Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 65

Так повторялось почти каждый вечер. Хоть и не достигнув цели, полочане не могли так рано уехать: требовалось время, чтобы отдохнуть и показать, что они ценят воеводское гостеприимство. А Красовит старался вовсю: из-за гостей он несколько отложил свой собственный отъезд в полюдье, зато нередко возил полоцкого княжича на ловы, загоняя оленей и волков. А по вечерам в обчине горели огни, собирались девушки, приходил Радом с гуслями и снова пел про молодого дрозда, который по водичку пошел, молодичку нашел. Полоцкие кмети перезнакомились с красгородскими девушками, которые перестали их дичиться, и даже иные из новых молодух не отказывались порой вступить в беседу. Затевались пляски, игры, шум стоял до самой полуночи.

Время проходило весело. Хортеслав держался учтиво, показывал себя молодцом на охоте или в шуточных поединках с местными удальцами, пел и плясал на павечерницах, показывая не меньше ловкости, чем во всем прочем. Но порой на его мощный лоб набегала тень: что-то было не так.

– Что не весел? – Радом хлопал его по плечу и подмигивал. – Что головушку повесил?

Хортеслав принуждал себя улыбаться, да и сам не мог сказать, что его тревожит. Часто, сидя в просторной и богатой воеводской избе, он оглядывался, обшаривал взглядом лавки и укладки, будто пытался разглядеть на них след своей исчезнувшей невесты. Но улетела лебедь белая, даже перышка на память не оставила! Хоть бы платочек передала для жениха! Показывать приданое раньше свадьбы было нельзя, но Радом увлеченно описывал шитые и бранные рушники, настилальники, платье цветное из греческих шелков, тканые пояса, сорока куниц и бобров и все прочее – на тридцати возах не увезешь! Но не приданое было нужно Хортеславу. Он искал в этом доме и не находил никакого отклика души той, что так его любила, несмотря на разлуку, что дважды находила к нему дорогу через незримые тропы Нави. Зная, кто ее мать, он не удивлялся этой способности своей невесты. Лишь жалел, что не нашел ее лебединых крыльев, чтобы спрятать и навсегда оставить свою Лелю рядом с собой.

А к тому же с приходом зимы на него навалилась усталость. Дела у него никакого здесь не было, и Хортеслав поднимался с постели поздно, когда уже рассветет, и то с трудом. Казалось, снег, что падал почти каждый день, скапливался пуховыми горами у него на груди. А порой ему снилось, будто он спит, раскинувшись, как на лежанке, на весь белый свет, и от его дыхания содрогаются облака. А над ним склоняется хорошо знакомое и такое прекрасное девичье лицо; темно-серые, как грозовые тучи, глаза глядят на него с любовью, тонкие пальцы перебирают его кудри и касаются пылающего лба, освежая его, будто пышные хлопья такого желанного первого снега. Он хочет открыть глаза, приподняться, протянуть к ней руки, обнять – и не может шевельнуться, не может даже поднять веки и не знает, действительно ли она сидит над ним или только снится…

Иногда он хотел рассказать об этом Лютаве, но не смел. Волхва-воеводша порой поглядывала на него внимательными темно-серыми глазами, точно такими же, как у его невесты, и этот взгляд смущал его, Хортеслав словно немел, не мог подобрать слов. От Лютавы исходила давящая сила, которая и притягивала его, и отталкивала. От сидения на одном месте, в этом гнезде, которое он нашел пустым, томила тоска, хотелось уехать куда-нибудь, как будто за чертой заснеженного леса его поджидала весна.

Когда Хортеслав собрался восвояси, хозяева его не удерживали. Пожелали счастливого пути, пообещали встречу в Ладин день в святилище на Десне, куда привезут приданое, чтобы он сразу смог забрать свою жену, как только откроется Велесово подземелье и выпустит ее в белый свет. Хортеслав, ни с кем не делясь, подумывал, не поехать ли туда прямо сейчас: его не отпускало чувство недосказанности, хотелось своими глазами увидеть то святилище, где спрятана от него Унелада.

Красовит и Лютава простились с гостями дома, Радомер со своей стаей проводил полочан до Макошиного столпа на росстани. Принесли совместные жертвы перед дорогой, попросили Долю о покровительстве в долгом пути. Радомер вдруг наклонился, вытащил из-под снега у подножия столба что-то маленькое и черное, стал тереть об рукав кожуха.

– Вот тебе привет от невесты! – Смеясь непонятно чему, он вложил в ладонь Хортеслава кресало. – Это она потеряла. Или себе возьми, или ей передашь, как свидитесь.

Хортеслав удивился, но взял, положил в кошель, где уже лежало его собственное кресало. Дальше полочане поехали сами. Вечером, когда остановились в какой-то веси на ночлег, Хортеслав заметил, что его приятель Огней все оглядывается, выжидательно смотрит на него, будто что-то хочет сказать.

– Чего мнешься?

– Да не знаю, говорить или нет? – Огней пожал плечами. – Слышал я кое-что на павечернице вчера…

– Что такое ты слышал? – Хортеслав нахмурился. Он не мог отделаться от впечатления, что хозяева скрыли от него нечто важное.

– Да девки болтали… – Огней, как парень красивый и бойкий, перезнакомился со всеми красгородскими невестами и постоянно был ими окружен. – Не знаю, может, врут…

– Да говори уже, что такое!

– Девки рассказывали, что воеводскую дочь… родители-то не добром с князем дешнянским отпустили.

– Как – не добром? – Хортеслав даже встал.

– Вроде сказали, что увез он ее тайком. – Огней тоже встал. Он был одного роста с Хортеславом, но более худощавого сложения и не так широк в плечах. – Что и разговору между ними не было, чтобы ей в святилище на всю зиму отправляться. Бранемер сам уехал, с хозяевами попрощался, все по чести. А девушка вроде бы к матери в лес ушла, воеводша тогда в лесу жила. Через три дня хватились – ни в городе, ни в лесу ее нет. Воевода тогда дружину поднял, в погоню рванул. Это мне Божанка рассказала, дочь Божани, она-то знает, куда и почему ее батя вдруг в поход сорвался. Хотел воевода дочь вернуть, да не догнал, она сама хитростями разными им путь преграждала: сперва лес из гребешка вырастила, потом рушником воду в реке подняла, брод залила, а потом кресало бросила и чуть огнем всю дружину не накрыло. Я тогда подумал, что-то на баснь больно похоже. А когда увидел, как Радом кресало поднял и тебе отдал, сразу смекнул: а ведь девка могла и правду сказать. Через три дня воевода вернулся злющий, будто оборотень, и не догнал никого.

– Это что же получается? – Хортеслав смотрел перед собой, пытаясь осознать значение сказанного.

– Получается, что Бранемер-то умыкнул нашу невесту! – сказал Пожога, тоже слушавший рассказ сына. – А про святилище это они так…

– Но это правда, что в Ладином святилище должна проводить зиму дева или молодая жена княжьего рода, угодная Леле и Ладе! – Волхв Соловей поспешно взял за плечо Хортеслава, который вздрогнул, будто хотел прямо сейчас куда-то бежать. – И если в роду Бранемера пригодных дев не осталось, он мог поискать здесь. Говорят, и сама Лютава, еще когда была девушкой, ездила туда.

– Так Бранемер украл мою невесту? – переспросил Хортеслав.

Его глаза потемнели, ноздри немного раздулись, лицо приняло уже знакомое его товарищам грозное выражение.

– Но если она ворожила, пытаясь помешать воеводе ее догнать, значит, ушла с ним по доброй воле! – Соловей все еще не отпускал его плеча. – Послушай! Она посвящена богам, а мы не знаем всех путей богов. Может быть, богини и правда позвали девушку, и она уехала, чтобы провести зиму в святилище и стать настоящей Ладой. И Бранемер вернет ее тебе, как только кончится ее заключение и настанет Ладин день.

– Но он украл ее! Украл мою невесту! Почему они ничего мне не сказали!

– Значит, воеводша думает, что весной Унелада станет свободной и можно будет справить свадьбу. И они сумеют сдержать слово.

– Так они обманули меня!

– Воеводша не смогла бы солгать, что ее дочь в святилище проходит посвящение, если бы это было не так. – Соловей покачал головой. – Ее собственная мать, княгиня Семилада, тоже была такой Ладой и каждую зиму жила под землей. Для ее внучки это почти неизбежно. Знаешь, я думаю, что она и правда в святилище. И мы правда получим свою княгиню молодую, как только наступит Ладин день.