Обрывистые берега - Лазутин Иван Георгиевич. Страница 84
— Интересно, что это за симоновские строки, которыми можно выразить ваше отношение к своей работе?
Рассеянно глядя в окно и словно отрешившись от всею того, что было предметом беглого минутного разговора, Калерия тихо и выразительно прочитала:
…Я сам пожизненно себя
К тебе приговорил.
Пауза была настолько продолжительной, что Калерия почувствовала себя неловко. Непонятной ей была и ухмылка, проплывшая по лицу профессора, который, пройдясь по ковровой дорожке, остановился посреди кабинета.
— Прекрасные строки!.. В них заключена глубокая жизненная формула! Из русских советских поэтов после Сергея Есенина я больше всего люблю Симонова. — Видя, что Калерия снова беспокойно взглянула на часы, он приложил к груди широкую ладонь. На его среднем пальце Калерии бросилась в глаза большая серебряная печатка с двумя буквами-вензелями: "Г. В.". Даже в этих вычурно красивых завитушках монограммы было что-то от характера Верхоянского. — Я вас понял. Вы торопитесь. У вас строгое начальство. А жаль. Вот если бы я был вашим начальником — вы не считали бы меня строгим.
— Спасибо, что вы так хорошо думаете обо мне, — ответила Калерия и, поклонившись, протянула Верхоянскому руку: — До свидания.
— До встречи на защите? Вы получите слово последней. Буду рад слышать ваше мнение о работе моего талантливого ученика.
Только на улице Калерия до конца пришла в себя.
И снова что-то мстительное вспыхнуло в ее душе. "Я выступлю!.. Я обязательно перед вами выступлю!.. Я оценю!.. В вашем расписанном сценарии защиты я назначена вроде бы на десерт, когда выговорятся все академические снобы, которые в угоду Верхоянскому будут поднимать его ученика к солнцу. Значит, я буду замыкающей? Тогда знайте, профессор Верхоянский, что я не просто работник милиции, а с отличием закончила Московский университет и еще не забыла мудрости древних римлян. А по-латински эта мудрость звучит как последний аккорд в апофеозе: "Финис коронат опус!" — "Конец венчает дело!" И мы эту последнюю точку поставим. Мы ее поставим!.."
Глава тридцать четвертая
Вечером, уже в девятом часу, не успел Сергей Николаевич перешагнуть порог квартиры, как Калерия бросилась к нему навстречу, потрясая какими-то листами.
— Сережа!.. Вот они!.. Я нашла их!.. Я сама нашла эти одиннадцать листов!.. Пока ваша Петровка будет раскачиваться и засылать в Ленинку своих Шерлоков Холмсов, инспектор по делам несовершеннолетних капитан милиции Веригина нашла преступника, из которого она через месяц, если состоится это торжище-позорище, называемое защитой диссертации, сделает бифштекс по-гамбургски!..
Сергей Николаевич взял из рук жены листы, прошел с ними в гостиную и разложил их на столе. Взгляд его профессионально наметанно заскользил по полям страниц, на которых было сделано несколько пометок.
— Дай мне диссертацию Иванова, — попросил Сергей Николаевич, и Калерия, словно заранее зная, что он обязательно попросит ее для сверки, положила перед ним диссертацию Иванова, раскрытую на том месте, откуда из первого экземпляра были вырезаны листы.
— На одиннадцати страницах всего тридцать три исправленных слова, и вычеркнута фамилия поэта. Я уже подсчитала.
Сергей Николаевич, сосредоточенно нахмурившись, принялся сличать каждую страницу, вырезанную из первого экземпляра диссертации, со страницами четвертого экземпляра. Та же финская бумага с водяными знаками, которые отчетливо просматривались, когда лист разглядываешь на свет, тот же формат бумаги, та же слегка приподнятая в строке буква "к", которая как бы слегка засоряла текст.
— Ну, что ты скажешь, Сережа? — через плечо мужа спросила Калерия, стоявшая за его спиной.
— Тут и слепому все ясно, — заключил Сергей Николаевич и вложил вырезанные листы в том диссертации. — Меня теперь интересует другое.
— Что тебя интересует?
— Как попали эти листы к тебе? Ты не имела официального предписания на обыск в квартире, в которой проживает виновник этого преступления. — Сергей Николаевич кивнул головой в сторону диссертации. — Ты никогда не была вхожа в его дом, тем более в комнату, где трудится Яновский. И вот сейчас эти явные улики преступления лежат на нашем столе. Как ты это объяснишь, не скомпрометировав ни себя, ни Валерия, которого отчим может обвинить, что он взломал его письменный стол и вместе с этими листами выкрал у него… ну, допустим, — деньги. Такие люди, даже утопая, на все способны.
Этого вопроса Калерия словно ожидала, а поэтому на лице ее вспыхнула улыбка.
— Я и это учла.
— Каким образом?
— А вот!.. — Калерия достала из сумочки сложенный вчетверо лист бумаги, развернула его и положила на стол перед мужем. Ровным ученическим почерком на листе было написано:
"В Уголовный розыск Главного
управления внутренних дел г. Москвы
от ученика десятого класса 121-й
ср. школы г. Москвы Воронцова Валерия,
проживающего по адресу:
ул. Станиславского, д. 7, кв. 213.
Настоящим письмом сообщаю, что по просьбе инспектора по делам несовершеннолетних капитана милиции Веригиной К. А. я передал ей обнаруженные в черновиках моего отчима Яновского А. В. одиннадцать листов машинописного текста (со стр. 171-й по стр. 181-ю), на полях которых сделаны карандашные пометки рукой моего отчима. Как сообщила мне тов. Веригина К. А., этим листам могут придать в вашем отделе большое значение и они могут сослужить пользу в вашей работе.
С уважением — Валерий Воронцов".
Сергей Николаевич прочитал письмо, о чем-то задумался и шершавой ладонью осторожно погладил нежную щеку жены.
— Зря я на тебе женился.
— Что?! — Глаза Калерии расширились, словно в следующую минуту она ждала резкой отповеди за свое поведение или за какую-то допущенную ею ошибку.
— Не будь ты моей женой, я бы взял тебя к себе в отдел. Мне тоже ой как нужны светлые головы. А сейчас нельзя — ты моя жена. Семейственность.
Калерия рассмеялась.
— Ну, слава богу. Оказывается, и я "…в стране отцов не из последних удальцов".
— Как чувствует себя Валерий?
— От него остались одни глаза… Худ, бледен, тоскует по матери.
— А мать?
— Пока состояние средней тяжести.
Сергей Николаевич пригасил звук телевизора, по которому шла музыкальная передача, прошелся по гостиной. По лицу его Калерия видела, что он хочет сказать что-то важное, значительное.
— Когда назначена защита диссертации? — спросил Сергей Николаевич.
— Мне сказали, что через месяц. А что?
— Пусть там, на факультете, идет все своим чередом. Не путай им карты до защиты. Завтра я передам письмо Валерия, все эти вырезанные листы и диссертацию Иванова в отдел полковника Блинова. Там сделают все, что нужно делать в таких случаях. Оказывается, как я узнал сегодня, еще год назад на Петровку поступило официальное письмо, в котором администрация библиотеки сообщала об этом возмутительном факте. У них, в Ленинской библиотеке, эти безобразия стали хроническими. А раскрывать такие дела очень трудно. В библиотеке сидит не шпана со старого Сухаревского рынка и не блатная публика тридцатых годов с челками на лбу и золотой фиксой на зубах, а современная респектабельная молодежь, которая пишет диссертации, научные статьи и монографии. И вот среди них-то в эти святые стены просачиваются негодяи с бритвенными лезвиями в записных книжках.
Возмущение мужа Калерию разжигало еще сильней.
— Ты прав, Сережа! Если отдел полковника Блинова раскрутит это дело после успешной защиты диссертации, то общественный резонанс от этого судебного прецедента будет шире и глубже. Не исключено, что может вмешаться и пресса. А поэтому я еще подумаю: стоит ли мне выступать на защите. Как ты думаешь?
— Я не готов ответить на этот вопрос. У тебя впереди еще целый месяц. — Сергей Николаевич набил табаком трубку, присел за журнальный столик. — Да, я не спросил тебя, как удалось Валерию извлечь из бумаг отчима эти одиннадцать листов?