Пилигримы - Шведов Сергей Владимирович. Страница 2

Князь Никлот и воевода Родияр переглянулись – вести были важные вот только гость не вызывал доверия.

– У тебя все? – спросил князь.

– Могу только добавить, что сейчас епископ Гевельбергский находится в Любеке. Готовит там базы с продовольствием и снаряжением, ибо на совете вождей было решено, что армию крестоносцев лучше снабжать морем.

Никлот подошел к двери и севшим от переживания голосом позвал мечника. Бориц явился незамедлительно и уставился вопросительно на князя. Умом мечник не блистал, но в его преданности не приходилось сомневаться.

– Проводи шевалье и проследи, чтобы он ни в чем не знал недостатка.

Все сказал гость или скрыл что-то от хозяев, но ситуация в любом случае складывалась скверная. Предчувствие в очередной не обмануло князя – ждал беды, и она пришла. Однако воевода Родияр с выводами не торопился. По его мнению, шевалье могли подослать враги ободритов, чтобы окончательно рассорить их с алеманами.

– Не верю я, что ютландцы Канута и шоненцы Свена могут вот так просто взять и примириться между собой. Пусть даже по слову папы Евгения.

– Зато их может примирить жажда добычи, – тяжко вздохнул Никлот. – В любом случае нам следует послать людей к лютичам и ругам. В одиночку нам с такой силой не справиться.

– Так ведь князь Ратибор христианин? – запротестовал Родияр. – В столице лютичей Щетине уже давно находится епископ.

– Какое дело Альбрехту Медведю до нашей веры, – криво усмехнулся Никлот. – Боюсь, что лютичей не спасет даже пришлый бог, если алеманы навалятся на них скопом. Они идут за землею и золотом.

– И что ты собираешься делать? – нахмурился Родияр.

– Алеманам нашу землю не пахать и наших медов не пить, – твердо произнес Никлот. – Передай боярам и старейшинам, чтобы готовились к войне. Все, что можно спрятать, пусть прячут, а остальное следует сжечь. Людей пусть уводят в болота. Летом алеманы туда не сунуться, а до зимы мы их постараемся избыть. Ты Родияр займешься Добином. Подновишь стены крепости, запасешь продовольствие на случай долгой осады. Микельбор нам в любом случае не удержать, а вот Добин совсем другое дело. Эта крепость на болотах спасала наших дедов, выручит и нас.

Филипп жил у гостеприимных ободритов уже вторую неделю, но никаких приготовлений к войне так и не увидел. Относились к нему терпимо. В перемещениях по городу не препятствовали. Но по всему было видно, что пришлому человеку они не поверили. Филипп несколько раз побывал на торгу, осмотрел городской вал и стены. Микельбор мало чем отличался от городов, виденных шевалье на Рейне и в Северной Европе. По преимуществу столица ободритов была застроена деревянными домами, но встречались и каменные палаты. Городская цитадель, расположенная на невысоком холме, хоть и была обнесена стеною, но особого уважения не внушала. Князю Никлоту следовало бы подновить свое собственное убежище и всерьез заняться городскими укреплениями. В частности приворотной башней, расположенной как раз напротив Торговой площади. Конечно, Филипп мог попытаться покинуть Микельбор, но в этом случае его наверняка сочли бы лазутчиком и приняли бы соответствующие меры. Поэтому Лузарш терпеливо ждал, когда на ободритскую землю обрушится беда, и здешние правители, наконец, поймут, как опасно предаваться лени в нынешние неспокойные времена.

Знакомых в Микельборе у Филиппа не было, местные жители сторонились чужака, а потому он не на шутку удивился, когда его окликнули по имени. Базиля Лузарш узнал далеко не сразу, хотя нельзя сказать, что сын Венцелина фон Рюстова сильно изменился за пятнадцать лет, миновавших со дня их последней встречи. Скорее всего, в заблуждение его ввела одежда Базиля и его окружение, состоящих из дюжих молодцов в кольчугах и панцирях.

– Вот уж не чаял встретить здесь именно тебя, – обнял за плечи старого друга Базиль. – Хотя мог бы догадаться, увидев перстень Бернара де Сен-Валье.

– В здешних краях его следует называть Ратмиром, – подсказал фон Рюстову Лузарш. – Дабы не вводить в смущение хозяев.

– Так и я прибыл не из Ростова, а из Новгорода, – усмехнулся Базиль. – Здесь меня знают как Вузлева Гаста. А Глеба ты, выходит, не признал?

На счет этого красивого рослого молодца с зелеными как весенняя трава глазами мог бы ошибиться любой его прежний знакомый. Глеб Гаст покинул Святую Землю, когда ему не было еще и четырнадцати лет, а сейчас перед Филиппом стоял взрослый человек, непохожий, к слову ни на отца, ни на мать. Для того чтобы обнять его Филиппу пришлось встать на цыпочки, ибо Глеб перерос не только Базиля, но и своего Старшего брата Драгана де Раш-Гийома, с которым Лузарш расстался всего-то полгода назад.

– Значит, Драган жив?! – обрадовался Базиль. – А мы уже лет шесть не имели от него вестей.

– Как здоровье благородных Венцелина и Марьицы? – спохватился Филипп.

– Похоронили обоих два года назад, – вздохнул Базиль. – Сначала отца, потом мать. Да не закроется для них дорога на небеса, ибо земной путь они прошли прямо и с достоинством.

Филипп хоть и не сразу, но перекрестился. Из уважения к благородной Марьице, которая слыла ревностной христианкой. Никто не обратил на это внимания, кроме Глеба Гаста, который последовал примеру старшего товарища. Из чего Филипп заключил, что младший Гаст верит в Христа, в отличие от своего брата язычника. Сколько Лузарш помнил, Базиль не посещал храмы в Святой Земле, а на все увещевания матери только отмахивался. Впрочем, дурную славу в Константинополе этот человек заслужил не столько вызывающим поведением в вопросах веры, сколько разбойничьими налетами на византийские города. В Иерусалиме Комниных не любили, а потому на все претензии басилевса отвечали пожатием плеч. Оба иерусалимских короля слишком уважали доблестного Венцелина фон Рюстова, чтобы чинить спрос с его беспутного сына. Филиппа так и подмывало спросить, избавился ли его друг от прежних привычек, но он решил отложить обсуждение столь щекотливой темы до лучших времен.

В палатах князя Никлота гостей ждали. Княжеский Детинец хоть и не без труда вместил семь сотен облаченных в доспехи гостей. Для бояр и воевод стол накрыли в той самой палате, где Никлот принимал в Филиппа в день его приезда в город. Приезжие мечники, вперемешку с дружинниками ободритского князя, пировали во дворе, благо солнечная погода как нельзя более способствовала веселому застолью. К микельборским боярам Лузарш уже присмотрелся, а пришлых ругов ему представил Базиль Гаст.

– Те, что помоложе и с бритыми подбородками, воеводы Воист и Боримир. Белобородый старец – волхв Гомол, один из ближников кудесника Богумила.

Филиппу пришло на ум, что он, пожалуй, поторопился обвинять князя Никлота и ободритских старейшин в праздности. Времени они, похоже, не теряли и сумели собрать под свое крыло изрядную силу. Лузарш уже сумел оценить опытным глазом снаряжение пришлых людей и их воинские ухватки.

– Руги – первые мореходы в здешних краях, – подсказал ему негромко Глеб Гаст. – А остров Рюге или Руян весьма надежное убежище. Хлеб они почти не сеют, скота разводят мало.

– А чем живут? – удивился Филипп.

– Торговлей и разбоем, – усмехнулся Глеб. – Или, как они говорят, – милостью Перуна. Меч руги всегда почитали выше плуга.

Лузарш подобному образу жизни ругов не удивился. В сущности, франки занимались тем же самым в Святой Земле. Хлеб не сеяли, скот не разводили, а добывали пропитание и кров с помощью оружия, уповая при этом, правда, на Христа, а не на Перуна. И если среди воинов христовых находился человек не чуждый ремеслам, то ничего кроме презрения от власть имущих он не получал.

– У каждого племени свои обычаи, – примирительно заметил Базиль. – А тебе, Глеб, следовало бы запомнить одну из самых главных заповедей твоей веры – не судите да не судимы будете.

Младший брат недовольно фыркнул на отповедь старшего, а Филипп засмеялся. Базиль Гаст даже в молодые годы слыл образованным человеком. Священное писание он читал и по-латыни и по-гречески, неизбежно ставя в тупик отцов церкви, вздумавших тягаться с ним в богословии. А потому будучи до мозга костей язычником, он умудрялся сохранять хорошие отношения с ближниками патриарха Иерусалимского Эда Шатрского, которые выхлопотали и ему, и Франческе отпущение грехов за прелюбодеяние.