Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 3

При их появлении все в избе вскочили, засуетились, младший внук Звенец бросился за родичами – двое старших сыновей Суровца, взрослые и уже женатые, жили в отдельных избах.

– Ох, и у вас последний каравай! – запричитала Вербница, Суровцева большуха, по очереди обнимая гостей. – Ох, холодные какие – замерзли небось! Раздевайтесь, к столу давайте, я уж накрываю! Я и сама вчера еще Приберихе говорила – этот хлеб доедим, а с новым по родне пойдем – и у нас ведь в яме пусто!

Явились Путислав и Гостирад Суровичи с женами, жены принесли своих младенцев – Гостяню боги наградили аж двойней. Все уселись за стол, маленьких детей за недостатком места посадили на колени, подросшие мальчики и девки встали за спинами отцов. Хотиловичей сейчас насчитывалось двадцать семь голов обоего пола и всякого возраста.

– Где нам хлеб, там и вам хлеб! – приговаривал Суровец, разламывая каравай по числу сидящих за столом. – А где хлеб, там и боги!

Каждому досталось только по маленькому кусочку от принесенного каравая, но даже это было приятно – вот, как нас много! Стоял веселый шум, родичи расспрашивали о новостях, делились своими.

Не было за столом только парней – от двенадцати лет и до женитьбы парни сежанских кривичей, как и многих других племен, проводили зиму «в волках». От Ярилы Осеннего до Ярилы Молодого они жили в лесу, охотой и рыбалкой, добывали меха, которые потом, весной и летом, сбывались проезжающим торговым гостям. Кроме этого, обычай «зимних волков» позволял родам на всю зиму избавиться от необходимости содержать ораву молодых и вечно голодных парней. Где-то в глуши для них были выстроено несколько землянок, в которых на лето оставался только один человек – Одинец, наставник «зимних волков», их глава и жрец, и, как говорили, оборотень.

Когда все поели, каждый старательно собрал крошки со стола и все вместе повалили во двор. С ясного неба глядели звезды. Дед Суровец прикрикнул на молодежь, и все угомонились, выстроились кругом и замерли, глядя в небо. Сами предки смотрели на потомков глазами звезд. Суровец вышел и встал в самой середине круга: рослый – Заломичи вообще отличались статью и крепостью сложения, – бородатый, с седыми, но почти по-прежнему густыми волосами, словно капь в святилище, знаменующий середину и ось вселенной. Подняв руки к небу, он запрокинул голову, лицо стало строгим. В беловатом свете звезд и молодого месяца оно казалось особенно величественным, и каждый видел в нем сейчас не отца, деда или дядьку, а самого Велеса – повелителя покойных предков, бога Той Стороны и Навьего мира, подателя урожая и всяческих благ.

Вы, боги родные,

Вы, чуры седые,

А придите к нам!

– заговорил он, и от его голоса в сердце каждого словно запели какие-то тайные струны – те самые, которыми душа человека соединяется с духом божества.

Приди к нам, Хотислав, сын Гостимила,

Гостимил, сын Суровца,

Суровец, сын Добромысла,

Добромысл, сын Яробуда,

Яробуд, сын Путимера Залома,

И ты, батюшка наш, Залом, сын Зорника,

Пожалуй к нам!

Суровец говорил долго, перечисляя своих предков и прочих умерших родичей, или дедов, как называют тех, кого помнят по именам. Тех, кто жил так давно, что имена их забылись, называют чурами и приглашают всех разом.

Закончив говорить, Суровец бросил крошки освященного хлеба через голову назад:

– Бросаю хлеб назади, пусть ждет впереди!

Призываемые предки смотрели на потомков с темного неба сияющими глазами звезд, отвечали им гулом ветра в далеком лесу. Взвыл волк – совсем близко, так близко, что иные вздрогнули.

Когда обряд закончился, девушки потянули Младину и Веснояру в избу – показывать, какие рубашки вышивают себе к весенним праздникам. Воронике и Доннице, двум старшим дочерям Суровца, было шестнадцать и пятнадцать лет, и Вороника собиралась замуж не позже этой осени. Дочери-невесты были и у Немила, и даже старшая дочь Вербника, четырнадцатилетняя Дарена, уже вовсю вышивала рушники и ткала пояски на свадьбу. А как иначе – в последний день не успеешь, приданое несколько лет готовят.

Веснояра вышла ненадолго во двор, потом постояла, глядя в небо, прежде чем вернуться в душное тепло избы. С тех пор как отец сообщил им с Младиной долгожданную новость о грядущих свадьбах, она была сама не своя: то радовалась, то горевала тайком. Нет, ей хотелось замуж, как и всякой девке, но в то же время она не могла не жалеть невольно, что не родилась на одно поколение позже. Дочери братьев, как подрастут, будут отданы в род Могутичей, куда сама она пошла бы гораздо охотнее, чем к Леденичам.

Зябко поежившись, Веснояра шагнула назад к избе: хоть и шел уже месяц капельник, а ночами еще подмораживало. Не меньше месяца минует, пока окончательно сойдет снег, полезет отовсюду трава, покроются свежей листвой березы… Настанут Ярилины игрища, последние в ее девичьей жизни…

Вдруг возле стены хлева мелькнула темная тень. Веснояра вздрогнула от неожиданности, шепотом охнула и подалась назад, но тень еще быстрее метнулась к ней, схватила за руку и дернула. Девушка хотела закричать, но крепкая рука зажала рот, и ее потащили в тень за углом избы, где возле поленницы снег был притоптан. Веснояра задергалась, пытаясь освободиться, хотя бы подать голос. В тени, куда не доставал свет луны и звезд, было совсем темно, и она не могла разглядеть, кто такой на нее набросился, только чувствовала запах зверя и холода. Рядом был кто-то чужой, какой-то лесной житель – да и зачем на нее стал бы нападать кто-то из своих? Веснояра задохнулась от ужаса, ослабели ноги, и если бы ее не прижимали к поленнице, то сползла бы прямо на снег.

– Тише ты! Не вопи! – шепнул ей прямо в ухо смутно знакомый голос. – Не узнала?

– Ты к-кто? – еле выговорила Веснояра, как только чужая ладонь исчезла с ее рта.

– Да я это, – с досадой, будто она непременно должна была узнать, отозвалась темная тень.

– Тра… Травень, ты, что ли? – с изумлением прошептала она, сама себе не веря.

Что за диво: именно о нем она думала вот только что, когда глядела на звезды, и вдруг он сам стоит перед ней, как с дерева слетев! Или игрец какой подслушал ее мысли и прикинулся!

– А то ж! Не забыла все-таки! – хмыкнула тень.

Во тьме Веснояра не различала своего собеседника, только смутно угадывала очертания рослой фигуры, но не сомневалась, с кем говорит. Они виделись не часто, но она ни с кем не могла бы его спутать – узнавала по запаху, но голосу, по тому ощущению, которое его близость всегда в ней вызывала – немного опасливую радость, возбуждение, беспокойство. Он сам был такой – горячий, взбудораженный и беспокойный.

– Уж не ты ли это… все выл в лесу? – слегка насмешливо, но немного и с уважением осведомилась Веснояра.

– Может, и я!

– Ты как сюда попал?

– Не ори только.

– Нет, ты отвечай! Тебя что, в гости звали? С какого перепугу? Что ты здесь бродишь, как волк возле хлева?

– А я и есть волк! – Травень усмехнулся в темноте.

– А здесь чего рышешь?

– Добычу ищу! Овечку хочу утянуть.

– Какую еще овечку?

– Да вот эту! – Травень обнял ее, и она, подняв руки и упираясь ему в грудь, ощутила под пальцами холодный мех накидки, надетой мехом наружу, а не внутрь, как люди носят.

Понятное дело: то люди, а этот парень сейчас считался волком. И мех накидки был волчьим: это означало, что ее обладатель победил волка один на один и принял в себя его дух.

– Давно ли?

– С Велесова месяца, – с неприкрытой гордостью отозвался новоявленный волк. – Теперь могу овечку в логово притащить.

Травень был из рода Могутичей, и в этот раз им полагались невесты из рода Домобожичей. Тамошние девушки наперебой заигрывали с Травенем, да и другие тоже: Домобожичи род молодой, девок-невест у них только четыре, на всех не хватит. Травеню было уже лет двадцать или около того – Веснояра не спрашивала, да он и сам, наверное, не знал, но свое место вожака занимал уже года три. Рослый, сильный, с широкими крепкими кулаками и темно-русыми кудрями, в беспорядке падавшими на лоб, он многим нравился, и многие девушки на Купалу охотно пошли бы с ним.