Борьба с подземной непогодой (журн. вариант) - Гуревич Георгий Иосифович. Страница 14

В ущелье Яковлев долго стоял, глядя, как трескается полузастывшая лава и валятся в реку темнокрасные пласты, вздымая каскады брызг и клубы сырого пара.

— Каково! — воскликнул он. — Экая сила, прет и прет. Богатырская природа. Так и хочется, засучив рукава, схватиться с ней — кто кого!

— Кратер выбрасывает миллион кубометров в сутки, — заметил Грибов. — Конечно, сюда не доходит все, примерно, десятая часть. Гидролог был у нас вчера, он говорит, через неделю река будет запружена.

— Подумай, сто тысяч кубометров в сутки! Мы строим сейчас три плотины, но такой производительности нет нигде. За неделю запрудить такую реку! Как же нам все-таки спасти ее, товарищ начальник?

— Вчера мы советовались с инженерами, — сказал Грибов. — Мы полагаем, выход есть. Конечно, никакими стенами лаву не остановишь Но если взорвать несколько бугров, лава свернет на старый путь — к востоку.

— Но там, на востоке, другая излучина той же реки.

— Двадцать пять километров лава не пройдет.

— Почему не пройдет?

— Извержение идет на убыль, — сказал Грибов, подумав — Пожалуй, можно подсчитать, сколько лавы вытечет из кратера. Я попытаюсь сделать это.

— Тогда условимся так, — решил Яковлев: — завтрашний день тебе на расчеты Послезавтра утром ты прилетаешь в Петропавловск с докладом. Мы устроим совещание и обсудим твое предложение. Итак, послезавтра в 11 утра.

9.

Начинающий конькобежец чувствует себя на катке прескверно. На льду и так скользко: того и гляди, упадешь. А тут еще для вящей неустойчивости к ногам подставлены узкие и шаткие стальные пластинки. Новичок напрягает каждый мускул, чтобы сохранить равновесие. О скорости нечего и думать. Лишь бы доковылять до раздевалки, снять предательские коньки, освободить натруженные ноги.

В первые недели аппарат тяготил Грибова. Каждое измерение доставалось ему с трудом, результаты их ничего не давали. Грибову очень хотелось сбросить «коньки» и встать на собственные ноги. Основные исследования он вел прежними, привычными методами. Работа с аппаратом была добавочной и бесполезной нагрузкой.

Но понемногу пришло мастерство, он разобрался в тонкостях, стал срастаться с аппаратом, «трехлучевые коньки» стали продолжением его тела. И вот уже Грибов взялся решить задачу, без аппарата невыполнимую: узнать, сколько лавы вытечет из вулкана и когда примерно прекратится извержение.

Работы оказалось по горло. Вечер Грибов провел над старыми дневниками съемок, на следующий день вылетел на вулкан, вернулся к ужину и сказал Катерине Васильевне:

— Приготовьте мне черного кофе побольше. Буду считать всю ночь.

Он ушел в лабораторию и закрыл за собой дверь.

Нужно было спешить с расчетами. Минут через двадцать в дверь тихонько постучали. Вошла Тася, поставила на стол кофейник и тарелку с горячими пышками.

— Может, вам прилечь на часок, — сказала она заботливо. — Вы и прошлую ночь не спали. На свежую голову лучше считать.

— Ничего не поделаешь, Тасенька. Сроки.

— Ужасно гонят они с этими сроками. Дали бы еще день.

Грибов положил на стол линейку и посмотрел на Тасю с улыбкой.

— Очень хорошо, что гонят, просто великолепно. Это и есть настоящая работа. У меня такое чувство, как будто до сих пор я учился для себя, а теперь начинаю работать для всех. Раньше я делал расчеты, чтобы доказать свою правоту, а теперь моих расчетов ждут живые люди — жители прибрежных деревень, рыбники, подрывники, которые будут спасать реку. Они волнуются, торопятся, торопят меня… нет, это чудесное чувство, когда у тебя стоят над душой, Тася.

Тася слушала с удивлением До сих пор Грибов представлялся ей чистым мыслителем — мудрым и равнодушным. Впервые перед ней открылся иной Грибов — борющийся, страстный. Тася впитывала каждое слово. Но Грибов замолк, задумался. Тася в нерешительности мешкала у двери.

— Я буду в столовой. Если понадобится подогреть, вы не стесняйтесь, зовите меня.

Грибов кивнул головой. Тася все еще медлила.

— Когда вернетесь и будете посвободнее, я попрошу вас помочь мне с тригонометрией. Хорошо?

— Конечно, пожалуйста.

Грибов уже погрузился в расчеты. Он ничего не заметил. Тася вздохнула и вышла.

10.

Схватка людей с вулканом произошла 24 февраля в 4 часа дня. В первый раз люди выступили против вулкана, до сих пор они никогда не перечили ему.

Горелая сопка родилась пять тысяч лет тому назад, после большого землетрясения, изменившего подземные пути лавы. Лава нашла новый выход через уютную таежную падь. Однажды утром земная кора лопнула здесь, опаленная роща с треском и стоном взлетела на воздух, из-под земли выплеснулось огненное озеро. Небольшая речка, протекавшая в пади, и пруд, в который она впадала, выкипели, превратились в горячее облако, и ветер унес его к океану. У речки было стойбище охотников, добывавших кету костяными острогами, от них не осталось даже костей.

По преданию, египетские фараоны строили свои пирамиды всю жизнь; чем дольше жил фараон, тем выше становилась пирамида. Так и вулкан весь свой век терпеливо воздвигал сам себя. Каждые 7 — 8 лет он взламывал земную кору и выбрасывал несколько миллиардов тонн пепла и лавы — достаточно, чтобы выстроить тысячу пирамид. Конечно, по сравнению с Горелой сопкой фараон был жалким ничтожеством. Они были ровесниками, но вулкан прожил в сто раз дольше, вырастил пирамиду в сто тысяч раз тяжелее и в 35 раз выше пирамиды Хеопса. Голова вулкана поднялась почти на пять километров, вечные снега увенчали ее седой шапкой, облака ползали ниже, задевая за плечи. Кто был равен вулкану? На всю Камчатку он смотрел свысока.

Люди трепетали перед вулканом. До прихода русских только отдельные смельчаки взбирались до половины горы. О вулкане сочиняли страшные сказки, будто в кратере живут грозные великаны, которые по ночам руками ловят китов, а потом жарят их на костре, от чего из жерла валит дым.

Но в последние годы люди осмелели. Они вились вокруг вулкана на своей жужжащей стрекозе, ползали по его бокам, выслушивали, выстукивали, старались угадать его волю. Но когда подошел срок извержения, извержение началось, когда потекли потоки лавы, люди бежали, уступая дорогу. А тот, который замешкался, поплатился за это жизнью. Люди суетились и записывали, а вулкан бесчинствовал, как хотел.

В этот день — 24 февраля — вулкан сердился и ворчал с самого утра. Взрывы следовали один за другим, лава шла быстрее, как будто вулкан торопился доделать запруду. Все новые и новые пласты валились в кипящую реку. Во второй половине дня тучи разошлись и в бледно-голубом небе показались серебристые птицы. Стремительные, с отогнутыми назад крыльями и приподнятым хвостом, они неслись к вулкану, словно стрелы, пущенные с далекого берега. Птицы шли тройками, на большом расстоянии друг от друга, они были заметно больше людей, но по сравнению с вулканом, как мошкара. Вот первая тройка поравнялась с горой, и вдруг одна из птиц камнем ринулась вниз, прямо в кратер, словно бабочка, летящая на огонь. Вот-вот врежется в лаву, опалит крылья. Нет, вовремя повернула, взмыла вверх с рокотом, а ниже кратера, куда она метила, раздался взрыв, со свистом взлетели куски лавы, частым градом застучали по скалам. В воздухе повис черный туман. Издалека поглядеть, — как будто темный цветок распустился на склоне.

Как только первая птица свечкой взлетела вверх, на вулкан обрушилась вторая… Птицы установили своеобразный хоровод: первая тройка пристроилась в тыл последней и, облетев вокруг сопки, вторично вышла на цель.

Два могучих врага схватились лицом к лицу. С грохотом лопались черные скалы. Поле сражения затянуло дымом и пеплом. По снегу поползло, расплываясь, темное пятно — это оседала пыль, поднятая взрывами. Некоторые бомбы угодили в застывающую лаву, пробили корку, и на темном фоне появились красные точки, словно капли крови от булавочных уколов. Гремели птицы, гремел вулкан; как шрапнель, летели осколки камней — горячие и остывшие.