Страницы из летной книжки - Голубева-Терес Ольга Тимофеевна. Страница 15

— Любвеобильные, — подхватила Алцыбеева, и опять все расхохотались.

После тяжелых, изматывающих физически и морально, полетов людям необходимы вот такие легкие, подначивающие разговоры. Они как бы остужают уставших от отчаянного ожесточения людей, во время которого каждый из нас командовал собою сурово и беспощадно.

Подошла командир, и вмиг воцарилась тишина, хотя на лицах играли еще улыбки.

— Наша задача, — сказала она четко, — бомбить Эльтиген.

— Как это? Господи!.. — прошептала я. — Ведь мы только что туда боеприпасы бросали.

— Что с десантом? — вразнобой спросили летчицы. Улыбок как не бывало. Тревога, недоумение, боль — все это обрушилось на нас. Анка всхлипнула.

Мы с летчицей молча подошли к самолету, взобрались в кабины и, не обмолвившись ни словом, взяли такой уже привычный нам курс.

— Нина, ну скажи хоть слово! — Я не могла сдержаться. Заплакать бы, что ли. Заорать. Уткнуться в теплые мамины колени, как в детстве.

— Ну, чего ты? — отозвалась Нина. — Разве они слабаки, наши парни? Прорвутся они! Вот увидишь.

А я думала о тех, кто не мог идти на прорыв. Кто остался прикрывать. Мне даже казалось, что я вижу их, истекающих кровью, с автоматами и у пулеметов, прикрывающих товарищей своими жизнями. Это видение было страшно невыносимым.

— Эй, штурман! Не психуй. Не то сами в море окажемся. Гляди в оба.

Мы подходили к Эльтигену. Как отчетливо видно светлое здание! Это — школа, а у десантников — штаб, опорный пункт, госпиталь. Кто знает, что там сейчас. Чуть поодаль, с сопок, бьют орудия.

— Нин, я не могу бомбить по школе, хоть убей.

— Что предлагаешь?

— Ударим по орудию.

Медленно ползет цель к заветной черте прицела. Молчим. Сбросить бомбы раньше нельзя, изменить режим полета тоже невозможно: бомбы не попадут в цель. А у нас большой счет к оккупантам.

Взрывные волны треплют самолет, и летчица прилагает невероятные усилия, чтобы удержать машину в горизонтальном полете. Наконец вот она, цель. Пора! Сбрасываю. Нина ныряет в облака, но я успеваю заметить сильный взрыв, а потом еще несколько. Орудие замолкло. Облака становятся сплошными. Какое-то время мы идем, не видя земли. Потом снижаемся. Я кручу головой. Наверняка где-то здесь ходят истребители, подстерегая По-2. Смотреть надо в оба. Истребители — не зенитки. Гореть начинаешь раньше, чем их обнаруживаешь.

До утра били по огневым точкам. На рассвете возвратились на свой аэродром, в Пересыпь. Постепенно собираются все экипажи, но никто не спешит покинуть аэродром. Не хочется ни спать, ни есть, ни пить, ни говорить. Стоим молча у командного пункта и ждем командира полка. Она в штабе дивизии. Всем хочется поскорее узнать о судьбе десантников. Едва приземляется ее машина — бежим толпой навстречу. Нетерпеливо ждем, когда командир вылезет из кабины. Вопрос как выдох:

— Где?

Эльтигенский десант, воспользовавшись туманом, прорвал окружение в районе Чурубашского болота. Десантники совершили двадцатидвухкилометровый бросок в Керчь, захватили с тыла гору Митридат, уничтожили артиллерийские расчеты. В освобожденный порт подошли вызванные по радио мелкосидящие суда. На них часть десанта переправилась на таманский берег.

А утром туман поднялся, немцы окружили танками Митридат и стали расстреливать в упор группу прикрытия. Командир полка Бершанская зачитала копию радиограммы, посланной с командного пункта десантников в штаб 4-й воздушной армии:

— «...В районе Бочарного завода скопление противника. Вышлите авиацию для обработки этого района. Сбросьте грузы...» А теперь отдыхать! — сказала она. — Задание предстоит трудное.

И опять замелькали ночи в огне, по 9-10 часов в воздухе, в открытых кабинах. И опять кричим: «Эй, полундра!..», «Парни, держитесь! Мы — с вами...».

Елка

Затяжные дожди и мокрый снег превратили дороги и аэродром во вселенскую хлябь: натужно надрывались моторы машин, измучились, издергались люди.

Сегодня с утра густой туман затянул поселок, и едва виднеются сквозь мутную сквознину домишки и обнаженные огороды. Резкий ветер раскачивает калитку. Улица пуста — ни живой души. Все живущее прячется кто куда может, лишь бы укрыться от холода и ненастья. Несколько тощих кур приютились на жердочках под навесом, завернув головы под крылышки. Воробей забился в мягкое гнездо. Даже неугомонные шавки комком свернулись под крылечками. Каждая нашла приют...

В нашем домике третьей эскадрильи жарко натоплено. Все в сборе. Дождь стучит в стекла окон, ветер свищет во дворе, и время от времени летчицы, отрываясь от писем и книг, прислушиваются к дребезжащему, протяжному вою. Нет, не будем мы летать в такую погоду. А значит, по-человечески встретим Новый год.

В сенях что-то загремело, кто-то споткнулся, чертыхнулся. С силою рванув дверь, в комнату вваливается Ася Шарова, адъютант эскадрильи.

— Боевая готовность номер два, — объявила она. — Прогноз дают благоприятный. К вечеру выедем на аэродром. Так что фрицев с Новым годом поздравите бомбами.

— Хороший хозяин собаку... — начала было Данилова, но Ася перебила ее:

— Верно. В мирное время. А сейчас война...

Спорить не хотелось. Все углубились опять в свои дела.

После обеда туман приподнялся над землей и в густой молочной пелене стало угадываться солнце. Женю Жигуленко послали в штаб дивизии за заданием. Однако нам не верилось, что придется лететь в такое ненастье.

— Да бросьте гадать! Пошли концерт готовить, — позвала Нина Данилова «артистов».

Вскоре из соседней комнаты послышалась песня, затем дробь чечетки.

Девчата тем временем наглаживались, драили пуговицы, начищались, даже кудри на бумажки накрутили. Шутка ли, пехота обещала приехать, движок привезти, электричеством нас побаловать.

Над крышей проревел мотор. Мы выскочили на улицу — и обомлели. Жигуленко такие виражи над нами крутила, что комэск Смирнова позеленела от возмущения.

Мы знали, что даром Жене это не пройдет. Командир была строга. Лихачества не терпела и не прощала никогда. Мы и сами недоумевали, что заставило Женю выделывать такие фортели. Но тут увидели привязанную к плоскости самолета елку.

— Елка!.. Елка!.. Ур-р-р-а-а-а! — Все побежали на аэродром.

Женя зарулила машину на стоянку, выключила мотор и, подтянувшись на руках, резко выпрыгнула из кабины на плоскость.

Девчата отвязывали елку, с наслаждением вдыхая ее смолистый запах, гладили иголки и даже брали их в рот, ощущая вязкий и горький вкус. Это можно было понять. На Тамани, где мы стояли, не только елок — маленьких кустиков не было.

— Кто елку прислал, Жек? — спросила я. — Командир дивизии?

— Ха! — искоса взглянув на меня, отозвалась Женя. — Командир прислал не елку, а боевую задачу.

— Ну да!..

— Правда. Идя навстречу пожеланиям трудящихся...

— Всю ночь?

— Не знаю. Пакет закрыт.

— Где елку достала?

— Секрет фирмы.

Пока все суетились вокруг елки, Женя возилась во второй кабине, что-то отвязывала там. Наконец вытянула огромный бидон и подала в протянутые руки.

— Осторожно, не пролейте!

— Самогон?! — насторожился пожилой солдат из батальона аэродромного обслуживания.

— Мо-ло-ко! — по слогам торжественно протянула Женя, и все расхохотались.

Мы забыли даже запах и вкус молока. Мы только мечтали о нем, белом, как утренний снег, молоке, — теплом, пенистом, парном. И вот оно!

Женя — удивительный человек, выдумщица отчаянная. Помню, как незадолго до Нового года мы возвращались с ней утром с последнего вылета. Мы шли над самой землей, едва не касаясь ее колесами. Такой полет называется бреющим, наверное, потому, что прикрепи большое лезвие к колесам, и мы, вероятно, начисто срезали бы по пути все: и мелкий кустарник, и остаток прошлогодней травы, и верхний тонкий слой снежного покрова...