Татарская пустыня - Буццати Дино. Страница 28

Через грязные стекла сбоку видна часть стены. Она тоже залита солнцем, но это как-то не радует. Что освещает стену казармы – солнце или луна, – совершенно безразлично, лишь бы не нарушался нормальный ход службы. Обыкновенная стена казармы, и только. И все же когда-то, в один из далеких сентябрьских дней, офицер как завороженный смотрел на эти стены: тогда казалось, что за ними его ждет суровая, но завидная судьба. И хотя ничего привлекательного в этих стенах не было, он несколько минут стоял перед ними неподвижно, словно перед каким-то чудом.

Офицер бродит по пустынным умывалкам; другие дежурят на редутах, носятся верхом по каменистому плацу, сидят в служебных кабинетах. Никто из них не может понять, что именно случилось, но лица окружающих всем почему-то действуют на нервы. Одни и те же физиономии, невольно думает каждый, одни и те же разговоры, та же служба, те же бумаги. А в душе бушуют неясные желания: чего она жаждет, словами выразить невозможно, ясно только, что это не имеет отношения к казарменным стенам, к солдатам, к звукам трубы.

Так скачи же, конек, по дорогам равнины, беги отсюда, пока не поздно, не останавливайся, даже если устал, скачи, пока не покажутся зеленые луга, милые сердцу деревья, дома, церкви и колокольни.

И тогда – прощай, Крепость, оставаться здесь опасно, твоя не такая уж трудная загадка разгадана, северная равнина, как была, так и будет пустынной, никогда оттуда не придет враг, чтобы атаковать эти жалкие стены, вообще никто больше не придет. Прощай, майор Ортиц, печальный друг, который уже неотделим от Крепости, как улитка от своего домика. Таких, как ты, здесь много: слишком долго вы упорствовали в своих мечтаниях, время обогнало вас, и начать сначала вы уже не сможете.

А вот Джованни Дрого сможет. Ничто его больше не держит в Крепости. Теперь он спустится с гор, вернется в нормальное общество, ему наверняка предложат завидное место – может быть, даже пошлют за границу – в свите какого-нибудь генерала. За годы, проведенные в Крепости, Джованни, конечно, упустил немало шансов, но ничего, он еще молод, впереди достаточно времени, чтобы наверстать упущенное.

Итак, прощай, Крепость, с твоими нелепыми редутами, терпеливыми солдатами, полковником, который каждое утро, тайком от всех, в подзорную трубу разглядывает северную пустыню. Напрасно! Никогда и ничего он там не увидит. Прощай, могила Ангустины – ему, пожалуй, единственному здесь повезло: по крайней мере он погиб как настоящий солдат, – все лучше, чем смерть на больничной койке. Прощай, комната, в которой Дрого честно проспал несколько сотен ночей. Прощай, двор, где и нынче вечером, как того требует устав, выстроятся солдаты, заступающие в караул. Последний прощальный привет северной пустыне, не оставившей в душе никаких иллюзий.

Выбрось все это из головы, Джованни Дрого, не оглядывайся назад теперь, когда ты уже на краю горного плато и дорога манит тебя в долину. Не проявляй такой глупой слабости. Тебе знаком каждый камешек крепости Бастиани, и можно не сомневаться, что ты никогда ее не забудешь. Конь весело бежит рысью, погода на славу, теплый воздух свеж и прозрачен, впереди еще долгая жизнь, она, можно сказать, только начинается. К чему оглядываться на эти стены, на казематы, на часовых, несущих караульную службу? Так, медленно переворачивается еще одна страница, ложась на другую сторону, прибавляясь к остальным, уже прочитанным: пока набирается лишь тоненькая стопочка. По сравнению с нею страниц, которые предстоит еще прочитать, бесконечное множество. И все ж таки это еще одна прочитанная страница, господин лейтенант, целый, можно сказать, кусок твоей жизни.

Добравшись до каменистого края плато, Дрого действительно не оглядывается назад; когда начинается спуск, он без тени колебания, не повернув даже головы, пришпоривает коня и довольно непринужденно насвистывает какой-то мотивчик, хотя непринужденность эта дается ему с трудом.

XVIII

Входная дверь была не заперта, и на Дрого сразу пахнуло знакомым, домашним духом: он помнил его с детства, когда возвращался домой после лета, проведенного на даче. Это был родной, милый сердцу запах, но после стольких лет в нем чувствовалось что-то жалкое. Да, верно, он напоминал Дрого далекие годы, воскресные радости, счастливые вечера за столом, безвозвратно ушедшее детство, но в то же время ассоциировался и с зашторенными окнами, корпением над уроками, утренней уборкой, болезнями, ссорами, мышами.

– Ой, молодой хозяин приехал! – радостно воскликнула добрая Джованна, открывая ему дверь.

А тут и мама вышла; слава Богу, она совсем не изменилась.

Сидя в гостиной и пытаясь ответить на множество вопросов, он чувствовал, как радость поневоле уступает место грусти. Дом по сравнению с прежними временами показался ему опустевшим: один брат уехал за границу, другой мотается Бог весть где, третий живет в деревне. Дома осталась только мама, но и ей надо было торопиться к мессе: в церкви ее уже ждала подруга.

В его комнате все было так, как при нем – даже к книгам никто не притрагивался, – и все-таки она показалась ему чужой. Он сел в кресло, прислушался к грохоту экипажей на улице, к громким голосам на кухне. Один в своей комнате… мама молится в церкви, братья разъехались, выходит, никому на всем белом свете нет дела до Джованни Дрого. Он открыл окно, увидел серые дома, сплошные ряды крыш, хмурое небо. Отыскал в одном из ящиков старые школьные тетради, дневник, который вел на протяжении нескольких лет, какие-то письма. Удивительно, неужели это писал он: какие-то странные дела и события, совсем стершиеся в памяти. Сел за пианино, взял несколько аккордов, захлопнул крышку. И подумал: что же дальше?

Как чужой, ходил он по городу в поисках старых друзей, но оказалось, что все они по горло заняты разными делами – своими предприятиями, своей политической карьерой. Друзья говорили с ним о серьезных и важных вещах, о заводах, железных дорогах, больницах. Кто-то пригласил его на обед, кто-то женился, каждый избрал собственный путь в жизни, и за четыре года все заметно от него отдалились. Как Джованни ни старался (а может, он утратил эту способность?), но ему так и не удалось воскресить прежние разговоры, шутки, словечки. Он бродил по городу, разыскивал старых друзей – ведь их было много, – но под конец неизменно оказывался один на тротуаре, а впереди, до вечера, оставалось еще столько времени.

Он гулял до поздней ночи с твердым намерением хорошенько поразвлечься. И каждый раз выходил из дому с одной и той же смутной юношеской надеждой встретить свою любовь, но неизменно возвращался разочарованным. Он возненавидел улицу, по которой возвращался к дому, такую скучную, безлюдную, заставлявшую еще острее чувствовать свое одиночество.

Как раз в эти дни в городе давали грандиозный бал, и Дрого отправился туда вместе с единственным вновь обретенным другом Вескови в самом лучезарном настроении. Хотя весна вступила в свои права, светало не рано, времени было предостаточно, до рассвета могло случиться все что угодно – что именно, Дрого и сам не знал, но не сомневался, что его ждет масса всяких удовольствий. Он даже принялся заигрывать с девушкой в лиловом; часы еще не пробили полночь: как знать, может, до наступления утра между ними суждено родиться любви. Но тут его позвал хозяин дома, вознамерившийся показать ему свои владения, потащил его по всяким переходам и галереям, задержал в библиотеке, заставил по достоинству оценить все без исключения экспонаты своей коллекции оружия, завел разговор о стратегии, военных хитростях, рассказал несколько анекдотов из жизни королевской семьи, а время шло, стрелки на часах неслись вперед с устрашающей скоростью. Когда Дрого удалось наконец освободиться и он, горя нетерпением, вернулся в парадный зал, гости почти все разъехались, и девушка в лиловом исчезла – должно быть, отправилась домой.

Дрого пытался напиться, бессмысленно смеялся – напрасно: даже вино не помогало. А голоса скрипок становились все более вялыми, и наступил момент, когда музыка сделалась и вовсе ненужной, так как никто уже не танцевал. Удрученный Дрого очутился в саду, среди деревьев, и издали слушал расплывчатые звуки вальса; ощущение праздника мало-помалу улетучивалось, а небо постепенно бледнело – близился рассвет.