Небо и земля - Саянов Виссарион Михайлович. Страница 37
— Понял.
— Ну и хорошо. Вот вам деньги на дорогу. Да собирайтесь быстрей, — до поезда осталось немного. Я вас довезу…
Победоносцев быстро собрался, положил в чемодан белье, пачку бумаги, карандаши, походную чернильницу и через пять минут спускался с Хоботовым по лестнице.
В Клину, на предпоследнем участке перелета, вместе с десятками репортеров, — лето в том году было тихое, и других сенсаций в газетах не предвиделось, — он провел день возле парусиновой палатки, на окраине города, где помещался комиссар участка.
В три часа восемнадцать минут в Петербурге первым взлетел Уточкин. Лерхе поднялся вторым через шесть минут. С этого времени у людей, ждавших летчиков в Клину, была только одна мечта: первыми встретить победителя перелета.
Организован перелет был плохо, и Победоносцев, не любивший порядков, установленных в аэроклубе бездарным генералом бароном Каульбарсом, написал злую и подробную корреспонденцию, перепечатанную большими провинциальными газетами.
Из участников перелета только Васильев долетел до Москвы.
Янковский несколько раз ломал свой «блерио», и закрытие перелета застало его в Твери.
Уточкин потерпел аварию у деревни Вины, Лерхе — в Новгороде, Костин — за Вышним Волочком, Агафонов — в Валдае, Кампо Сципио — в Крестцах; Шиманский погиб при падении, Слюсаренко получил тяжелые ранения под Петербургом.
В эти дни летчики перессорились. Распределение призов принесло споры и взаимные обиды, и особенно злились многие на не участвовавшего в перелете Победоносцева за его корреспонденцию, в которой правдиво рассказывалось о ссорах летчиков из-за призов. Победитель соревнования Васильев стал на несколько недель самым популярным летчиком страны, и его многочисленные опровержения и письма охотно печатали редакции столичных газет.
Фотографии Васильева продавались на всех спортивных состязаниях. На карточках была собственноручная подпись летчика:
«Кто не летал, тот не может знать всей прелести и красоты пространства».
В день перелета Янковский страшил Васильева, как призрак. Прилетев первым в Торжок и узнав, что Янковский летит следом, Васильев объяснял, что нервничал только потому, что опасался за жизнь своего конкурента. На самом же деле, как передавали знающие люди, Васильева страшило другое: он боялся, что первым прилетит в Москву Янковский.
Победоносцеву было грустно, что в такое благородное дело внесены низкие помыслы и мелкие дрязги.
Вскоре он получил телеграмму, извещавшую, что корреспонденция Хоботовым одобрена. Через несколько дней после телеграммы пришло в Москву и письмо от Хоботова. «Еще раз за статейку спасибо, — писал Хоботов. — Живо, бойко и, главное, зло. И откуда в таком тюлене, как вы, столько злости? Маршрут вашей новой поездки: Пермь — Екатеринбург — Челябинск — Баку. Аппарат вышлю с доверенным человеком и механиком. Вы выезжайте сразу в Пермь, ждите распоряжений. Отдохните пока, что ли. Деньги на расходы переведу завтра».
В тот же вечер Победоносцев уехал из Москвы. В Пермь он приехал рано утром и пешком пошел с вокзала в гостиницу. В последние месяцы он полюбил одиночество и даже радовался тому, что приехал в город, в котором нет знакомых, где никто не будет мешать жить, как хочется, где можно будет сидеть одному в тихом городском саду и обдумывать заново жизнь.
Сняв номер, он пошел на набережную Камы, долго сидел на скамейке, следя за пароходами, бегущими вверх по течению — к Усолью, к Чердыни, к дальним северным деревням. Был один из тех удивительно светлых дней, какие часты летом в Прикамье, и так легко было на душе, что, прислушиваясь к хриплым гудкам пароходов, Победоносцев стал мечтать о времени, когда, под старость, переедет в такой же тихий провинциальный город, снимет дом с мезонином на окраинной улице и будет одиноко доживать свою жизнь, листая старые журналы и диктуя стенографистке мемуары, — ведь и того, что пережил он сейчас, уже хватило бы на целую книгу…
Нынешний год был особенно богат событиями, и русские конструкторы именно в 1911 году добились новых серьезных успехов. На всероссийском конкурсе аэропланов, в котором участвовали русские и иностранные машины, первую премию взял биплан русской конструкции, показавший скорость в 85 километров. Ни один из иностранных бипланов не мог превысить и семидесяти километров в час.
Накануне отъезда из Москвы Глеб повидал брата Сергея.
Сергей заканчивал работу над новым монопланом, которому пророчил большое будущее сам профессор Жуковский.
— Вот погоди, — говорил Сергей, — возьму с моим монопланом приз, и сразу же станешь ты у меня летчиком-испытателем. Заговорит тогда вся Россия о братьях Победоносцевых…
Обо всем этом думал Глеб, сидя на набережной Камы, и не заметил даже, как начало смеркаться…
Под вечер он вернулся в гостиницу, переоделся и спустился вниз, в малолюдный зал ресторана. Два скрипача, лениво взмахивавшие смычками, не прерывая игры, кивнули ему, словно уже раньше встречались с ним, и Победоносцев велел официанту отнести им бутылку вина. Музыканты играли старинные вальсы, и под стать его душевному состоянию были простые, спокойные мотивы…
Совсем рядом прошелестело женское платье. Женщина в черном платье легко и быстро прошла через зал и села за соседний столик. Так неожиданно было её появление, что Победоносцев не смог скрыть своего удивления и, не отрываясь, глядел на неё. Она не сразу заметила устремленный на неё внимательный взгляд, а заметив, хотела, должно быть, пересесть за другой столик, но вдруг улыбнулась, чуть скривив губы, и в упор посмотрела на молодого человека. В равнодушье её пристального взгляда почудился Глебу тайный укор. Покраснев, он отвернулся и теперь следил за нею осторожно, чуть скосив глаза.
Свободно и непринужденно сидела она за столом, и во всей её повадке было много уверенной, спокойной силы. Она вынула из ридикюля книжку. Лицо женщины оказалось в тени, но хорошо можно было рассмотреть тонкую руку, быстро перелистывающую страницы. Она облокотилась на стол, и её лицо больше не закрывала тень. Победоносцев увидел её подстриженные темные волосы, гладко начесанные на уши и разделенные посредине прямым пробором.
Победоносцев дожил до двадцати одного года, никем не увлекаясь, не думая о любви, и если бы ему сказали накануне, что он способен влюбиться, — только рассмеялся бы в ответ. По сейчас он почувствовал, как появление незнакомой женщины с внимательным, чуть прищуренным взглядом темносерых глаз особенным мягким светом осветило тихий зал ресторана.
Она быстро пообедала, протянула деньги официанту и прошла мимо столика, за которым сидел летчик. Сразу опустел зал, и тени легли на стены, и убогим показалось медленное круженье старого вальса.
Ночью мечтал Победоносцев о новой встрече с незнакомкой и сотни вопросов задавал самому себе: кто она такая, как приехала в Пермь, собирается ли здесь постоянно жить?.. И почему она была одна в ресторане? И сколько ей лет? И замужем ли она? И многое еще мучило его в эту ночь, и только на рассвете заснул он тревожным, беспокойным сном.
…Проснулся он в полдень. Солнце ярко освещало стены, и выщербленный мраморный умывальник, и дубовый резной шкаф, и ширму с узором из желтых цветов. В соседнем номере громко разговаривали. Слов нельзя было разобрать, но Победоносцев ясно различал два голоса — мужской и женский.
— Помогите! — вдруг громко закричала женщина в соседнем номере.
Победоносцев поднялся с постели, прислушался, приложил ухо к стене. Действительно, женщина звала на помощь. Он услышал, как загремела в соседнем номере опрокинутая мебель. Быстро одевшись, он вышел в коридор. Прислушался еще раз — женщина теперь еще громче кричала.
Он постучал в дверь соседнего номера. Женский голос отозвался: «Войдите», мужской неуверенно пробасил: «Кто там?» Победоносцев отворил дверь и, удивленный, остановился на пороге. Он увидел ту самую незнакомку, которая обедала вчера в ресторане. С заплаканными глазами сидела она на подоконнике, а возле платяного шкафа стоял молодой человек с растрепанными курчавыми волосами и блестящими черными глазами.