Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Хантфорд Роланд. Страница 56

После списания Шеклтона на берег оставался неразрешённым конфликт между Скоттом и Армитэджем. Скотт намекнул Армитэджу, что по семейным обстоятельствам ему следовало бы тоже отправиться домой на «Морнинге». Об атмосфере на «Дискавери» многое говорит тот факт, что, хотя Скотт действительно имел определённую конфиденциальную информацию о жене Армитэджа, тот воспринял это предложение не как проявление доброты, а как непорядочную попытку избавиться от него. Армитэдж считал, что истинной причиной была зависть — Скотт боялся, что оставшийся на борту соперник отберёт у него часть славы. Но Армитэдж, по словам Скотта, «не понял» сигнала и настоял на своём. Он считал, что восстанавливает против себя Скотта, препятствуя его планам превратить экспедицию в бенефис военно-морского флота. Все участники экспедиции, имевшие отношение к торговому флоту, за исключением двух моряков, были отправлены домой, и Армитэдж оказался единственным оставшимся на борту офицером торгового флота.

Ему нельзя было приказать уехать — его защищал от этого контракт. Сам он уезжать не хотел, поскольку справедливо полагал, что отказ от дальнейшего участия в экспедиции воспримут как позорный поступок. Тогда Скотт запретил Армитэджу путешествие на юг в следующем году из страха за собственный рекорд, чем очень обидел его.

Армитэдж о многом размышлял той зимой. Спустя годы он написал, что

обнаружил некоторые черты в характере [Скотта], за которые его можно было любить, но довольно отчётливо понял, что тот крайне подозрителен и никому не позволит встать у себя на пути… Скотт запросто мог подружиться с человеком, воспользоваться им, а затем предать его…

При этом он упомянул, что Шеклтон, в отличие от Скотта, «никогда не забывал друзей».

К тому моменту Армитэдж уже знал, что Скотт с неохотой позволил ему исследовать Антарктическую ледяную шапку. В сообщении для прессы, отправленном в Англию с «Морнингом», Скотт намеренно принизил его достижение и покровительственно написал своей матери, что Армитэдж «отличный парень, но, говоря между нами, староват для такой работы. [Он] — тот человек, который достал вяленую рыбу для собак».

Так Скотт переложил на другого человека вину за неудачу с собаками и посредственные результаты похода на юг. Действительно, участвуя в подготовке экспедиции, Армитэдж с помощью Нансена нашёл в норвежском Олесунне рыбу хорошего качества. Вряд ли его можно обвинять в том, что произошло потом, поскольку он не контролировал её доставку и правильность хранения в пути. Но Скотт уже почти инстинктивно пытался уклониться от ответственности за свои ошибки.

Пришла вторая весна, а с ней и новый сезон санных походов. Скотт задумал главное предприятие, собираясь пройти по стопам Армитэджа. А самому Армитэджу, обиженному до глубины души, было приказано остаться и командовать кораблём, пока Скотт будет ставить новые рекорды.

Будущее путешествие (как и остальные) предполагало использование людей в качестве тягловой силы. Скотт гордился этим, проявляя нездоровое стремление к тяжелейшим физическим усилиям, почти на износ. Это напоминало маниакальную реакцию на зимнее безделье — тяга к самоистязанию, а возможно, и неистовое желание самоутверждения.

Путешествие сразу пошло по печально знакомому шаблону. Вначале случился фальстарт из-за саней, вышедших из строя в результате плохой подготовки и излишней нагрузки. Затем уже в пути, 26 октября, Скотт обнаружил, что потерял единственный набор навигационных таблиц, имевшийся в распоряжении экспедиции, но поспешил вперёд без них.

Следуя маршрутом, проложенным Армитэджем, Скотт поднялся по леднику Феррара и оказался на плато. В отсутствие сдерживавшего его Уилсона (который ушёл на мыс Круазье, где Ройдс обнаружил первую колонию императорских пингвинов) Скотт вёл себя очень обособленно и всячески дистанцировался от спутников, одним из которых был Скелтон, грубоватый и несдержанный в своих дневниках.

В нарушение всех канонов поведения в горах Скотт начал двигаться в спешке, словно пытаясь превзойти Армитэджа в скорости. Его останавливали только бури, не позволявшие выйти из палатки. «Шкипер, — писал Скелтон о том, что уже было хорошо знакомо спутникам Скотта, — становится очень нетерпеливым, когда возникают такие задержки». Скотт нагрузил себя и товарищей до предела: они тащили вверх по 240 фунтов поклажи каждый, ежедневно выдерживая девять-десять часов нечеловеческих усилий.

20 ноября на высоте примерно 9 тысяч футов над уровнем моря один из моряков по фамилии Хендсли не смог идти дальше из-за высотной болезни. Это оказалось неприятным, но, зная нетерпимость Скотта к больным, Хендсли боялся признаться капитану. Скотту об этом вынужден был сказать Скелтон, добавив:

Мы не можем и дальше двигаться в таком же темпе… боцман [Томас Физер] тоже болен, но ему не хватает духа признаться в этом. Мы все переутомились. Но он пришёл в ярость, [заподозрив] меня в проявлении жалости. А он не из тех, кто поощряет её.

Ещё два дня Скелтон был вынужден мириться с тем, что он назвал «изматывающим трудом», продвигаясь дальше вместе со Скоттом. Но, когда они поднялись на плато, Скотт вдруг решил, что Скелтон, показав путь наверх, выполнил свои функции, а потому приказал ему возвращаться на корабль вместе с Хендсли и Физером. Скелтон осторожно возразил, что довольно печально подняться сюда второй раз и снова не попасть в самую южную точку, — но тот ответил, что это и правда печально. И всё. Скелтон вместе со своими спутниками благополучно вернулся на корабль.

С двумя наиболее подготовленными моряками — главным корабельным старшиной Эдгаром Эвансом и старшим кочегаром Уильямом Лэшли — Скотт продолжил движение на запад. Это стало нелепым повторением прежних ошибок. Снова Скотт и его спутники мёрзли и страдали от недоедания, поскольку пища была скудная, а одежда — неподходящая. Снова Скотт надеялся на самые благоприятные погодные условия и удивился, когда дела пошли хуже. Снова он проявлял беспечность, когда требовалась осмотрительность, и потому допустил перерасход провизии. Когда 1 декабря они повернули назад, снова повторилась гонка за выживание: продукты и топливо подходили к концу, и спастись удалось исключительно благодаря везению. Снова Скотту сопутствовала удача, и все трое вернулись на корабль точно в рождественскую ночь. За два месяца они прошли 600 миль ценой невероятных усилий, впрягаясь в сани по двенадцать часов в день. Так Скотт стал единственным, кто получил двойной приз, достигнув и самой южной, и самой западной отметки.

Обстоятельства были трудными [писал он Хью Роберту Миллу], я даже не могу привести пример в истории полярных исследований, равный им… Я горжусь своим путешествием, хотя никогда в жизни больше не хотел бы снова оказаться в горах на Земле Виктории. Там настолько трудные условия, что трое моих людей не смогли их выдержать и были отправлены назад.

Звучит весьма хвастливо, особенно учитывая то, как неоправданно ему везло.

Скотт впоследствии считал этот поход лучшим из своих путешествий. И уж точно он был самым удачным. Только его он совершил в компании опытных моряков военно-морского флота, воспитанных в близких ему традициях. В рамках знакомой иерархии он чувствовал себя в безопасности, его ранг вызывал безоговорочное уважение и автоматически обеспечивал авторитет.

Когда все воссоединились в проливе Мак-Мёрдо, им оставалось лишь терпеливо ждать, когда льды растают и позволят им уйти.

Но ещё до того, как это произошло, один из членов команды по фамилии Уилльямсон записал в своём дневнике 5 января 1904 года: «Заметили два корабля. От радости прыгали, как дикари».

Скотт радовался не столь сильно. Спасательные корабли — а это были именно они, «Морнинг» и зверобойное судно «Данди», переименованное в «Терра Нова», — привезли безоговорочные распоряжения Адмиралтейства: