Неверный шаг - Станчев Лучезар. Страница 19

— Вот вы говорите, что к нему приходят незнакомые люди. А к вам никогда не приходил кто-нибудь, кто бы мог вызвать подозрение?

— Никогда! — твердо ответил Йотов, однако Чавдар заметил, что он слегка покраснел.

Под конец Чавдар спросил Йотова, почему он рекомендовал Крачмарова для работы в Сухом доке.

— Да опять же по просьбе Златанова — они с Крачмаровым земляки.

Уходя, Чавдар поблагодарил Йотова за исчерпывающую информацию. Однако сомнение, закравшееся в душу, не исчезло. «Почему он покраснел, когда я спросил его о посещениях подозрительных лиц? И только ли земляцкие — связи Златанова с Крачмаровым? Нужно будет проверить результаты расследования комиссии, занимающейся делом Йотова в институте...»

27

Йотов еще раз проверил все расчеты новой схемы и остался доволен. Работу можно считать законченной. Документация готова, все пояснительные заметки — переписаны набело. Именно об этой разработке шла речь в письме брата. Надо было еще в прошлом году в Париже отказать ему, чтобы он не питал напрасно иллюзий. Но тогда его угнетало поведение Златанова по отношению к нему, и тот факт, что Евгений не прошел по конкурсу в университет... Йотов чувствовал себя в тупике и некому было ему помочь... Однако отдать брату новое изобретение...

Все произошло так быстро. Мадлен и Эжен уехали вечерним поездом, а Васил должен был лететь самолетом. В их распоряжении было всего несколько часов. Они встретились в вестибюле учреждения, где работал Васил. Златанов остался снаружи. Когда Трифон пожаловался, что Евгений провалился на приемных экзаменах, брат, недолго думая, предложил ему прислать сына на учебу в Париж. Он будет вносить оплату за обучение, а Трифон возместит расходы, отдав ему какое-нибудь новое изобретение с тем, чтобы запатентовать его во Франции на имя Васила. Вот тогда-то Трифон и обронил это коварное «подумаю»...

Йотов со вздохом убрал папку с расчетами в ящик стола, решив пойти в институт. Сейчас положение дел несколько изменилось. Здоровье Евгения улучшилось, он был освобожден от военной службы, работал, сумел подготовиться к экзамену и сдал его... Хоть бы результат был успешным! Тогда никаких сомнений — новое изобретение получит прописку в Болгарии! Если кто-то желает, может его купить!

Выходя из дому, он встретил дочку Гешевского.

— Дяденька Трифон, — спросила девочка, — а ваш Евгений принят в университет?

— Результатов еще нет, но я думаю, его примут, — ответил Йотов.

— А наш Златко принят! Такого компьютера,как у Евгения, у него нет, зато у папы есть связи и в университет брата приняли.

У Йотова перехватило дыхание. Он знал, что сын Гешевского поступал на тот же факультет, что и Евгений. И вот тебе на?! Уже принят... А ведь этот Златко стоял на учете в детской комнате милиции... Воистину, связи — великое дело... Теперь он будет учиться в университете, а его Евгений — еще неизвестно... Как расстроится Маргарита, когда узнает! Пошел дождь, но Йотов не замечал капель, стекающих по лицу. Глубокая обида переполняла его душу, он чувствовал себя подавленным, бессильным что-либо предпринять...

Домой он тоже возвращался пешком. Дождь все еще продолжался — тихий, мелкий — абсолютно невероятный для этого времени года. Витоша была окутана туманом. Из-за продолжительной суши листва с некоторых каштановых деревьев почти совсем облетела. Подхваченные легким дуновением ветерка, сухие листья с тихим шелестом падали на землю. Трифон ступал на них с безразличием, ощущая в сердце тупую боль. Первые осенние листья — как его надежда, сорванная ветром неправды и несправедливости.

Надо сказать, что Йотов с самого начала ничего особенного не ждал от этой встречи с административным секретарем, но глубоко в душе все-таки верил в справедливость. И хотя ему хорошо были известны старые связи Златанова с председателем комиссии, он питал надежду, что к нему отнесутся с должным вниманием и уважением.

Перед тем как отправиться в институт, он зашел на физический факультет университета чтобы справиться об Евгении. Секретарша любезно согласилась проверить списки принятых. Фамилии Евгения в них не оказалось. Надежды на то, что будут отпущены дополнительные места, не было никакой. С горечью в сердце Йотов переступил порог института и направился прямо к двери с табличкой «административный секретарь». С первой же минуты Джамбазский постарался продемонстрировать свое негативное отношение к нему. Не улыбнулся, не протянул ему руку для приветствия, не пригласил сесть, а лишь взглянул вопросительно, как будто не зная, зачем Йотов пришел. На вопрос Йотова, почему комиссия медлит с решением, Джамбазский резко ответил, что каким бы ни было решение комиссии, оно все равно не будет в пользу Йотова. И добавил: «Не лучше ли вам уйти по собственному желанию, не дожидаясь решения комиссии?» «Если кто-то и должен уйти по собственному желанию, так это Зико Златанов, — взорвался Йотов. — Я готов опровергнуть все его беспочвенные обвинения!» «Вы готовы опровергнуть на словах, но кроме слов, нужны еще и документы, которые доказали бы вашу невиновность, а их у вас нет. А Златанов представил документы, подтверждающие вашу вину». «Почему же вы прячете эти документы, почему не показываете их мне?» «Они рассмотрены комиссией, на их основе вам заданы вопросы, предстоит проверка ваших ответов. Чего вы еще хотите?» «Я хочу знать мнение комиссии, чтобы обратиться, если понадобится, в более высокую инстанцию». «Так вы еще и угрожаете? Хотите оказать нажим на председателя комиссии?» — поднялся с места Джамбазский. «Это вы мне угрожаете, заставляете уйти из института, не дожидаясь решения комиссии». «Ну хорошо же, слушайте: комиссия считает, что в создавшейся в институте неколлегиальной атмосфере виноваты обе стороны, но первопричина — все-таки вы. Против вас выдвинуто множество обвинений, правда, явных доказательств нет, но это и не нужно, так как эти обвинения выдвинуты несколькими лицами. Именно поэтому я по-товарищески и посоветовал вам уйти, чтобы не давать делу огласку. Но раз вы не понимаете доброго к вам отношения, делайте, что хотите», — театрально, с пафосом закончил Джамбазский.

Уже направляясь к двери, Йотов сказал: «Я все же постараюсь, товарищ Джамбазский, сделать все от меня зависящее, чтобы дело получило широкую огласку!»

Теперь Йотов раскаивался в сказанном. Кажется, он переборщил. Ведь в конце концов административный секретарь был председателем комиссии. Нужно было его спокойно выслушать. Просто, у него плохо с нервами. Да и как тут будешь спокойным, когда Златанов целыми днями строчит донос за доносом, жалобу за жалобой!

Йотов почувствовал, что насквозь промок. Казалось, с каплями дождя в сердце его просачивалось горькое озлобление против недоверия, против нежелания некоторых людей увидеть, кто прав, а кто виноват, дать отпор клевете и подхалимству. Йотова охватило чувство безысходности. Что ему делать? Уйти из гордости и обиды? А что будет с его работой? Именно он вывел отстающий сектор в передовые, он сделал столько изобретений на благо общества, которое ныне его отвергало. Может быть, пора подумать о себе и своих близких, раз ты не нужен обществу! В конце концов, у него есть право на самозащиту. И он отошлет свое изобретение в Париж, чтобы обеспечить своему сыну возможность учиться, получить высшее образование! Йотов сам не верил тому, что он сейчас надумал, но испытывал болезненное удовлетворение от того, что хотя бы в мыслях он готов противопоставить себя этому несовершенному миру.

28

Они устроились недалеко от Золотых Песков. Румен поднимался первым и всех будил. Эжену нравилось абсолютно все.

— Ах, какой чистый и красивый песок! — восклицал он на пляже.

— Значит, по-французски «ах» и «ох» произносятся так же, как и по-болгарски, — поддразнивал его Румен. — Признайся, что у вас нет такого моря!

— У нас повеличее море и океан, но такого песка нет!

— Не «повеличее», а «побольше», — поправлял его Румен, и они наперегонки неслись к воде.