Золотой поезд - Матвеев Владимир. Страница 17
— Завтра снова пойду на вокзал. Может быть, чешские коменданты будут покладистее, — сказала Валя.
Но на другой и на третий день на станции Вале отвечали по-старому:
— Сообщение прервано, мадмуазель, мосты взорваны.
Ребров каждый день с утра уходил в город. Он тщательно обдумывал вопрос, как связаться с товарищами: «Переехать в ближайший завод, поступить на работу? Покажется подозрительно. Пойти в профсоюзы, существующие в городе? Опасно, можно наскочить на знакомых меньшевиков. Работать в кооперации? Там эсеры…»
Знакомые дома, недавно гостеприимно открывавшие двери перед Ребровым, теперь чужды и враждебны. Там, где помещался железнодорожный райком коммунистической партии, — теперь белая разведка. В здании городского совета — центральная комендатура. В особняке Поклевского-Козелл — штаб белой гвардии. В епархиальном училище, где была академия, — чешская воинская часть. И только в женском монастыре все по-прежнему: у ворот монашки и оглушительный звон на колокольне.
«Неделю, другую надо выждать», — решает Ребров и поворачивает домой.
Он идет мимо Ипатьевского особняка. Особняк все еще зашит щитами. Часовые прогуливаются взад и вперед.
«Ничего не могут найти, — думает Ребров и проходит дальше. — Надо сидеть дома неделю-другую», — повторяет он про себя и идет через двор к своей квартире.
В дверях его встречает Валя. У нее в руках газета. Она чем-то встревожена. Протягивает газету.
— Прочти, Борис, — сказала она шепотом, едва он вошел в комнату, и плотно закрыла дверь.
Ребров читает:
Лиц, могущих указать подробности отправки большевиками незадолго до сдачи города особо секретного поезда, просят дать свои показания следственной комиссии. Прием от 11 до 3 часов дня.
г. Екатеринбург.
Приказываю в интересах следствия по делу об исчезновении царской семьи в случае обнаружения и задержания лиц, поименованных в прилагаемом ниже списке, дабы жизнь их была во что бы то ни стало сохранена, и они, по их задержании, были бы препровождены в тыл.
Список лиц, подлежащих немедленному отправлению в тыл в случае их задержания:
1) Голованов.
2) Нечаев.
3) Ребров.
4) Запрягаев.
. . . . . . .
61) Жебелев.
62) Воздвиженский.
63) Новожилов.
64) Наумов.
101) Белозипунников.
102) Караваев.
103) Масленников.
104) Катальский.
161) Красноперов.
162) Руненберг.
163) Лиханов.
164) Коркин.
— Борис… — хотела что-то сказать Валя.
— Погоди, — он второй раз прочел напечатанные сообщения и только тогда повернулся к Вале.
— Не понимаю. При чем тут я? — сказал он. — Спутали они что-то…
— Но как же мы? Они найдут тебя, — испуганно сказала Валя.
— Пустое. Вот золоту грозит опасность. Надо обратно через фронт, — ответил Ребров.
Душно спать летом в маленькой комнате. Ребров ворочается с боку на бок. Пропадет золото. Погоня, погоня.
Кругом трупы, и все знакомые. Вот Голованов, Нечаев, Запрягаев; они лежат у стен знакомого вокзала в один ряд, как папиросы в портсигаре. Головы разбиты, вместо мозгов — тряпки. Опять гонятся, ловят, и надо бежать. Лето, а холодно. Нужно зажечь спичку. От этого зависит жизнь. Долов смеется и тычет пальцем: «Он! Он! Бери его!»
Ребров мечется в постели, скрипит зубами. «Хоть бы проснуться», — думает он во сне и открывает глаза. Рядом разметалась Валя; ей, очевидно, тоже душно. На дворе светает.
«Чертовщина, — ругается про себя Ребров, — никогда не думал, что так тяжело оторваться от своих. Долов — вот сволочь!»
Ребров встает и подходит к окну. Там, по улице, идет патруль. «Пройдет мимо или остановится? Нет, заходит во двор. С чего бы это?» Идут к флигелю.
«К нам, — соображает Ребров, — за мной».
Мелькает мысль: бежать. «А Валя?.. Да и поздно».
У окна выросли фигуры с винтовками. Продолжительный звонок, стук прикладов в прихожей и чей-то сиплый голос:
— Кто хозяин?
Хозяин, еще сонный, в белье, с испугом вытягивается перед военным.
— Я.
— Ты большевиков укрываешь. Есть у тебя Чистяков?
— Это я, — говорит Ребров, выходя в открытую переднюю. — Хозяин никого не укрывает, а я такой же большевик, как и вы. Тут какое-то недоразумение.
— Молчи, сволочь!
— Вежливей!
— Я тебе покажу вежливость.
— Не тыкай мне! — неожиданно крикнул на унтера Ребров. — В комендатуре ответишь за свое хамство.
Угроза произвела впечатление. Начальник патруля сбавил тон.
— Собирайтесь, — сказал он сухо Реброву и, повернувшись к хозяину, добавил: — Где ваш сын? Он тоже с нами.
Кузьма Иванович, бледный и жалкий, накинул на себя пальто.
— Что вы делаете, господин офицер? Какой он большевик? — заплакала хозяйка.
Арестованных вывели во двор.
— Я вернусь через час-два, — в центральной комендатуре все выяснится, — спокойно сказал Ребров, заметив, что Шатрова готова заплакать.
Безнадежно махнув рукой, Валя сбежала с крыльца, не видя ничего перед собой.
Два гимназиста класса седьмого-шестого конвоировали арестованных. Унтер-офицер с остальными солдатами пошел на новый обыск. Тяжелые берданки были не по плечам страже. Ребров один мог легко разделаться с обоими, но бежать не было смысла.
Дома — Валя, и с ней расправились бы за его побег. Рядом плохой компаньон — Кузьма Иванович. Рисковать при таких обстоятельствах не стоило.
Деревенская баба с корзинками земляники попалась навстречу.
— Разрешите, господа, купить корзиночку, — обратился к гимназистам Ребров.
Гимназисты переглянулись и важно кивнули головой, Ребров угостил Кузьму Ивановича и до самой комендатуры ел душистые ягоды и, казалось, ни о чем не тревожился. Но это только казалось. На самом деле он терялся в догадках. За что арестовали? Раскопали ли что-нибудь действительно или ошибка? А впереди встреча с Доловым. Узнает или нет?
Двери комендатуры широко раскрыты. Она принимает бесчисленных гостей. Одни из них являются под охраной штыков, как Ребров, другие ходят сюда, чтобы пообедать в офицерском собрании на втором этаже. Реброва повели по широкой темной лестнице. По ней навстречу Реброву спускался невысокий, коренастый офицер. На освещенной окном площадке офицер повернулся к стенному зеркалу и вынул из кармана зубочистку. Ребров, проходя за его спиной, едва не шарахнулся от неожиданности в сторону: перед ним его железнодорожный попутчик — тот самый, который рассказывал когда-то в вагоне о взятии Уфы и Самары. Теперь на нем зеленый китель с полковничьими погонами.
Гимназисты торопятся вверх по лестнице, а офицер все еще ковыряет зуб.
«Пронесло», — думает Ребров.
Через минуту его подводят к кабинету, на двери которого маленькая дощечка:
В большом светлом кабинете из-за стола подымается человек. Нет, это не Долов. Должно быть, его помощник, Он записывал в книгу имя и фамилию арестованного. Поскорей бы выбраться отсюда.
Все, наконец, записано: возраст, местожительство. Дежурный караул ведет Реброва еще выше по лестнице. Там приготовлена на скорую руку камера. В ней уже человек шесть. Вскоре туда приводят Кузьму Ивановича.
Странное впечатление производят арестованные. Ребров никогда бы не подумал, что вот эти люди способны казаться опаснейшими большевиками. Тощие, забитые деревенские мужичонки, какой-то парикмахер, два красноармейца с голодными глазами и благообразный старичок.
Почти каждые двадцать минут в камеру приводили все новых и новых арестантов. Но и эти были такие же случайно захваченные люди, как и первые. В двенадцать часов дня в железных ведрах притащили щи и на подносе куски хлеба. Было видно, что куски собраны со столов, а щи слиты с тарелок.