Пилигримы - Шведов Сергей Владимирович. Страница 8

Если бы Адальберт знал, какой будет ночь, последовавшая за трудно прожитым днем, он выбрал бы место для отдыха подальше от Висмарского залива, а скорее всего, никогда не отправился бы в этот жуткий поход. По своему душевному складу архиепископ Бременский был приобретателем, но отнюдь не воином, а потому звериный рык ругов, идущих на спящий датский лагерь, поверг его в шок. Адальберт, проснувшийся среди панических криков и полохов огня, не нашел в себе сил для отпора силам зла и бежал из лагеря датчан в одной ночной рубашке на неоседланном коне, в сопровождении всего двух служек, бросив на растерзание демонам не только свое добро, но и многочисленную свиту. Ему казалось, что за его спиной полыхает море, хотя на самом деле горели всего лишь датские суда. Позднее архиепископ утверждал, что бросился к князьям Свену и Кануту за помощью, но, увы, сведущие люди только криво улыбались в ответ. Ни у кого не было сомнений в том, что Адальберт Бременский просто струсил и не сумел организовать отпор зарвавшимся ругам, которые по численности втрое уступали датчанам, выделенным архиепископу конунгами для предстоящего морского похода. Если бы он, собрав людей, бросил бы их на помощь сторожам, охранявшим драккары, то ущерб причиненный ругами не был бы столь велик. Можно подумать, что Адальберт это какой-то волосатый варвар вроде Канута, способный могучей дланью опрокинуть врага. Как он мог помочь сторожам, если шоненцы не хотели спасать ютландцев, а тем в свою очередь было глубоко плевать на шоненцев. В результате этой разобщенности датчане лишились двух третей своих судов. Впрочем, оставшихся вполне хватило для ретирады сильно поредевшего войска, в пух и прах разбитого ободритами под стенами Добина. Или в этом тоже был виноват архиепископ Адальберт?

– Твоя доблесть, архиепископ, сильно уступает твоему красноречию, – зло выкрикнул Генрих Лев, покидая шатер Адальберта, с трудом приходящего в себя после ночного кошмара.

Это называется, уязвил! Можно подумать, что этот щенок, не достигший еще двадцатилетия, одержал блистательную победу над князем Никлотом. Так ведь нет, ободриты сожгли все его осадные машины и перебили почти четыре тысячи рыцарей и кнехтов. Это же разгром! Полный разгром! Еще одна такая вылазка и архиепископу незачем будет хлопотать о продовольствии, поскольку храбрым вождям просто некого окажется кормить.

– Надеюсь, что больше вылазок не будет, – спокойно заметил Конрад Бургундский, уныло ковыряя кончиком меча земляной пол в чужом шатре. Благородный Конрад был старше юного Генриха на пятнадцать лет, а потому научился владеть собой даже в весьма прискорбных обстоятельствах.

– Почему? – спросил оторопело разгоряченный Адальберт.

– Потому что у нас нет продовольствия и нет судов, чтобы доставить его в лагерь из отдаленных мест. Уцелевшие датчане покидают нас, увозя с собой раненного Канута.

– Канут ранен? – удивился архиепископ.

– Это не самая главная их потеря, – криво усмехнулся герцог Бургундский. – Дай Бог, чтобы им хватило людей для похорон убитых. Под стенами Добина пало пять тысяч датчан, еще тысячу истребили руги. Это не считая раненных. Датчанам не скоро удастся оправиться от столь чудовищного урона, поэтому я не стал удерживать благородного Свена. К слову, ругавшего тебя последними словами.

– И этот туда же, – воздел холеные руки к небу Адальберт. – Тогда скажи мне, благородный Конрад, в чем же моя вина. Неужели только в том, что я спасся от мечей озверевших ругов? Или может быть в том, что я нашел путь к озеру среди груд окровавленных тел? Или в том, что мне под руку попалась утлая рыбацкая лодчонка, на которой мои люди сумели переправить меня, разбитого горем, в ваш лагерь?

– Ты виноват не больше, чем все мы, архиепископ Бременский, – вяло махнул рукой в сторону обиженного прелата Конрад. – Благородный Генрих просто погорячился. Он слишком молод, чтобы с достоинством переносить бремя неудачи. В конце концов, мы сделали все что могли, принеся свет истиной веры в забытые Богом места. И если ободриты не захотели принять учение Христа, то тем хуже для них, а не для нас.

– Вот именно! – возликовал душой Адальберт. – Рано или поздно, несчастные ободриты поймут, сколь глубоки их заблуждения, и припадут к стопам того, кого мы недаром называем Спасителем. Я верю в промысел Господа относительно здешнего люда, благородный Конрад, и очень надеюсь, что вслед за мной в этом уверишься ты.

– Во мне ты можешь не сомневаться, архиепископ, – кивнул герцог. – Да и Генрих очень скоро поймет нашу правоту. Пока у нас достаточно сил, чтобы с достоинством уйти из ободритской земли. Но через месяц, а может и того ранее ситуация может измениться. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю, благородный Конрад. Более того, полностью согласен с тобой.

– В таком случае, тебе, преподобный Адальберт, придется взвалить тяжкое бремя переговоров с князем Никлотом на свои плечи. Я целиком полагаюсь на твой ум и красноречие.

– Сделаю все, что в моих силах, – скромно потупился архиепископ. – В конце концов, почему сохранение жизни христиан занятие менее достойное, чем истребление язычников?

– Я рад, что мы поняли друг друга, Адальберт.

Глава 3 Пляска святого Вита.

Известие о поражении датчан и германцев под Добином дошло до Альбрехта Медведя и его соратников, когда крестоносцы вошли в Гевельберг. Славянский город не оказал сопротивления наступающей армии – уж слишком неравными были силы. Его жители просто покинули свои дома и растворились в окрестных лесах. Сжечь родной город им недостало сил, что бесспорно оказалось на руку крестоносцам. Епископ Дитмар торжествовал, Герхард, на которого занятый город не произвел большого впечатления, пожимал плечами, а юный Вальтер фон Валенсберг ухмылялся. Город и в свои лучшие времена вряд ли насчитывал больше семи тысячи жителей, а сейчас и вовсе было непонятно, перед кем епископ Дитмар собирается рассыпать перлы своего красноречия. Впрочем, хорошо уже то, что крестоносцы могли передохнуть в человеческих условиях и зализать болячки и царапины, полученные во время долгого перехода. Гевельберг располагался на самом краю славянских земель, и алеманам предстоял еще долгий путь по непроходимым дебрям.

На совет, собранный маркграфом Альбрехтом в лучшем здешнем здании, украшенным к тому же причудливой деревянной резьбою, Герхард попал в свите епископа Дитмара. Вожди похода не могли, конечно, обойти папского легата в столь важном деле, как обсуждение призыва о помощи, исходящего от юного герцога.

– Неужели его дела так плохи? – с сомнением покачал головой Герман Рейнский. – Их армия никак не меньше нашей. По-моему, этого вполне достаточно, чтобы потрепать ободритов.

– Генрих Лев испытывает трудности с продовольствием, – вздохнул маркграф Альбрехт.

– И чем же мы можем ему помочь? – пожал плечами Фридрих Саксонский, скептически настроенный как к походу вообще, так к потомку императора Лотаря в частности. Фридрих был ставленником Конрада Гогенштауфена и судьба попавшего впросак юнца из рода Вельфов его нисколько не волновала.

Армия Альбрехта Медведя пока не голодала, но излишками продовольствия похвастаться не могла. К тому же у крестоносцев не имелось в наличии ни судов, ни подвод, дабы перебросить провизию в земли ободритов. Что же касается помощи людьми, то поворачивать войско, проделавшего изрядную часть пути, было бы безумием. С этими словами маркграфа Альбрехта согласились все вожди похода, включая папского легата Дитмара и архиепископа Магдебургского.

– Нашей помощью Генриху Льву и Конраду Бургундскому будет победа над мороченами, лютичами и поморцами, – выразил общее мнение Герман Рейнский. – Узнав о поражении Ратибора, князь Никлот сразу станет сговорчивее.

Герхард был согласен с решением, вынесенным советом вождей, и не замедлил поделиться своими наблюдениями и выводами с Валенсбергом. Однако Вальтер не разделил энтузиазм своего старшего друга. Благородный рыцарь успел пообщаться с кнехтами, хорошо знающими эти земли, и узнал много нового и любопытного о здешних обитателях. Оказывается, прозвание свое морочене получили от славянского слово «морок», и среди соседей слыли отчаянными колдунами. Свою колдовскую силу они, по слухам, получали из озера Морочь, буквально кишевшего нечистой силой. Не менее громкой славой среди окрестных племен обладал здешний лес, через который крестоносцам еще предстояло пройти. Он тоже назывался Мороченским, то есть Колдовским, и неизменно оправдывал свою репутацию проклятого места на протяжении многих столетий.