Небо и земля - Саянов Виссарион Михайлович. Страница 67

Быков удивленно посмотрел на него, отставил в сторону тарелку.

— Я потому спросил, что вы, как кажется мне, влюблены в сестру Победоносцева. Не пробуйте скрываться, я человек наблюдательный.

— Я не привык говорить о таких вещах с малознакомыми людьми, — раздраженно ответил Быков. — У нас с вами отношения чисто служебные, да и вообще-то я не люблю болтать о себе.

— Ваше дело. Не требую откровенности, если не чувствуете необходимости поделиться личным, но запомните: разговор об интимном особенно сближает людей.

Он снова заговорил, торопливо проглатывая окончания слов, — Быкову казалось, будто Васильев боялся, что не успеет всего сказать.

— А я много думаю о применении авиации на войне, — сказал Васильев. — Мы — детище новой тактики, если хотите, новой стратегии. Сколько авиационных отрядов в действующей армии? Никто толком не знает, боюсь, что в генеральном штабе толком никому не известно об этом, но примерно-то можно предположить: несколько десятков. Теперь заметьте, — он постучал кулаком по столу и сердито наморщил лоб, — каковы наши отношения с армейским командованием?

Он задумался, отставил стакан, огорченно сказал:

— Отношения странные. Мы все-таки не входим в общевойсковую систему до конца. Скорее между нами и войсковыми соединениями такие же отношения, какие существуют между интендантами и подрядчиками. Заказчик говорит мне: поставьте в этом месяце столько-то воздушных разведок, сделайте столько-то фотосъемок, столько-то бомбардировок таких-то пунктов. Все. Если при исполнении этого задания встретите врага — поступайте как знаете: хотите — деритесь с ним, хотите — удирайте, лишь бы мой заказ был выполнен…

— Многое ведь от того происходит, что еще не привыкли к нашему оружию.

— Дело не в этом: взаимодействие войск со временем по-новому будет решаться. Оперативное искусство после появления воздушного флота пересмотреть надо. Я мечтаю о том, что настанет время, когда воздушная армия будет самостоятельна, ни от кого не зависима и сумеет сама, без помощи сухопутных частей, совершать огромные стратегические операции… Представьте на миг армию в тысячу самолетов, которая решает судьбу войны, и вам многое станет понятно…

«Хитер, бездельник», — подумал Быков, чувствуя, что серьёзная беседа ведется только потому, что поручик хочет поближе узнать его.

— Да-с, — продолжал Васильев, — а что касается разных поручений, которые делают нам сухопутные заказчики, то случаются среди них и поручения деликатного свойства, как говорит мой друг Пылаев. Он теперь здесь с летучим отрядом Союза городов.

— Вы не сердитесь, — ответил Быков, — но мы Пылаева помним еще по Болгарии, — жулик. А Тентенникова он в десятом году попросту обворовал…

— Вы к нему несправедливы, — задумчиво сказал Васильев. — Честолюбив, до денег жаден, но отнюдь не жулик… У него наружность пошлая, но широкой души человек. Я с ним немало скитался по свету… Да, кстати, друзья ваши еще не приехали, здесь делать нечего, почему бы нам не поездить по округе? Помните, как Чичиков ездил, скупая мертвые души, по русскому захолустью? Давайте после обеда возьмем чичиковскую бричку и поедем по таким же задворкам: по захолустью войны. Кстати, в город заедем, «кодак» с собой возьму, сниму вас в каком-нибудь живописном месте.

Быкову не хотелось разъезжать с Васильевым, но, подумав, он согласился: ведь надо же приглядеться к командиру, понять его до конца…

Глава третья

Та же бричка стояла у халупы, и те же унылые, тихие кони печально трясли длинными мордами.

Васильев звякнул шпорами и тихо сказал:

— Прошу.

Плетеный кузов брички был грязен, кожаный верх ободран. Быков сел, откинувшись на торчащую клочьями обивку.

— Как Чичиков, мы сегодня выехали с вами, — сказал Васильев, когда белые палатки аэродрома пропали в синей дымке. — Только думаю, что здесь бы Павел Иванович больше мертвых душ отыскал, чем в губернском своем захолустье.

Ему полюбилась, должно быть, эта мысль, и долго поминал он недобрым словом самого Чичикова, лошадей чичиковских, чичиковских слуг, а о себе самом выспренно сказал, что он всегда искал только душу живую.

Кони бежали веселей, чем вчера. Часа через два уже показалась за поворотом деревушка, где раскинулся отряд Пылаева.

Деревушка была тихая, светлая. Белые мазанки жались по косогорам. В огороде, между грядами, горбилось пугало.

Длинные рукава его стлались по ветру. Злые собаки лаяли на задворках, не решаясь выбежать навстречу бричке, — должно быть, отучили их от этой привычки проезжие солдаты. Подсолнечники в огородах тянулись к солнцу.

— Нравится деревенька? — спросил Васильев. — Еще бы! Пылаев плохую не выберет.

На самом краю деревни Быков заприметил халупу, флаг с красным крестом, высокий автомобиль, стоявший поодаль. Это и был «летучий» отряд Пылаева.

В те дни, когда линия фронта проходила неподалеку, летучка была в пяти верстах от передовых позиций. Теперь армия ушла далеко вперед, а летучка не успела еще сняться с места и осталась в тылу.

Васильев бросил вожжи. Кони понуро застыли возле автомобиля.

Пылаев дремал, когда вошли летчики; но стоило им остановиться у порога, как тотчас же встрепенулся, пошарил рукой под кроватью, достал оттуда пенсне и весело промолвил, протягивая мягкую руку Васильеву:

— Наконец-то! А я уже думал, что изволили меня позабыть.

— Я не один, — торопливо промолвил поручик. — Со мною еще один гость.

Увидев Быкова, Пылаев смутился. Смутился и Быков. Он пристально смотрел на Пылаева, словно хотел убедиться, что на месте выбитых разрывом гранаты зубов до сих пор еще зияет кровавая дыра.

Пылаев улыбнулся, блеснул длинный ряд золотых зубов, и Быков заметил, что проходимец понемногу успокаивается и смотрит прямо в глаза, не отводя взгляда.

— Милости прошу, — сказал Пылаев, здороваясь с Быковым и ногой пододвигая табуретку для нежданного гостя. — Петька! — крикнул он, протирая ваткой пенсне. — Петька!

В халупу вбежал вихрастый санитар.

— Душа моя, — сказал Пылаев. — Сбегай к Марье Петровне, скажи, что мы к ней придем скоро. Да пусть она позовет Марию Афанасьевну.

— Марию Афанасьевну? — прищурился Васильев. — Кто такая?

— Новенькая, к нам недавно приехала. Чудесная девушка! — ухмыльнулся Пылаев.

Он искоса посматривал на Быкова, словно хотел окончательно убедиться, что перед ним тот самый суровый и требовательный летчик, которого он так побаивался в Болгарии.

— Новостей много, — говорил Пылаев, сложив ноги калачиком и откашливаясь. — Не кажется ли вам, Марк Сергеевич, что большие предстоят изменения? Я, по правде говоря, уверился в них давно. Так продолжаться не может. Скоро наступать станем. Где-нибудь обязательно прорыв фронта будет.

— Будет, обязательно со временем будет… — мечтательно ответил Васильев.

В соседней халупе жили женщины, и чувствовалось, что они стараются держать свое полутемное помещение в чистоте и порядке: на полу выложены пестрые коврики; олеографии, вырезанные из журналов, висят на стенах; на узких железных кроватях — пышно взбитые подушки и белые покрывала.

Мария Афанасьевна оказалась молоденькой девушкой, гимназисткой, ушедшей на курсы сестер милосердия из последнего класса, — её даже непривычно было называть по имени и отчеству, как взрослую. Она была небольшая, стройная, с уложенными короной светло-русыми косами, с лучащимися добродушием глазами, и к фронтовой обстановке, в которую попала месяц тому назад, относилась восторженно. Взглянув на георгиевские кресты Быкова, она сразу же потребовала, чтобы летчик рассказал, за какие подвиги его наградили.

В комнате не было стульев, и сидеть пришлось на кроватях. Пылаев не садился и мелкими шажками расхаживал по хибарке, поминутно дергая левой ногой, словно сапог жал ногу. Оглянувшись, Быков заметил испытующий взгляд Пылаева. «Не хочет ли он со мной поговорить наедине, без поручика? — подумал Быков. — Может быть, боится, что я расскажу о его прошлых проделках?»