Собака отшельника - Буццати Дино. Страница 6

Галеоне – каждый, конечно, может ошибиться, особенно в такую ночь, но похоже, что это именно он, – лежит, бездыханный, в луже: пуля попала ему прямо в лоб. Смерть была мгновенной, пес даже ног не вытянул. Но Дефенденте не желает взглянуть на него. Он спускается во двор, чтобы проверить, не взломан ли замок на двери склада, и, убедившись, что не взломан, желает всем спокойной ночи и отправляется досыпать. «Наконец-то!» – говорит он себе, мечтая поспать в свое удовольствие, однако так и не может сомкнуть глаз.

XVIII

Ранним утром, пока не рассвело, двое подмастерьев унесли мертвую собаку, чтобы похоронить ее где-нибудь в поле. Дефенденте побоялся приказать им держать язык за зубами: те могли бы заподозрить неладное. Но он постарался сделать так, чтобы история эта не вызвала пересудов.

Кто же все-таки разболтал о случившемся? Вечером в кафе пекарь сразу же почувствовал, что взгляды присутствующих направлены на него. Но стоило ему поднять глаза, как все тут же отворачивались, словно не желая его настораживать.

– Кто-то, кажется, стрелял сегодня ночью? – после обычных приветствий вдруг спросил кавалер Бернардис. – Серьезная, говорят, схватка произошла сегодня ночью у пекарни?

– Не знаю, кто это был! – ответил Дефенденте, напуская на себя безразличие. – Какие-то подлецы хотели проникнуть на склад. Мелкие воришки. Я сделал два выстрела вслепую, и они удрали.

– Вслепую? – спросил Лучони своим ехидным тоном. – Почему же ты не стрелял прямо в них? Ты ведь их видел!

– В такую-то темень! Что там можно было разглядеть? Я услышал, как кто-то возится внизу, у двери, и выстрелил из окна наугад.

– И отправил на тот свет… безвинную тварь!

– А, да-да, – произнес пекарь, как бы что-то припоминая, – я, кажется, подстрелил какую-то собаку. Не знаю, как уж она там оказалась. Лично я собак не держу.

В кафе воцарилось многозначительное молчание. Все смотрели на пекаря. Торговец канцелярскими товарами Тревалья направился к выходу.

– Н-да… Всех вам благ. – Затем отчеканил: – Всего хорошего и вам, синьор Сапори!

– Честь имею, – ответил пекарь и повернулся к нему спиной.

Что этот тип хотел сказать? Уж не обвиняют ли они его в убийстве собаки отшельника? Вот она, людская неблагодарность! Их избавили от наваждения, а они еще нос воротят. Что же это такое? Могли бы в кои-то веки не таиться.

Бернардис как нельзя более некстати попытался внести в дело ясность:

– Видишь ли, Дефенденте… кое-кто думает, что было бы лучше, если бы ты не убивал эту псину…

– А что? Я же не нарочно…

– Нарочно или не нарочно, но, понимаешь, говорят, что это была собака отшельника и, говорят, лучше было бы оставить ее в покое, это, говорят, грозит нам всякими неприятностями… Ты же знаешь, когда люди начинают болтать…

– Да я-то какое отношение имею ко всяким собакам отшельников? Черт побери, уж не вздумали ли эти идиоты меня судить? – сказал он с натянутым смешком.

Тут вмешался Лучони:

– Спокойно, друзья, спокойно… Кто сказал, что это была собака отшельника? Кто распространяет подобную чепуху?

– Да они сами ничего толком не знают! – пожав плечами, сказал Дефенденте.

– Это говорят те, – заметил кавалер Бернардис, – кто видели сегодня утром, как ее хоронили… Говорят, это именно тот пес: у него на кончике левого уха было белое пятнышко.

– А сам он весь черный?

– Да, черный, – ответил кто-то из присутствующих.

– Крупный такой, и хвост ершиком?

– Совершенно верно.

– По-вашему, это была собака отшельника?

– Ну да, отшельника.

– Тогда смотрите, вот она, ваша собака! – воскликнул Лучони, указывая на дорогу. – Живехонькая. И еще здоровее, чем прежде!

Дефенденте побелел так, что стал похож на гипсовое изваяние. Ленивой трусцой по улице бежал Галеоне. На мгновение остановившись, он посмотрел через стекло на людей, собравшихся в кафе, и спокойно двинулся дальше.

XIX

Почему это нищим по утрам кажется, что им теперь достается больше хлеба, чем прежде? Почему кружки с пожертвованиями, в которые на протяжении долгих лет не попадало ни сольдо, сейчас весело позвякивают? Почему дети, бывшие до сих пор такими строптивыми, охотно бегут в школу? Почему гроздья винограда остаются на лозах до самого сбора и никто их не обрывает? Почему мальчишки не кидают камнями и гнилыми помидорами в горбатого Мартино? Почему все это и еще многое другое? Никто, конечно, не признается: жители Тиса упрямы и независимы, и никогда вы от них не услышите правды, то есть что они боятся какой-то дворняги, причем не того, что она их покусает, а того, что она может плохо о них подумать.

Дефенденте исходил желчью. Это же рабство какое-то! Даже ночью невозможно дышать спокойно. Что за наказание – присутствие Бога, если оно тебе не нужно! А Бог был, и это не какая-то там сказка; он не прятался в церкви среди свечей и ладана, а бродил из дома в дом, избрав своим, так сказать, средством передвижения обычную собаку. Крошечная частичка Создателя, малая толика его души проникла в Галеоне и теперь его глазами смотрела, приглядывалась, примечала.

Когда только к этой псине придет старость? Хоть бы она поскорее обессилела и сидела себе спокойно где-нибудь в уголке! Утратив из-за старости способность передвигаться, она перестала бы досаждать людям.

А годы все шли и шли, на улицах не горланили и не сквернословили пьянчужки, после полуночи девицы уже не прогуливались под портиками и не хихикали с солдатами. Когда старая корзина Дефенденте развалилась от долгого употребления, он обзавелся новой, но не стал делать в ней потайную дверцу (пока под ногами путался Галеоне, он не осмеливался воровать хлеб у нищих). А бригадир карабинеров Венарьелло спокойно дремал на пороге казармы, удобно устроившись в глубоком плетеном кресле.

Прошло много лет. Галеоне постарел, двигаться стал медленнее, и на ходу его заметно пошатывало. Однажды с ним случилось что-то вроде паралича: отнялись задние ноги, и пес больше не мог ходить.

На беду, произошло это на площади, когда он дремал возле собора, на низкой каменной ограде, за которой тянулся изрезанный дорожками и тропинками крутой берег реки. С точки зрения гигиены положение было выгодным, так как животное могло отправлять свои естественные надобности, не пачкая ни ограду, ни площадь. Только место там уж очень открытое, не защищенное от ветра и дождя.

И опять, конечно, никто не подал виду, что заметил пса, который дрожал всем телом и жалобно скулил. Болезнь бродячей собаки – зрелище малоприятное. Однако у тех, кто присутствовал при этом и по мучительным попыткам пса сдвинуться с места догадался, что случилось, екнуло сердце и в душе вновь затеплилась надежда. Во-первых, собака не могла больше бродить по городу – ей было теперь не под силу сдвинуться даже на метр. А главное – кто станет ее кормить на глазах у всего города? Кто первый осмелится обнародовать свою тайную дружбу с псиной? Кто рискнет сделаться всеобщим посмешищем? Все это вселяло надежду, что Галеоне скоро подохнет с голоду.

Перед ужином горожане прогуливались, как обычно, по тротуарам вокруг площади, болтали о всяких пустяках: о том, например, что у зубного врача появилась новая сестра, об охоте, о ценах на гильзы для патронов, о новом фильме. Полами своих пиджаков они задевали морду собаки, которая лежала, свесив задние ноги с края ограды, и хрипло дышала. Все глядели вдаль, поверх неподвижного животного, привычно любуясь открывавшейся их взору величественной панорамой реки, такой прекрасной на закате. Часам к восьми с севера нагнало тучи, пошел дождь, и площадь опустела.

Но среди ночи, несмотря на непрерывный дождь, в городке появились крадущиеся вдоль стен тени: словно стягивались к месту преступления заговорщики. Пригнувшись, таясь от чужих глаз, они короткими перебежками приближались к площади и там, скрывшись в тени портиков и подъездов, выжидали удобного момента. Уличные фонари в этот час дают мало света, вокруг темень. Сколько же их, этих призраков? Не один десяток, наверное. Они несут еду собаке, но каждый готов пойти на что угодно, лишь бы остаться неузнанным. Собака не спит: у самого края ограды, на фоне черной долины, светятся две зеленые точки, и временами над площадью гулко разносится прерывистый жалобный вой.