Обрывистые берега - Лазутин Иван Георгиевич. Страница 30

И вот теперь — две недели путешествия по Белоруссии позади. Все были потрясены увиденным, а к особенности героизмом защитников Брестской крепости, где школьники провели два запомнившихся на всю жизнь дня.

Валерий и раньше много читал о защите Брестской крепости. Не раз смотрел передачи по телевидению, где показывали встречи чудом оставшихся в живых защитников этой неприступной для врага твердыни. До слез взволновала его и Веронику Павловну фотография, на которой была запечатлена встреча безрукого майора Баранова и его однополчанина. Обнявшись, они оба плакали. Плакали два чудом оставшихся в живых воина, два уже седых человека.

Целый день группа экскурсантов провела в Хатыни. О Хатыни Валерий слышал и раньше, видел снимки этого скорбного памятника на фотографиях в "Огоньке", читал об этом мемориале взволнованно написанную поэму Натальи Кончаловской… Но ни снимки, ни статьи и поэмы всего не расскажут. Нужно все это видеть, быть рядом… И даже не рядом, а войти в холодное чрево этой гробницы, где пожарища, протянувшие к небу свои трубы, под аккомпанемент колокольного звона рассказывают о своей трагедии, чтобы почувствовать и понять, через какие бездны страданий и мук прошел народ Белоруссии и не сломился духом. Между рабством и смертью он выбрал второе. И этот выбор принес Победу.

А когда толпа экскурсантов подошла к центру мемориала, где на пьедестале возвышалось изваяние немощного, убитого горем старика, державшего на руках мертвого мальчика, то все, словно окаменев, затаили дыхание и слушали объяснение экскурсовода. Эльвира стояла справа от Валерия, он видел, как вздрагивали ее плечи, как она глотала слезы.

Вечером, уже в гостинице, за ужином Юрий Ротанов несколько раз пытался подшутить над Эльвирой, над ее впечатлительностью и слабыми нервами. Он даже рискнул на неуместное остроумие, о котором позже наверняка пожалел. Видя осунувшееся лицо Эльвиры, которая безутешно сидела за столом с потухшим взглядом, он кинул ей через стол:

— Эля, спустись на землю!..

— Отстань!.. — только и могла сказать Эльвира, которая после Хатыни чувствовала себя совершенно разбитой.

— Ты когда-нибудь слышала, что раньше в России в деревнях были старушки плакальщицы. Своим ремеслом они владели мастерски. Их специально нанимали для оплакивания покойника и, говорят, платили за это немалые деньги… Старушки так жалобно и артистически вопили!.. И при этом причитали. — Юрий хотел сказать что-то еще, но его резко оборвал Валерий:

— Заткнись!.. Я очень жалею, что мы взяли тебя с собой. Да и, пожалуй, вся группа так думает. Тебе нужно ехать не в Хатынь и не в Брест, а с утра до вечера пастись у московских "Березок". Там ты вписываешься органически.

Такого оскорбления со стороны Валерия, которого он считал за парня спокойного и выдержанного, Юрий Ротанов никак не ожидал. Его щеки вспыхнули алым румянцем, он встал и, окинув взглядом стол, сдержанно проговорил:

— Нам, очевидно, придется объясниться. И не позже, как сегодня вечером.

— На чем: на шпагах или пистолетах? — резко вырвалось у Валерия, и вся группа, в душе сразу же занявшая сторону Валерия, дружно захохотала.

Уже в дверях Юрий повернулся и как вызов бросил всему столу:

— Смеется тот, кто смеется последний!.. — Остановив взгляд на Бонапарте, который намазывал горчицу на толстый кусок черного хлеба, он тихо сказал: — Аполлинарий Каллистратович, считайте меня выбывшим из группы… — Посмотрел на часы и процедил сквозь зубы: — В девятнадцать тридцать сегодняшнего числа.

Бонапарт, припадая на левую ногу, выскочил из-за стола, но ему преградил дорогу Валерий. Лицо его было бледно, глаза сузились.

— Аполлинарий Каллистратович, прошу вас, не делайте этого! Не унижайтесь!.. Он обидел не только Эльвиру, он обидел всех нас. Я видел: и на ваших глазах были слезы, когда мы в Хатыни стояли перед стариком с мальчиком на руках. Ведь вы плакали?.. Скажите — плакали? — Голос Валерия дрожал. — Он оскорбил не только всех нас, но и тех, кто остался лежать на пожарищах в Хатыни!.. — Видя, что Аполлинарий Каллистратович что-то хочет сказать и все порывается к выходу, Валерий обратился сразу ко всей группе, сидевшей за столами: — Ребята, я прав или не прав?

— Пра-а-ав… — на едином дыхании гулко пронеслось над столами.

С разных сторон полетели возгласы осуждения поступка Юрия Ротанова. Взгляды всех были обращены на Бонапарта, который для себя еще не решил: удерживать ли ему Ротанова или встать на сторону возмутившихся ребят. Наконец, собравшись с мыслями, он взволнованно произнес:

— Ребята, ведь я за всех вас отвечаю! Вас из Москвы выехало со мной четырнадцать человек. В Москву вы должны в мире и согласии и в добром здоровье возвратиться все четырнадцать. Вы-то меня поймите… — В голосе Бонапарта звучали нотки растерянности.

Валерий понял твердое намерение руководителя группы вернуть Ротанова. А поэтому встал и резко заявил:

— Аполлинарий Каллистратович, если вы вернете Ротанова, я выбываю из группы! Выбываю сегодня! Сейчас!..

— И я, — сквозь слезы проговорила Эльвира, которая, видя, что она стала виновницей разлада в группе, как ребенок, горько расплакалась.

— И я!.. — бросил с крайнего стола вставший Олег Новиков. — Он оскорбил всех нас!.. А как он вел себя в Минске? Когда мы поехали на Курган Славы, он как бы в шутку заявил мне, что магазины фирмы "Березка" его сердцу ближе, чем траурное молчание на скорбных холмах.

— Он так и сказал?!. - вспыхнул Валерий.

— Да! — твердо ответил Олег.

— Так почему же ты не сказал об этом всей группе? — спросил Аполлинарий Каллистратович. — Или хотя бы мне? Ведь мне Юра сказал, что он был болен, а поэтому не может поехать на Курган Славы.

— Я сообщил вам то, что слышал от него, Аполлинарий Каллистратович. — Олег Новиков окинул взглядом столы и, словно ища у товарищей защиты, спросил: — Ребята, вы верите мне?

— Верим!.. — понеслось со всех сторон.

— Он такой!..

— Он из Москвы взял с собой триста чеков…

— В его чемодане не переводится вино…

— Он шизик!.. Ему нужно лечиться!..

Чтобы успокоить ребят, Аполлинарий Каллистратович поднял руку, потоптался на месте, потом резко махнул рукой и сел на свое место.

— Будет по-вашему. Только прошу вас, ребята: если мне придется на каких-нибудь инстанциях объясняться, почему ушел от нас Ротанов, не забудьте сегодняшний инцидент.

И снова столы загудели. В сторону руководителя группы понеслись обрывки заверений:

— Будьте уверены!..

— Не бойтесь…

— Мы за вас постоим!..

А когда после ужина все разошлись по номерам, то никто долго не мог уснуть. Перезванивались по телефону, сходились в холле этажа, спорили, сообщали друг другу многим неизвестные подробности в поведении Ротанова… Всем хотелось утвердиться в правоте своего решения, не унижаться перед Ротановым и не упрашивать его не покидать группу.

Валерий и Эльвира почти до рассвета просидели в пустынном скверике перед гостиницей. Валерию с трудом удалось успокоить Эльвиру, пытавшуюся убедить его, что она совсем не хотела стать виновницей разлада в группе.

— Да это не разлад! Наоборот — у нас только сегодня сплавился монолит! Мы теперь — булатная сталь!.. А Ротанов — шлак в этой плавке. Ты хоть это понимаешь? Ты видишь, как ребята стали за тебя стеной, когда Ротанов сравнил тебя с побирушкой-плакальщицей, которая ремеслом своим постыдным занимается за деньги. Да разве можно такое простить?!. Я сам в Хатыни перед стариком с мальчишкой на руках с трудом сдерживал слезы. А на Кургане Славы в Минске меня трясло как в лихорадке.

Перед тем как разойтись по номерам, Валерий, глядя на ежившуюся от ночного холодка Эльвиру, решил посвятить ее в планы своего пребывания в Смоленске.

— Слушай, Эля, я давно хотел рассказать тебе о своем отце, но все как-то не решался. А сейчас я должен это сделать.

— Почему должен? И почему именно сейчас? — Эльвира осеклась, бросив взгляд на печальное лицо Валерия, которое она таким видела в первый раз.