Маримба! - Терентьева Наталия. Страница 30

– То-то я и думаю, живот, что ли, у него стал набок расти, Шурка его раскормила! А это он пиво там прячет! От Шуры и прячет…

Труба на бане упала вскорости, переполошила, как обычно, соседей, Толю и Галю. Толя ругался и строго предупредил меня – если трубу нормально не сделаю, будет мне от него «ого-го!». Вызовет кого положено, и баню заставят вообще от забора убрать.

– Хорошо, – вздохнула я. – Извини. Я не знаю, отчего она падает и падает. Мне Сашка ее уже четыре раза на место прикреплял.

– А ты ему что, каждый раз платишь? – спросил Толя.

– В смысле? А как, через раз, что ли?

Толя неожиданно стал смеяться. Маленький, жилистый, решительный Толя ухал, сморкался, ухахатывался, пытался что-то сказать. Наконец выглянула его жена Галя и сказала:

– Анатолий, тебе плохо?

– Не-е-ет, – с трудом проговорил наш сосед и показал мне на то место, где должна была быть труба. – Залезь в крапиву, посмотри, что там.

– Да не полезу я в крапиву, Толя. Весной посмотрю, когда крапивы еще не будет.

– А до весны Саня тебе опять трубу на веревочку привяжет?

– Как на веревочку?

– Да так! Заходи, посмотри, на чем она держалась!

Чтобы зайти к соседям, мне нужно выйти со своего участка и обойти половину нашего небольшого садового товарищества, так проложены улицы. Был бы пожарный объезд, я бы дошла до Толи за пару минут. Но пожарный подъезд исчез за счет того, что кто-то (возможно, даже моя бывшая хозяйка) прирезал к участку как раз те самые три метра, по которым должна была идти дорога между последним участком и прилеском.

Я не в тот день, но все же зашла к Толе на участок и посмотрела на баню. Ну да, действительно. Молодец, Саня. Брал веревку, обматывал мою старую трубу, и – на гвоздик, который предварительно вбил в стенку бани. Поэтому эта нехитрая конструкция держалась до первого сильного ветра и всегда, каждую зиму, падала под тяжестью снега, сползавшего с крыши.

– Я куплю новую трубу, крепление и сделаю, – пообещала я Толе.

В то лето мы до парилки не дошли, просто принимали летний душ. А на следующее лето я уже во всем обходилась без помощи Санька, и трубу мне по собственной инициативе великодушно помог приделать накрепко Анатолий, выделил и дрель, и электроножовку. Сам в результате залез и все сделал.

С Шурочкой и Саньком нас рассорили березы.

Наше садовое товарищество называется «Западное». Очень красиво, особенно если учитывать, что рядом – «Заветы Ильича», «Кварц», «Магма» и даже «Взрыв-2». Где-то, наверно, есть и «Взрыв-1», где-нибудь за «Синими ручейками» и «Ведьминой Горой»…

Но если бы оно никак не называлось, лучше, чем «Березки», имени не придумать. Когда-то, когда на краю поля раздавали участки (редкий случай, обычно в Подмосковье под садовые товарищества вырубался бурелом в непроходимом лесу), первые хозяева засадили березами все дороги между участками. Березы с годами разрослись и создали удивительно красивый ландшафт. Товарищество наше находится на легком скате, под углом градусов пятнадцать, и березки повторяют все изгибы небольших холмов, то разрастаются пышно, то тянутся вверх. Какая-то вдруг растолстела, вырастила раскидистые ветви, другие скромно пускают вблизи себя легкую поросль. И вот кто-то из старожилов стал рубить тайком березы. То одной вдруг нет, то другой… Потом зимой выпал ледяной дождь. Несколько берез наклонились поперек дороги. Их срубили. И еще рядом срубили. И неожиданно из дома тогдашнего председателя товарищества раздался приказ: «Срубить все березы!»

– Почему? – спросила я, отправившись к нему в тот же день, когда и до меня по сарафанному радио донесся «приказ».

У меня на участке несколько берез, две с трудной судьбой – бывшая хозяйка пыталась вывести из них редкий сорт «плачущих» берез, скручивала ветки веревками, зверски протыкала ствол спицей для вязания, очевидно, просверлив его для начала, и привязывала веревку к согнутым специально спицам. Я все это разняла, ветки освободила, Катька, сопя, замазывала дырки садовым варом, и березы наши стали расти нормально, но не сразу – поначалу страдали, болели, желтели уже в начале августа, были тонкие и слабые.

А у забора, со стороны улицы у меня растут две просто роскошные, царские красавицы-березы. Пусть биологи говорят, что березы – это сорняк. Для меня это – моя Родина. Вот такая, белоствольная, с нежными листиками, изящными ветками, сильная, неприхотливая, вечная… Я здесь живу и все терплю, весь маразм и регулярный, повторяющийся мрак нашей действительности, в частности потому, что очень люблю березы, среднерусские дали и перелески. И не могу спокойно жить, если долго все это не вижу.

Я смотрю на эти березы, когда кошу траву, когда читаю в саду, когда подъезжаю к даче, когда уезжаю обратно в Москву. Они – часть моей жизни на даче.

– Почему надо срубить березы? – спросила я председателя.

«Старые треники» – называет Катька председателя и его дружков, двух таких же стариканов, которые правят товариществом уже много лет и никого не пускают ни в свою кухню, ни в планы, ни в документы. «У нас свои законы!» – отвечают они новичкам, которые пытаются урезонить их, ссылаясь на дачный, или Земельный кодекс Российской Федерации. «Поработайте с наше, а потом указывайте!»

Сейчас наш главный «старый треник» смотрел на меня с нескрываемым отвращением. Еще бы! Год назад я отказалась платить за старых хозяев нашей дачи их «долг». Мужу хозяйки вменялось оплатить ремонт трансформатора, который перегорел на улице якобы по его вине. Даже если и по его. Я подготовилась, почитала законы, поняла, где правда, а где фантазии «треников», и в пух и прах разбила его притязания на общем собрании садоводов. С тех пор «старые треники» меня дружно ненавидят, за те уплывшие от них двадцать две тысячи рублей, которые я не стала им платить. И за то, что посмела перечить «главным».

Шестое поколение сейчас растет без крепостного права – моя Катька. Всего лишь шестое! А я – пятое. А «треники» – четвертое. Каждого маленького, ничтожного чиновника, сидящего по ту сторону стола, за которым пишутся какие-то бумажки, они воспринимают как начальника, барина. Сами же, получив в руки две бумажки и чужие деньги, чувствуют себя хозяевами, а людей, выбравших их на время руководить общественной жизнью – помойкой, забором, сбором взносов, – крепостными крестьянами.

– Рубить березы надо потому, что они вредят! – с ненавистью ответил мне «старый треник».

– Кому? Чем?

– Всем! Они корнями взрывают дома! И ваш дом взорвут! Прибежите тогда: «Ой, что мне делать?» А будет поздно. И короткие замыкания из-за них. Дорастает до проводов, цепь замыкает, пожалуйста, пожар. Вам это надо?

Мне показалось, он говорит всерьез и верит в это. Возможно, была какая-то еще причина, по которой председатель взял на себя смелость и ответственность и приказал порубить все березы в нашем красивом, уникальном товариществе. Все – это сто, двести деревьев, не знаю, сколько. Много.

Было воскресенье, Троица. Я человек, как известно, не шибко воцерквленный, традиции не соблюдаю, но чувствую их изнутри. Я знаю в Крещенье, что вода святая. Я за ней в церковь не иду, в проруби не купаюсь, но чувствую в душе волненье. В Троицу я до церкви, может, и не дойду, и березки украшать не буду. Но смотрю на них другими глазами. Знаю, чувствую, как мои предки праздновали Троицу. Не то чтобы помню. Знаю каким-то другим знанием. Понимаю каким-то иным чувством.

Утро было просто прекрасное, тихое июньское утро. Я проснулась на втором этаже нашей дачи. Тихо, из приоткрытого окна – чудесный воздух. В июне у нас повсюду цветет сурепка – желтый сорняк, с нежными, кудрявыми, сладко пахнущими цветами. Сладко, но с чуть горьковатой ноткой. Запах на участке обволакивает, хочется вдыхать и вдыхать его. И я даже не кошу траву в это время, жалко, жду, когда отцветет ароматный луговой цветок.

В тишине, наполненной негромким птичьим пением, вдруг раздался дикий визг электропилы. Воскресенье, девять утра! Ну кто будет пилить дрова или что они там пилят? Я вздохнула и встала, все равно не поспишь и даже не помечтаешь под такие звуки. Уж если наши соседи начали с утра пилить и что-то строить, за пять минут они это не построят. И точно. Визг продолжался и продолжался.