Гость из моря - Голубев Глеб Николаевич. Страница 18

Ученый совет принял решение — плыть на юг и продолжать исследования.

В глубинах Саргассова моря нерестятся не только европейские речные угри, но и американские. Различить их личинки можно только под микроскопом.

«Богатырь» взял курс на юг, к Багамским островам. Здесь больше было уверенности обнаружить нерестилища американских угрей — европейские так далеко к югу не заплывают.

Океан был по-прежнему спокоен и пустынен, но все с надеждой вглядывались в даль, затянутую легкой дымкой.

Похоже, однообразная пустынная гладь океана всем уже порядком поднадоела. Все часами выстаивали на палубе, на носу, высматривая землю с нетерпением многострадальных матросов Колумба или Магеллана. Несколько раз даже раздавались ликующие возгласы:

— Земля!

Но корабль не сбавлял хода, и вскоре все разочарованно убеждались, что мнимый райский островок оказался еще одним скоплением водорослей.

У бассейна на палубе всегда выстраивалась длинная очередь жаждущих искупаться, но теперь, несмотря на жару, и она поредела. Всем хотелось, кажется, почувствовать под ногами твердую землю. Даже Сергей Сергеевич как-то однажды, отвернувшись от сверкавшей под солнцем пустынной воды, мрачно сказал:

— Прав был древний грек Анахарсис: «Люди делятся на три вида: те, кто живы, те, кто мертвы, и те, кто плавает в море…»

— Вы становитесь мрачным пессимистом, — глуховато засмеялся стоявший рядом Казимир Павлович, — А я так все больше понимаю Эйнштейна. Нигде лучше не работается, чем в маячной башне или здесь, в открытом океане. Подышу сейчас морским ветерком — и работа пойдет быстрее…

Ученым приходилось легче, скучать было некогда. Казимир Павлович то колдовал возле своих коз, заставляя их в лаборатории «нырять» все глубже и глубже, то спешил к операторам электронно-вычислительной машины с кипами анализов и расчетов, требовавших срочной обработки. Загадочное «алито» все еще не давалось в руки.

А у Волошина появилось новое увлечение.

Убирая утром каюту, я поднял с пола завалившийся под койку листок бумаги. Пробежал глазами несколько строк — нужная ли бумажка или можно выкинуть? — и удивился.

Это была, видимо, выписка из какой-то книги, сделанная Сергеем Сергеевичем:

«7 декабря 1905 года в 10 часов 15 минут утра мы находились на корме яхты «Валгалла», когда вдруг мистер Николл обратил мое внимание на странный предмет, который плыл по поверхности моря в ста ярдах от яхты.

Что это? Плавник огромной рыбы?

Я взглянул туда и тотчас увидел большой плавник, торчащий над водой. Он был темно-коричневого, как морские водоросли, цвета и несколько морщинистый по краям, длиной около шести футов и фута на два выступал над водой.

Я направил на него свой полевой бинокль и… увидел огромную голову и шею, поднимающуюся впереди плавника. Шея не соединялась с плавником, а торчала из воды на расстоянии 18 или больше дюймов спереди от него. Казалось, что шея была толщиной с тело человека и на 7-8 футов возвышалась над водой…»

— Сергей Сергеевич, да вы, кажется, всерьез решили выследить «морского змея»?! — воскликнул я.

— Что? Где это вы взяли, дайте-ка сюда, — Волошин отобрал у меня бумажку и поспешно спрятал в ящик стола.

Он вроде слегка смутился, но тут же перешел в атаку:

— А что? Это вполне заслуживающее доверия свидетельство. Принадлежит ученому, английскому зоологу Миду Уолдо, опубликовано в солидном органе — «Записках Зоологического общества». Подождите, мне бы только с ним встретиться, а я уже приманю этого «змея» в гости! Тогда уж Логинов не отвертится…

Неугомонному Сергею Сергеевичу явно мало одних загадок угрей, хотя они все еще остаются темными.

Мы уже обнаружили на большой глубине три крупных скопления собравшихся на нерест угрей. Заброшенные сети принесли богатую добычу для наших исследователей. Все угри оказались американскими, значит, курс «Богатыря» был выбран правильно.

Ученые засиживались в лабораториях до поздней ночи, так что Логинов пригрозил ввести специальный сигнал отбоя, через пять минут после которого всюду будет выключаться свет.

Угрозу эту, похоже, никто не принял всерьез, потому что и сам Андрей Васильевич увлекался исследованиями не меньше других.

Улучив момент, я все-таки решил расспросить его о загадочной надписи, сделанной им в блокноте на заседании ученого совета.

— «Гибель запрограммирована»? — переспросил он, привычным жестом потирая щеку. — Не пугайтесь, в этой записи нет никакого зловещего смысла.

— Но что она означает?

— Помните, я говорил о том, что в организме речных угрей как бы последовательно включаются различные программы поведения, заложенные в них природой? Попадая в пресную воду, личинки превращаются во взрослых угрей. Потом наступает определенный момент — и угри устремляются обратно в море. И смерть у них тоже жестко запрограммирована, это очень важно. Как только закончится нерест, все угри погибают. Почему? Только в силу каких-то внутренних причин. «Смертный приговор» для каждого из них тоже строго запрограммирован природой, где-то записан в организме…

— Ну и что же? Хотя это очень интересно!

— Это заставляет думать, что память, передающаяся по наследству, имеет для ориентации угрей гораздо большее значение, чем мы предполагали раньше. Все записано где-то в нервных клетках угрей: и куда плыть, когда и каким путем возвращаться и когда умирать, понимаете? Вот мы теперь и ищем, где же прячется это программирующее устройство, где угри хранят свою память.

— И вам удалось уже что-нибудь выяснить?

Логинов покачал головой и вздохнул.

— Разгадка не дается легко в руки. Она как бы отступает все дальше вглубь. Нам уже приходится искать ее не в отдельной нервной клетке, а еще глубже — в изменении строения молекул РНК и других носителей наследственности…

Тут нас прервал очередной выкрик:

— Земля!

Я подошел к борту и ничего примечательного не увидел. Но более опытный Логннов посмотрел на мостик, где капитан что-то втолковывал вахтенному штурману, не отрывая бинокля от глаз, и сказал:

— Кажется, в самом деле остров. Надо пройти на мостик.

Я воспользовался случаем и последовал за Логиновым, а поднявшись на мостик, постарался пристроиться так, чтобы никому не мешать.

Капитан передал бинокль Логинову и, не оборачиваясь к рулевому, скомандовал негромко:

— Пять градусов право руля.

— Есть пять градусов право! — четко и весело повторил рулевой.

— Что это за остров? — спросил Логинов, возвращая бинокль капитану.

— Безымянный, хотя на карте обозначен.

— А подходы?

— В рифе есть хороший проход. Мы как раз к нему выйдем.

— Ладно. Я пойду распорядиться, чтобы готовились к высадке.

Логинов ушел. Мне очень тоже хотелось глянуть в капитанский бинокль, но попросить об этом я не решался. Островок и так уже был виден: белая кромка прибоя, а над нею — три вихрастые верхушки пальм, торчащих словно прямо из океана.

Будто приветствуя нас, над мостиком промчалась стайка каких-то шустрых небольших птичек. Они начали кружиться над кораблем, то высоко взмывая в небо, то камешками падая вниз. Казалось, птички вот-вот врежутся в волны. Но у самой воды они ловко замедляли полет и взмывали вверх, почти касаясь крыльями пенистых гребней.

С этой чарующей легкостью полета как-то особенно не вязались крики птиц — жалобные, стонущие, полные глубокой печали.

— Как они называются? — спросил я капитана.

— Называются эти птички кочурками. От слова «окочуриться», понимаете? И назвали их так потому, что верили раньше моряки, будто это не птицы, а души погибших без вести матросов. Потому и плачут они так жалостно. Бесстрашная птица! Сама-то не больше ладони, а залетает за тысячи миль от берегов, отдыхает и даже спит прямо на волнах. Истинно моряцкая душа.

— Аркадий Платонович, а остров обитаемый?

— Вероятно, нет. Хотя пресная вода, помечено, есть, но уж больно он невелик да гол, прокормиться нечем. И стоит на отлете, нечего тут людям делать. Вы посмотрите сами, вижу, как вы на мой бинокль поглядываете, — усмехнулся он. Но, протягивая мне бинокль, не удержался, чтобы не напомнить: — Только потом не забудьте поставить окуляры точно на нулевую отметку и повесьте его вот сюда.