твою возьмет. А на каждый день никто ему не нужен.
Рузанна слушала, не возражая. Аник взяла ее руку и стала перебирать тонкие, запачканные чернилами пальцы. Теперь они обе сидели, опустив головы. Ашотик прижался к коленям матери и очень серьезно глядел на нее снизу вверх.
— До сих пор я молчала. Грант был опорой моих детей. Ты могла иначе меня понять.
Рузанна протестующе крикнула:
— Нет, нет…
— А теперь дай мне высказать. Я тебя высоко ценю. Но сейчас даже золотой человек Гранту не нужен. Сердце его еще не созрело для друга. Он перед тобой всегда виноватым будет и сам не поймет в чем. Измучится — и тебя измучит…
Рузанна думала: «Зачем я сюда пришла?»
— Сестра брату все простит, — добавила Аник, — жена мужу — нет.
Как всегда, Рузанна пошла навстречу самому трудному.
— Он намного моложе меня…
— Не это помеха. Глаза у него еще не насытились, сердце его не наполнилось… Что делать?
Рузанна встала. На упрек она нашла бы достойный ответ, отстояла бы себя и Гранта от расчетливой опеки, от любопытства, от злобы. Но слова Аник были вызваны любовью. И разве не нашли они отклика в ее собственном сердце?
И все же Рузанна могла одним словом утвердить свое право на Гранта. Когда позади закрылась дверь, ею на секунду овладело желание вернуться и крикнуть рассудительной Аник: «А если нас уже связывает большее, чем любовь? Если я тоже хочу, чтоб у моего ребенка был отец?»
Но она знала — так не ведут спора с самим собой и с теми, кто хочет нам добра…
До сих пор ребенок казался непременной частью будущей семьи. Он появится — так и должно быть. Но сейчас, возвращаясь от Аник, Рузанна поняла: нет ничего более важного, чем эта зарождающаяся жизнь. Она обещает боль, тревоги и радость навсегда. С ней родится любовь, которая будет бесконечно расти.
Она подумала о родных. Сперва растеряются, погрустят. А потом, Рузанна знала, ребенок заполнит их дни теплотой, которая им так сейчас нужна.
Только о Гранте она старалась не думать. Для того чтобы отказаться от него, ей надо побыть совсем одной, закрыв двери своей комнаты…
Грант пришел на другой день, поздно вечером, в одном свитере, без шапки. Он задыхался от быстрой ходьбы и прижимал кулаки к груди.
— Идем, — просил он Рузанну.
— Но можно выпить хоть стакан чаю! — Ашхен Каспаровна предлагала сухо, не глядя на гостя.
Отец молча ходил вокруг стола, засунув руки в карманы.
Грант умоляюще смотрел на Рузанну. Она улыбнулась.
— Ну что ж, пойдем.
— Ты поздно? Не задерживайся.
В голосе мамы было осуждение.
Пришлось почти бежать — Грант тянул Рузанну за собой. По дороге не разговаривали.
Сразу на пороге мастерской он закрыл ей глаза.
— Не смотри.
Он был взволнован. Значит, у него удача — хороший мазок, яркое пятно…
— Нет, не поворачивайся, не открывай глаза…
В глубине мастерской заскрипел передвигаемый мольберт, щелкнул выключатель большой лампочки на длинном шнуре.
Грант снова подбежал к Рузанне и обнял ее за плечи.
— Теперь смотри!
Небольшое темное полотно. Огни домов и автомобильные фары сквозь сетку дождя тускло освещают улицу. Женщина и мужчина стоят под дождем. Их лица почти не видны, фигуры очерчены смутно. Мужчина наклонился, женщина приникла к нему.
На мольберте табличка: «Любовь».
Грант сказал:
— Это твое. Мне так хотелось скорее показать тебе. Я работал даже ночью. Смотри, огни будто надвигаются. Правда?
Она кивнула.
— Ты ощущаешь — дождь, неуютно, а им хорошо. Ведь это чувствуется? Я над этим бился как проклятый… Тебе нравится?
— Почему им хорошо? — спросила Рузанна. — Я этого не вижу.
— Им хорошо! — горячо ответил Грант. — Ты понимаешь. Дразнишь меня, да? Не нужно…
Она подумала: «Не буду с ним спорить».
— Ты знаешь, возвращается Симон. Я счастлив и за них и за себя. Нет, я никогда не ощущал, что Аник и дети мне в тягость. Но теперь вдруг точно освободили меня от всех запретов. Теперь я вольный. Захочу — уеду. На Памир, в Сибирь. Мне всегда хотелось.
Рузанна кивнула:
— Конечно. Почему бы тебе не поехать?..
Она могла сказать: «Родной мой, зачем тебе уезжать? Мы хотели быть вместе. Ты еще не знаешь — у нас будет настоящая семья. Разве тебе так уж хочется уехать от меня?»
Но спокойно и естественно-живо прозвучали слова: «Почему бы тебе не поехать?..»
— Попрошусь в какую-нибудь экспедицию. А, Рузанна? На Север. Новые места, новые люди. Года на три. Как захочется потом вернуться!
Она кивала головой: «Уезжай. Пусть насытятся твои глаза и созреет твое сердце. Это придет слишком поздно для меня, но ты в этом не виноват. Я могла бы сделать так, чтоб ты никуда не уехал. Но я отпущу тебя. Так я решила. И это правильно, потому что я лучше знаю и себя и тебя…»
— Рузанна, в прошлый раз я сделал что-то не так? Прости.
Она усмехнулась:
— Это уже не важно.
Грант заглянул ей в глаза.
— Почему ты сегодня особенная?
— Какая? — Она слегка погладила его руку.
— Особенная. — Он заметил слезы на ее лице. — Рузанна, что надо сделать, чтоб тебе было хорошо?
Она ответила:
— Мне очень хорошо.
На больших собраниях Рузанна обычно садилась в последних рядах, ближе к двери. На этот раз Тосунян кивком головы подозвал ее к своему столу. Она прошла длинный кабинет для заседаний, заполненный людьми — директорами торгующих организаций и крупных ателье. Сесть пришлось рядом с министром. Он положил перед ней бумагу и стукнул карандашом о полированный край стола.
Кто-то запоздавший на цыпочках, втянув голову в плечи, пробирался на свободное место. Проводив его глазами, Енок Макарович очень коротко своим глуховатым голосом пояснил цель совещания: уточнить потребность в товарах для детей всех возрастов, определить требования населения в смысле ассортимента и качества, а также — главное! — выслушать соображения, пожелания и предложения работников торговли относительно будущего универмага «Детский мир».
Тосуняна слушали в тишине ненарушаемой.
По этому поводу Рузанна как-то спорила с Зоей. Та утверждала:
— Будь спокойна, милая, назначат тебя министром — и можешь на собрании хоть телефонную книгу за один раз прочесть. Аудитория будет полна внимания.
Но Рузанна знала, что это не так. В Тосуняне была убежденность и значительность, заставляющая прислушиваться к каждому его слову.
Ей вспомнилось, как он шел вчера между столиками кафе, шел своей обычной неторопливой походкой очень занятого человека, который старается использовать каждую минуту отдыха. Ему навстречу вставали художники, писатели, артисты — люди, которые даже и не видели его никогда.
Правда, там очень старался Баблоев. Он встретил министра у входа, помог раздеться и торжественно повел через весь зал, к центру кафе, где уже сидел за столиком старый художник…