За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович. Страница 47

Наконец добежал и Тарас. Да, это Оля… Тело девушки лежало на смятом, окровавленном белом рядне. Крестьянка в сбившемся на затылок платке поправляла подол платья на голых ногах мертвой, плакала беззвучно. Богдан стоял на коленях, низко склонив голову, прижимая к лицу руки сестры. Слезы потекли из глаз Тараса, смешиваясь с каплями пота. Он торопливо вытер кепкой лицо и чем–то сильно оцарапал щеку. Чем–то острым. Но хлопец даже не взглянул на зажатую в руке кепку, он не мог оторвать глаз от убитой.

Начали подбегать запыхавшиеся вояки. Верхом на лошадях прискакали Довбня, старшина и референт пропаганды. Кинулись с расспросами. Те, кто нес Олю в хутор, рассказали, как все произошло. Немцы и полицаи появились в Заречном в полдень. Это было неожиданно, так как обычно облавы устраивались на рассвете. Село окружили и начали хватать хлопцев–подростков, девчат. Тех, кто пытался спрятаться, били. Одного хлопца, который оттолкнул немецкого солдата, застрелили на улице. Оля побежала с девчатами к реке, но у нее болела нога, и она отстала. Все же девушка переплыла на другой берег. Тут–то ее и настигла пуля. Умирая, Оля просила отвезти ее к брату. Она говорила, что он, только он может спасти ее.

— Мы не знали, что и делать… — объяснил пожилой крестьянин, виновато поглядывая на окружавших его вояк. — Хотели переправить назад, в село, поехать в Братын за фельдшером, а тут, глядим, она… Ну и понесли сюда, как просила.

Богдан сидел на земле с закрытыми глазами, гладил ладонью безжизненную руку сестры. Кажется, сотенный ничего не слышал и не замечал, что происходит вокруг. Он то крепко закусывал нижнюю губу, напрягался всем телом, затаивая дыхание, то шумно вдыхал широко раскрытым ртом воздух.

Могила протер платком запотевшие очки, нацепил их на нос, приблизился к сотенному. Подбородок референта судорожно дергался.

— Друже Богдан, друже Богдан, — сказал он, осторожно касаясь плеча сотенного. — Мы все и я лично выражаем искреннее сочувствие вашему горю.

Богдан резко поднял голову, дико, непонимающе взглянул на референта, отшатнулся от него…

— Друже Богдан, не отчаивайтесь…

— Прочь! — хрипло крикнул сотенный. — Уйди! Уйдите все отсюда!! Все!

— Р–разойдись! — немедленно заорал Довбня. — Ну, чего столпились? Не видели… Отойти в сторону. Дальше, дальше. Вон туда, к кустам. Вольно! Можно курить.

Тарас вместе с другими поплелся к кустам. Щеку пекло, кровь капала с подбородка. Чем же, все–таки, царапнул он? Взглянул на кепку — трезуб проклятый, забыл об украшении. Еще знак на щеке останется… Э, если б только эта беда. Оли вот нет уже… Убили сестру Богдана. Сколько ей? Годиков семнадцать–восемнадцать было. Ровесница.

Хлопец и не заметил, как нарвал букет полевых цветов и снова очутился возле Богдана, по–прежнему стоявшего на коленях у изголовья сестры.

— Кто? — не поднимая головы, спросил сотенный.

— Извини, Богдан. Я только цветы…

Тарас положил букетик на ноги убитой. Сотенный повернул к нему мокрое от слез лицо.

— Карась… — дрожащим голосом сказал он. — Оля… Ты видишь, что они с ней сделали? Я ее хотел от неволи спасти. Ты видел сам, на твоих глазах все было… И вот как получилось, Карась. Как будто я сам смерть ей накликал. За что они ее убили? За что?

Богдан вскочил на ноги, затряс сжатыми кулаками.

— Я им покажу, кур… их мать! Я им всыплю. Кровью заплатят за сестричку, за всех моих! Будут помнить Богдана!

Сотенный умолк, как бы прислушиваясь к чему–то внутри себя, что мог услышать только он, и сказал, широко раскрыв глаза:

— Нападу на Братын… Расчехвостю весь гарнизон. Этой же ночью…

— А что скажет Могила? — В этот момент Тарас был далек от мысли подзадорить Богдана, просто он подумал вслух.

— А что мне твои Могила? — яростно накинулся на него Богдан. — Плевал я на него. Понял? И не крути! Ты… умник нашелся, я тебя знаю… Вопросики задаешь. Расстреляю вас вместе со старшиной, тогда узнаете!

Глаза Богдана сверкали, он был невменяем от горя, не понимал, что говорит. Тарас выдержал его взгляд, отвернулся, посмотрел на убитую. Прощай, Оля…

— Ладно… Иди, Карась, — раздался за спиной хлопца глухой голос Богдана. — Иди, я сам… Скажешь там… пусть гроб. Старшине скажешь — готовить сотню к походу. Мой приказ. Иди, друже.

Олю похоронили вечером. Могилу выкопали в саду возле высокой груши. Богдан не принимал участия в подготовке к похоронам, все поручил Довбне, а сам вместе со старшиной занялся разработкой предстоящей боевой операции. Кажется, у него произошло столкновение с референтом пропаганды. Тарас слышал отрывок их разговора, когда протирал дуло только что полученной винтовки.

— Друже Богдан, я прошу, не принимайте необдуманных решений. Так нельзя. Свяжитесь с куренным.

— Это мое дело…

— Я вас понимаю, у вас горе… Но я знаю: есть такая политическая линия — без приказа немцев не трогать.

— Вы хотите, чтобы я подарил им? — вскрикнул Богдан. — Нет, друже Могила, этого я им не подарю.

Прошли мимо.

Богдан спешил. Он, кажется, боялся, что ему могут помешать сделать то, что он надумал. Сидоренко энергично помогал сотенному. «Военспец» преобразился — вместо окриков и брани — деловитость, спокойные, четкие приказы. Каждый вояка получил винтовку или карабин, по тридцать патронов, сухой паек — полбуханки хлеба и кусок сала. Сидоренко в присутствии сотенного и нескольких вояк опробовал пулеметы. Пулеметов в сотне оказалось четыре: кроме привезенных, имелся старенький ручной пулемет Дехтярева с самодельным прикладом и станковый неизвестной Тарасу системы. Сидоренко стрелял отлично — все пули легли в начерченный на доске круг.

Когда все было готово, сотню выстроили в саду у могилы. Богдан подошел к убранному цветами гробу. Сжав губы, долго смотрел на сестру сухими, широко раскрытыми яростными глазами, затем тихо прочитал какую–то молитву, преклонил колено и поцеловал покойницу в лоб.

— Крышку…

Когда гроб опустили в могилу, Богдан бросил в яму ком земли, пальнул из пистолета в небо и, не ожидая, пока яму зароют, поставят крест, пошел прочь. Все… Он уходил от своего горя. Горе уже уступило в сердце сотенного место жажде мести. Ничто не могло остановить Богдана.

Сотня выступила из хутора с наступлением темноты. В хуторе осталось несколько часовых и референт пропаганды. Могила, дергая подбородком, огорченно смотрел вслед удаляющейся колонне.

15. «Наша власть будет страшной»

Оксана стояла у порога и ждала, что скажет советник. Прошло минуты две, как она вручила Хауссеру свое «рекомендательное письмо», и за эти минуты эксперт по восточным вопросам не сказал ни слова. Наклонив голову, он смотрел себе под ноги. Красные пятна сошли с лица советника, и он казался совершенно спокойным.

Мысль о марке, которую англичанин оставил у себя, пообещав вернуть ее в подходящий для него момент, долго не давала покоя Хауссеру, но в последние месяцы он начал как–то забывать о ней. Во время войны судьба Англии не раз висела на волоске. Собственно, если бы фюрер не затеял трагического похода на Восток, владычицы морей уже давно бы не существовало. Англию спасли русские. Почему же Пристли не попытался вернуть марку раньше, в те трудные для его страны дни, а сделал это сейчас, когда смертельная угроза для Англии исчезла? И в ушах советника снова зазвучали сказанные ему на прощание слова «компаньона»: «Мы очень ценим людей, знаем их возможности и не желаем подвергать их неоправданному риску. На этом этапе вы почти не нужны нам, но, может быть, положение изменится. Вы будете свидетелем — Германия проиграет войну…» И то, что было сказано в самом конце: «Не беспокойтесь, мы не будем тревожить вас по пустякам… Возможно даже, возвращенная марка окажется для вас спасительной». Что ж, Пристли оказался прав в одном — Германия проиграла войну. Возможно, он прав и в другом, посылая «спасительную» марку. Пора, уже пора советнику Хауссеру подумать о том, как следует ему действовать, чтобы вовремя, целым и невредимым, выскочить из–под обломков рушащегося здания Третьего рейха. Но эта девица… Он предпочел бы, чтобы на ее месте был мужчина.