За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович. Страница 54

— Большевик, коммунист?

— Нет… — с запинкой ответил Колесник.

— Брешешь!

— Коммунистов немцы сразу расстреливают. А я еще живой…

— Оружие имеете?

— Нет.

Молодой навел на них автомат, кивнул головой товарищу. Тот положил на землю винтовку и обыскал каждого из задержанных, легонько хлопая сильной рукой по карманам и прочим местам, где могло быть спрятано оружие. Это был суровый на вид, худощавый человек лет тридцати пяти, с большим синеватым шрамом на щеке.

После безрезультатного обыска молодой приказал задержанным сесть на землю, а сам отозвал в сторонку товарища и начал с ним шептаться. Вдруг они заспорили, голоса стали громче, и Колесник различил польские слова. Эти двое — поляки… Полицаи? Нет, конечно. Почему бы полицаи оказались так рано в лесу и только вдвоем? Наверняка это польские партизаны. Колесник напряг слух. Ему, украинцу, знавшему два славянских языка, было не так уж трудно понять, что говорилось по–польски. Молодой поляк сердился, доказывал что–то старшему, а тот не соглашался, несколько раз сказал: «Не позволю, пан Казимир». Как и можно было предположить, речь шла о судьбе задержанных, молодой поляк настаивал на том, что их нужно пострелять.

Полицаи. Только полицаи могли так поступить. Оставалось одно — попытаться бежать — Следовало вскочить и броситься врассыпную, может быть, кому–нибудь удастся спастись. Колесник был готов сделать знак товарищам, но тут услышал, что говорит поляк со шрамом на щеке:

— Что мне пан толкует. Не могу. Если бы это были швабы, бандеровцы, полицаи, я бы ни минуты не раздумывал.

— Они — русские, советы, пан Миколай, наши враги, — горячо заявил Казимир.

— Это несчастные люди, пленные. Не позволю, пан Казимир. Пусть идут с богом.

— Все равно они не дойдут… Их поймают бандеровцы, возьмут к себе в банду. Пан может быть уверен, что их пуля не отправит на тот свет его отца, матку или самого пана?

— Что бы мне ни говорили, я не могу позволить убивать безоружных несчастных людей.

— Я доложу поручику, он пану спасибо не скажет.

— Не могу, пан Казимир.

Поляки подошли к задержанным.

— Вставайте! — недовольно сказал молодой. — И скажите спасибо пану Подляскому за то, что он такой добрый человек. Можете идти себе, куда хотите.

— Пан Казимир, — спросил Колесник, — вы, польские партизаны?

— Тебе это незачем знать.

— Я спрашиваю потому, что… — Колесник проглотил слюну, он был взволнован неожиданно пришедшей ему в голову идеей. — Может быть, мы не сумеем пробиться к своим и погибнем так, без пользы… Возьмите нас к себе, мы будем помогать вам бить немцев. Мы хорошие солдаты, не сомневайтесь.

— Вы хотите защищать Польшу от германа? — Казимир скривил рот в саркастической улыбке.

— Мы хотим бить фашистов, отомстить за своих товарищей, за всех, кого они погубили.

— Нам таких помощников не надо, — гордо вскинул голову Казимир. — Поляки сами сумеют освободить Польшу и отомстить немцам.

Подляский понял, сказал раздраженно по–польски:

— Это глупость, большая глупость! Освобождение Польши началось под Сталинградом.

— Я попрошу пана не устраивать здесь политическую дискуссию, — так же по–польски сказал Казимир и повернулся к Колеснику: — Нам не о чем с вами говорить; русские — враги поляков.

Молчавший все время Ахмет понял кое–что из этого разговора, последнюю фразу Казимира несомненно, так как она была сказана по–украински. Татарин не смог сдержать себя.

— Слушай, пан, зачем так говоришь? — сердито блестя черными глазами, набросился он на поляка. — Какой тебе русский враг?

— Ты плохо знаешь историю, ты — темный монгол… — враждебно и презрительно покосился на него Казимир.

— Я не темный, мы знаем. Поляк Москва был, русский Варшава был. Хватит! Зачем копать старое барахло? Хан Батый русскими воевал, русские Казань брали. Хватит! Я татар, Павлуш — украинец, этот — русский. Мы хороший товарищи. Враг — немец, фашист!

— Не надо, Ахмет… — Колесник испугался, что слова татарина могут обозлить Казимира и повернуть дело к худшему. — Скажи спасибо этим людям.

— Спасибо скажу Только не надо такой лишний разговор. Шалтай–балтай не надо. Павлуш, нас немец держал? Да? Зачем нас трогать? Чтоб немец ему спасибо сказал?

К удивлению Колесника, горячая речь его дружка произвела совсем иное впечатление на поляков, чем он мог предположить. Видимо, сыграла роль экзотика — монгол, потомок Чингисхана. Подляский, тот с явной симпатией и веселым одобрением смотрел на возмущенного татарина, а Казимир изо всех сил сжимал губы, стараясь не улыбнуться и сохранить на лице суровое выражение. Кажется, они оба поняли главное в словах Ахмета.

Колесник не знал о существовании польской Армии Крайовой и Армии Людовой, но с Казимиром все было ясно — кичливый, глупый молодчик, видимо, еще ни разу не побывавший в серьезном переплете. Все же Колесник счел возможным попытаться получить какую–нибудь информацию от поляков:

— Можно вас спросить, пан Казимир?

— Что такое?

— Где мы находимся?

— На границе Львовского и Волынского воеводств. Здесь начало Братынского леса.

— Фронт далеко?

— Где–то возле Киева…

— Павлуш, спроси, — встрепенулся Ахмет, — Киев забрали наши?

Подляский, точно выбивая пробку из бутылки, ударил ладонью одной руки о кулак другой, сказал:

— Киев — герман фьють!

Даже Пантелеймон просиял лицом при таком известии:

— Слава богу, слава богу!

— Скажите, пан Казимир, — Колесник умышленно обращался к молодому, чтобы польстить его самолюбию, — вы не слышали, советских партизан тут близко нет?

— Советская партизанка на полночь — Ковель — Луцк, — торопливо сказал Подляский. — Белоруссия. Дужо!

— Тут бандеровцы, — мрачно пояснил Казимир. — В этом лесу их полно. Это большой лес.

— Кто они такие?

— Не знаешь? — удивился Казимир и засмеялся злорадно. — О, это же ваши родные братья — украинцы, которых вы освободили в тридцать девятом. Вы целовались с ними, а теперь они помогают немцам уничтожать советских партизан.

— Украинский националист, фашист, — Подляский переплел пальцы рук и крепко стиснул их. — Бандеровец — герман так. Пану надо бояться бандеровцев. Пану на сход–полночь надо идти, за Луцк.

Колесник задумался на секунду, оглянулся на товарищей, вздохнул.

— Спасибо, пан Казимир, спасибо, пан Подляский. Желаю, чтобы ваша родина поскорее освободилась от фашистов. Можно идти нам?

Насупившийся Казимир молча кивнул головой.

«Этот может дать очередь в спину…» — подумал Колесник. Он шел среди деревьев, пропустив товарищей вперед, знал, что поляки смотрят им вслед, и все ждал выстрела.

И только когда удалились метров на двести, вздохнул с облегчением.

— Слава богу, — сказал Пантелеймон. — Они люди ничего, поляки–то. А сразу было… Слава богу, услышал мою молитву.

— Павлуш, скажи ему… — возмущенный Ахмет оглянулся на Колесника — Не могу я слышать этот дурной башка. На нервы действует своим аллахом.

— Так я и за тебя молился, хоть ты и татарин, — душевно сказал Пантелеймон. — Они ведь нас пострелять хотели. А господь отвел руку…

Ахмет от негодования затряс головой, несколько раз выругался по–своему. Колесник и не пытался возражать Пантелеймону: уже убедился, что это бессмысленное занятие. Но его нервы были все еще напряжены и болтовня этого блаженного раздражала, мешала думать. А после встречи с поляками ему было о чем поразмыслить.

— Пантелеймон, — строго сказал Колесник, — чтобы я больше не слышал о боге.

— Ребята, милые, — заныл Пантелеймон, — чем моя молитва вам помешала?

— Никто тебе молиться не запрещает, но только делай это про себя или отойди в сторонку. Последний раз предупреждаю. Будешь надоедать со своим богом — оставим тебя, пойдешь сам.

— Тогда узнаешь, как тебя твой аллах будет спасать, — добавил Ахмет. — Пока что нам с лейтенантом спасибо говори.

…Через полчаса они вышли к уже заросшим вырубкам и затаились до вечера в непролазных зарослях молоденьких берез, осин, переплетенных гибкими стеблями малины и ежевики.