Повести моей жизни. Том 2 - Морозов Николай Александрович. Страница 81

Он посмотрел на свои часы и ушел. А я пошел пить чай к хозяйке. 

«Выдаст или не выдаст?» — задавал я себе мысленно вопрос, смотря на нее, когда она, улыбаясь, наливала мне чай с вареньем и старалась снова завести флиртовый разговор. 

Мне не верилось, что она опишет мои приметы. Но кто ее знает? Я с ней ни разу не говорил о политике. Интересы дела не позволяли мне радикальничать здесь. 

Длинными показались мне и моим друзьям эти последние два дня. Между нами всеми образовалось как бы беспроволочное телеграфное сообщение. Каждая новая телеграмма в каких-нибудь полчаса делалась известна нам всем, несмотря на разные места нашего жительства. 

Наконец вечером Александр Михайлов влетел бомбой в мою комнату. 

— Сегодня в третьем часу ночи, — сказал он мне, — они приедут! Будь одет уже к двум часам утра. 

— Буду! 

— Надо выехать на дорогу заблаговременно! Не проспи! 

— Как ты можешь это подумать! — воскликнул я с обидой. 

Михайлов побежал к другим. Я лег в постель, положив перед собою коробку спичек, чтоб смотреть на часы время от времени и отдохнуть перед предстоящей бессонной ночью. Я действительно ненадолго задремал, так как очень устал благодаря сделанному мною в тот день исследованию всех дорог в окрестностях Харькова, причем я и Квятковский совершили большое путешествие верхами. Но уже в первом часу ночи я проснулся от какого-то внутреннего толчка, предупреждавшего меня, что я должен быть наготове к чему-то важному, и с этого момента не мог заснуть вплоть до рассвета, который в июне начинается в Харькове очень рано. 

Я поднялся с постели и оделся, как только получил возможность видеть предметы за своим окном, и стал ожидать приезда за мной товарищей. Вскоре под окном показалась высокая, несколько полная фигура Александра Михайлова в летнем светлом пальто и спортсменской шапочке. Быстро вскочив с подоконника, я бросился к двери и впустил его. 

— Ну что? 

— Все готово. Опасаясь, что их (т. е. всех осужденных товарищей) могут высадить не на пассажирской, а на товарной станции, вдали от города, и увезти оттуда, Квятковский и Баранников отправились туда и залегли за насыпью в кустах, вооружившись на всякий случай боевыми револьверами. Пойдем пока ко мне, чтобы сейчас же узнать, что нам делать. 

Я быстро накинул пальто, и мы вышли на улицу. 

Шел сильный дождь. Грязь была невообразимая. Придя к Михайлову, мы прежде всего увидели там Перовскую и Розу. 

— Еще никого нет, — шепнула нам последняя, и мы все вместе провели более получаса в томительном ожидании. 

Наконец после трех часов утра в ставень одного из наших закрытых окон раздались три условных удара. Роза побежала и открыла калитку. К нам вбежал Квятковский и отрывисто сказал: 

— Приехали! 

— Где они теперь? — спросила его Перовская. 

— Мы видели, как поезд с арестантским вагоном, на площадке которого стояли жандармы, прошел мимо товарной станции к вокзалу. Мы бросились туда и видели, как двоих в сопровождении здешнего полицеймейстера и жандармов отправили в тюремный замок, а остальных двоих — в контору вольнонаемных почт, очевидно, для немедленного отправления по назначению. Баранников, дежуривший у вокзала, уже убежал закладывать лошадей. 

— Беги и ты к себе! — обратился Квятковский ко мне. — Они будут у тебя через несколько минут! А я сейчас же еду с Медведевым верхами на Змиевскую дорогу. 

— А вдруг их повезут по Чугуевской дороге? — заметила Перовская. 

— Нет! Чугуевская тюрьма наполнена исключительно уголовными, а в Змиевской есть еще несколько свободных камер для политических, — заметил Михайлов. — Наверно, повезут туда. 

Мы оба быстро вышли и почти прибежали в мою квартиру. Там никого не было, но не прошло и пяти минут ожидания, как в переулке перед моими окнами показалась бричка, запряженная тройкой лошадей. На ее козлах в кучерском костюме сидел Адриан. Баранников в офицерском костюме находился на заднем месте и рядом с ним сидел Фроленко в виде его денщика. 

Я и Михайлов быстро вынесли в бричку чемодан с кинжалами и револьверами большого калибра и толстую морскую саблю, служащую обыкновенно для рубки канатов на кораблях, а в этом случае предназначавшуюся для быстрой перерезки постромок у пристяжных лошадей. 

Я сел на место Фроленка рядом с Баранниковым, а Фроленко как «денщик» перебрался на козлы, и мы быстро помчались на Чугуевскую дорогу, простившись с Михайловым, махавшим нам своим платком, пока мы не исчезли из вида. Светало. Дождь не переставал. Широкая ровная дорога приняла какой-то грязный, бурый вид. Жирная черноземная почва, прилипая огромными комьями к колесам и копытам наших лошадей, страшно затрудняла путешествие. Наши одежды намокли, как губки. 

Мы доехали почти до селения Рогани, находящегося в десяти верстах от Харькова, не встретив ничего особенного. Считая неудобным удаляться более от города, мы повернули назад и, свернув с большой дороги, остановились недалеко от нее на пригорке. Отсюда легко было обозревать всю окрестность. 

Черной грязной лентой лежала перед нами дорога, исчезая в туманной от мелкого дождя дали. Волы, возы с флегматически идущими возле них хохлами длинными вереницами тянулись по всему ее пространству. Какая-то тройка, вероятно, с семейством окрестного помещика, быстро проехала мимо нас, да рота солдат с ружьями на плечах медленно прошла к деревне. Но те, кого мы ждали, все не являлись. 

Сильно обеспокоенные, мы послали наконец Квятковского обратно на разведки и стали снова ждать. Через час он прискакал назад, махая красным платком, — условный знак: быть настороже, — и, подъехав ближе, сообщил, что в окне конторы вольнонаемных почт он видел Ковалика с двумя жандармами, ожидающими лошадей, чтобы везти его. 

Переменив отсыревшие заряды в револьверах, мы снова выехали на дорогу, но она по-прежнему не представляла ничего особенного. Прошли новых два часа. 

Нам оставалось думать одно из двух: или что шеф жандармов, ожидая, как нам было известно, попытки к освобождению осужденных, велел везти их окольными путями, или что их просто повезли в Чугуевскую, а не в Змиевскую тюрьму. Порешив на этом, мы быстро повернули назад и, переодевшись по дороге в свои обыкновенные костюмы, возвратились в Харьков. 

Там мы тотчас же узнали от товарищей, наблюдавших за тюремным замком и за конторой вольнонаемных почт, что уже увезли из города Мышкина, Ковалика и Рогачева, каждого с двумя вооруженными жандармами. Наблюдавшие были уверены, что они не миновали встречи с нами, и были очень удивлены, что мы приехали одни. 

Удостоверившись, что оставшегося в замке Войнаральского уже не повезут в этот день, так как в подобном случае пришлось бы совершить путешествие ночью, мы дождались следующего утра и привели в исполнение новый план действий, при котором жандармам не было никакой возможности проехать мимо нас незамеченными. 

Ранним утром мы поставили одного верхового в узеньком закоулке, недалеко от тюремного замка, откуда было видно все, что делается перед его воротами. Другого поместили около конторы вольнонаемных почт, а бричку — на небольшом проселке на равном расстоянии от Змиевской и Чугуевской дорог, выходящих из Харькова почти под прямым углом. С этого пункта, смотря по надобности, было легко переехать на ту или другую дорогу, прежде чем жандармы успеют опередить нас. 

Первый верховой — Квятковский, — определив путь, по которому жандармы выедут из замка, должен был немедленно известить об этом находящихся в бричке. Затем мы вместе, быстро выехав на соответствующую дорогу, должны были ехать по ней впереди жандармов, пока не встретим благоприятного для освобождения места. Но так как бричка при первом путешествии оказалась очень тесной для четырех человек и освобожденному было бы почти некуда сесть, то в последний момент в ней отправились только трое: Баранников, одетый армейским офицером, да Фроленко и Адриан в обыкновенных костюмах, а меня было решено оставить вместе с Михайловым в Харькове, в резерве. Я был страшно огорчен этим решением, но не мог не согласиться, что оно правильно. Впятером в нашей бричке было совершенно невозможно ехать не только бешеным галопом, как предполагалось, но даже и рысью, особенно при необходимости отстреливаться в случае преследования.