Скиф - Коробков Николай Михайлович. Страница 32

— Да, конечно, это крайность. Но не следует допускать, чтобы все это служило, главным образом, для обогащения купцов. Без них, как и без промышленников, совсем обойтись нельзя, — ведь в благоустроенном городе один производит только оружие, другой — только обувь, третий — только зерно и масло; значит, нужны и посредники между ними, чтобы доставлять каждому то, чего у него нет, а лишнее брать на продажу. Но все-таки купцы — это барышники; сами ничего не производят и богатеют тем больше, чем больший убыток терпят другие: для них выгодно то, что для других невыгодно, — купить дешевле и продать дороже.

«Это, — говорит Платон, — люди самые слабые телом и не способные ни к какой другой работе».

Государство должно непременно следить за ними, иначе они разорят город, скупят у бедняка все, что он имеет, оставят его «жить в городе, не будучи никаким его членом; он не промышленник, не ремесленник, не всадник, не гоплит», у него ничего нет, и он осужден на голод. Поэтому лучше, если бы торговцев было немного и они были бы честными людьми; а чтобы их обезвредить окончательно, государство должно само назначить цены на все товары и заставлять купцов держаться этих цен.

И, конечно, лучше, если в государстве нет излишних капиталов, потому что деньги плодят великое зло, обогащая одних и разоряя других. Деньги должны служить только для ежедневного обмена, чтобы платить должное художникам, давать плату наемникам, рабам и слугам. Для этого в государстве должна быть ходячая монета, и притом такая, чтобы она не имела никакой цены для чужестранцев. Пусть, например, она чеканится из железа: она имела бы только условную цену, была бы тяжелее всякой другой, ее неудобно хранить, и никто не стал бы собирать ее в большом количестве и обогащаться таким путем. Золотую же и серебряную монету можно было бы употреблять только в тех случаях, когда приходится платить чужестранцам, — в походах, в путешествиях...

— Все это интересные мысли, и, конечно, только великий философ мог высказать их с такой отчетливостью и определенностью, — сказал Люций. — Но мне кажется, что ценность их еще более значительна от того, что они вовсе не измышлены мудрецом. Они вечно жили и живут в человечестве; Платон только воспринял их и свел в стройную систему.

Человек всегда неудовлетворен. Он тщетно гоняется за призраком счастья, бессознательно стремится к благу и справедливости, но он никогда не находил его в жизни и потому в мечтах своих создал легенду о золотом веке, о времени, когда люди не знали ненависти, забот и страстей. Земля без трудов приносила им богатые урожаи плодов, и люди, не зная несчастья, жили в спокойной радости. Тогда львы и газели, ягнята и волки паслись рядом, и орлы заботились о птенцах голубей.

И вот люди мечтают, что золотой век вернется снова. Они ждут его, а философы и поэты поддерживают эти мечты, рассуждают, сочиняют поэмы и сказки. Но они верят им только тогда, когда их пишут, не заботясь о здравом смысле. Золотой век желателен, да, но сначала надо увериться в том, что львы могут спокойно лежать рядом с ягнятами и питаться травой и цветами.

Платон рассказал нам об идеальном государстве, но он забыл научить нас самому главному: как изменить природу людей? Кажется, даже в себе самом он не сумел ее изменить. Враг демократии, друг тиранов, наконец, сторонник избранной народом власти — таков был его путь.

А другой ученик Сократа — Ксенофонт... Разве он не был близок к тридцати тиранам и не жил потом у Кира Младшего?..

Ребенок, только что родившись, протягивает руки, чтобы схватить. Потом он приучается удерживать. Видел ли ты, чтобы бывало иначе?

Вы, эллины, народ художников, мыслителей и поэтов; вы привыкли мечтать и философствовать, и это прекрасно. Вероятно, для этого вы и созданы богами. Мы, римляне, грубее и проще; мы философствуем только во время пиров и судебных процессов; наше дело — строить из камня и железа. Вы заботитесь об идее, мы заботимся о государстве. Мы не любим мечтаний, потому что нам надо осуществлять. Мы создали твердые законы, которые должны оградить общество от преступлений, и, вероятно, мы правы, потому что мы сделались господами мира. Паши орлы парят над вселенной. И — я не хочу тебя оскорблять — разве соплеменники Платона и Сократа не сделались нашими слугами?

Адриан одобрительно кивал головой, прижимая к груди жирный подбородок.

— Правильно, правильно. Римляне не случайно сделались господами мира. И уже, конечно, мы не откажемся от власти ради бессмысленных фантазий.

Эксандр пожал плечами.

— Однако вы не сумели все же обойтись без созданной эллинами мысли. Разве вы не изучаете наших философов, не подражаете нашим художникам? В конце концов, вы лишь дополняете нас, но даете развитие только одной стороны основ, заложенных в греческой культуре.

— Я не могу с тобой согласиться, — перебил его Адриан. — Если бы ты побывал в Риме, то увидел бы, что там живет все то, что Греция создала самого прекрасного: ваши статуи, ваши картины, ваши девушки, наконец, — засмеялся он, — все это украшает наши дома.

Эксандр мельком взглянул на него и обратился к Люцию:

— Не думаешь ли ты, что развитие жизни, — я говорю о внутреннем и внешнем росте культуры, — заключается в вечном противоположении идей, сталкивающихся и порождающих новые истины. Ведь, если бы наступило постоянное равновесие, мысль должна была бы исчезнуть совсем так же, как неподвижность мира вызвала бы прекращение жизни.

Но Адриан перебил его:

— Где ты достаешь этих прекрасных раков? Я даже не, знал, что здесь можно получить таких крупных и с таким нежным вкусом. Но, кажется, я слишком много их съел.

Он взял калике с разбавленным водою вином и сделал несколько больших громких глотков.

Люций попросил разрешения встать из-за стола. Ему надо ехать... Он будет рад видеть Эксандра у себя, и сам надеется еще не раз побывать у него и посмотреть библиотеку.

Жрец проводил претора и вернулся к Адриану, начинавшему дремать на удобном и мягком ложе. Он разговаривал лениво и рассеянно оглядывал комнату, как будто размышляя над чем-то.

Эксандр начал говорить о городских финансах.

— Херсонес ищет возможности сделать заем. Скоро этот вопрос будет поставлен на народном собрании. Деньги нужны для обороны, и Совет решил дать очень высокие проценты за эту ссуду.

Адриан молчал, задумчиво рассматривая изображенного на каликсе Геракла, сидящего с прялкою в руках у ног Омфалы.

— Не мог ли бы ты подумать об этом деле? — продолжал Эксандр, начиная волноваться. — Тот, кто даст Херсонесу эту ссуду, ничем не рискуя, получит громадную прибыль.

— Хорошо, я подумаю. Но ты напрасно считаешь, что тут нет никакого риска. Ведь у вас запутаны не только финансовые дела.

Адриан быстро и пристально оглядел жреца, тяжело повернулся и, спустив с ложа толстые затекшие ноги, усмехнулся саркастически.

— А заем ведь вам нужен золотом, не платоновской железной монетой?

Потом он стал любезней и, как будто желая загладить свою резкость, сказал:

— У нас еще найдутся возможности поговорить об этом. Я заеду к тебе, как только у меня будет свободное время. Надеюсь, что увижу и твою прекрасную дочь. Передай ей привет от скромного путника, отдыхавшего в твоем доме.

Он поблагодарил Эксандра за гостеприимство и приказал подать лектику.

Провожая его до дверей, жрец спросил:

— Ты ничего не слыхал о бунте среди рабов Люция? Мне говорил об этом архонт.

Адриан пренебрежительно поморщился.

— Да, да. Несколько невольников подготовили побег и убили сторожа. Бежали, кажется, двое или трое, но их всех поймали и казнили после пытки. Были еще какие-то участники преступления. Люций всех их наказал примерно. Но это уже старая история... У меня этого не случилось бы. Мои рабы не осмелятся даже подумать о таких вещах.

XI

В своей новой тюрьме Орик оставался недолго. Через несколько дней его с четырьмя другими рабами отправили в принадлежавшую жрецу пригородную ферму и здесь назначили молоть пшеницу.