Маримба! - Терентьева Наталия. Страница 60

Сто пятьдесят километров по линейке, но у нас не Литва и не Германия, у нас дороги идут там, где удобно, – между холмами и перелесками, по деревням, огибая болота… Иными словами, до биостанции на самом деле километров двести с гаком. То есть географичка уехала надежно, далеко, дверь внезапно не откроется, и в класс не войдет неторопливо и грациозно высокая статная женщина, от одного взгляда которой останавливаются в полете катящиеся с хохотом по коридору шестиклашки и прячут дымящуюся сигарету в рукав одиннадцатиклассники. Почему? Никто не знает. Секрет географичка не выдает, повторить никому не удается. От крика других – останавливаются, от угроз, от пинка, а вот чтобы от одного спокойного и даже вполне доброжелательного взгляда…

Познакомившись с ней несколько лет назад и будучи совершенно потрясенной мощью ее личности, необъяснимой, притягательной, иногда страшной, но всегда – неотразимой, я даже сделала ее героиней одной своей истории. С тех пор за полтора километра обхожу Катькину школу. Книжку географичке так и не подарила. Боюсь. Вдруг она сама себе не понравится. Вдруг даже себя не узнает. А другие ей скажут: «Ого, да не ты ли это, воспетая щедрым на эпитеты и неожиданные ракурсы художником?»

Географичка по совместительству занимается воспитательной работой в школе. Так что ее знаменитый взгляд, останавливающий войны, истерики и народные бунты и действующий как мощный магнит с эффектом заглушения посторонних звуков и желаний, подчиняющий всех и вся своей воле, в некотором роде – производственная необходимость.

Накануне ее отъезда на биостанцию девочки в Катькином классе судорожно решали – ч т о н а д е т ь? Ведь если нет географички, в принципе, бояться некого. Остальные поорут-поорут и в бессилии отойдут в сторонку пить валидол с корвалолом. А девочки пойдут дальше – в мини-юбках с разрезом, в модных этой осенью шортиках, надетых на колготки с рисунком, в ярко-зеленых брючках, в малиновых топиках, открывающих худосочные, костистые или, наоборот, пухлые, рыхловатые плечики. Беспомощные в своем желании нравиться, нравиться, хоть кому, хоть самому захудалому, самому нелепому, пусть даже на год младше, а если и на два, на десять сантиметров ниже, с клочковатой бородой, с пунцовыми пятнышками на лице, неловкому, грубому… но – нравиться!

– Ура, мам! Завтра ко второму уроку! Спим, географии не будет! – закричала Катька с порога. – Я ведь в форме пойду, правда? Вряд ли буду выпендриваться…

– Вряд ли, – кивнула я. – Только мне уже пришло сообщение из электронного журнала. Поспать не удастся. Первый урок – замена, ОБЖ.

– Фу-у, черт! – Катька бросила сумку на пол. – А и ладно! Зато седьмого урока не будет.

На ОБЖ не пришли трое. Полный, разливающийся по парте большим ленивым телом Перегудский, а также маленький и вертлявый, вызывающий насмешки девочек и снисходительные ухмылки мальчиков своими нарядными рубашечками и тщательно уложенными в кок белыми волосиками Косяша, получивший чуть обидное прозвище от своей вполне обычной фамилии Димочка Косин. Не пришел на урок и сам преподаватель ОБЖ Денис Павлович, юный студент-заочник пединститута, любимец остальных учителей, многих школьников и своей мамы, главного учителя школы по ОБЖ.

Все трое, очевидно, проспали. Но остальные-то явились! Когда прошло минут десять от урока, к веселящимся в коридоре восьмиклассникам вышла завуч.

– И кто же это тут у нас так орет? – осведомилась Нина Борисовна, невысокая, энергичная, смешливая дама лет пятидесяти пяти.

Нина Борисовна Лейшман, в девичестве Ромберг, вызывала у всей школы бесконечное удивление. Не юная, не красавица, а вышла замуж за сорокалетнего математика, зловатого, но на лицо и фигуру симпатичного. Неравный брак многие объясняли по национальному признаку. Чем больше человек себя чувствует евреем, тем роднее и ближе ему другой еврей. Старше он или младше – большой разницы нет. Молодцы – сохраняют свою исключительность, а что она есть, я, увы, должна признать. Даже двадцать пять процентов еврейской крови – и, глядишь, уже мозги работают быстрее, скрипочка в руках звучит лучше, шутки рождаются как-то сами собой и человек знает про себя – он чем-то отличается от остальных. И этим гордится.

Восьмиклассники уже не могли остановиться, тем более что Нину Борисовну сильно никто не боялся.

– В класс прошли! – Нина Борисовна отперла им дверь и пригрозила: – Сидите тихо. Я скоро вернусь!

По классу побежали, смеясь и перекатываясь, мальчишки.

– О-о! – заорал записной буза класса Кустовский. – Йес! Открыто! – Он распахнул дверь в подсобное помещение за столом учителя.

Эти таинственные подсобки в кабинетах на пятом этаже… Они были раньше, есть и сейчас. Физика, химия и биология проводятся на пятом этаже – по технике безопасности, потому что там делаются время от времени опыты и, если что взорвется, пострадает только крыша. Так, наверно, рассуждали когда-то давно советские пожарники. Так и повелось. И кабинет ОБЖ тоже затесался на пятый этаж. Там опыты не проводят, но и там есть комнатка, где хранятся не колбы, не препараты, смешав которые Кустовский со товарищи мог бы взорвать и нашу школу, и соседнюю, дай ему волю, и не физические приборы. Там хранятся другие удивительные вещи.

– А-а-а!.. – покатилась по классу волна хохота, когда Кустовский чинно вышел из подсобки, напялив на себя противогаз.

Его друзья, Лысаков и Букин, тут же рванулись в комнатку. Оттуда раздался грохот, смех, громкое шептание.

– И-и-и-и! – завизжали девочки, увидев выдвигающееся из двери непонятное существо.

Лысаков и Букин, приплясывая, в таких же противогазах, как у их неутомимого вождя Кустовского, вытащили в класс манекен, на котором изучают правила оказания первой помощи пострадавшим, и пустились с ним в пляс. Кустовский, понимая, что резко теряет лидерство, одним прыжком подскочил к ним и стал отбирать манекен. Не отобрал, побежал в лаборантскую и через секунду показался обратно. Точнее, показался не он – из дверей высунулся скелет, огромный, учебный. Половина его была обычной, а половина – с сухожилиями, венами, сосудами. Девочки заверещали, остальные мальчишки дико захохотали, Кустовский, слыша бурную реакцию, тоже захохотал, метнулся со скелетом к девочкам на первой парте, те стали отбиваться, вопить что есть силы, Кустовский заулюлюкал…

– Вы что-о-о-о-о? – закричала незаметно вернувшаяся завуч. – Совсем уже? Положите манекен на место! А это что у вас? – Завуч с ужасом посмотрела на скелет. – Господи, что вы… Да снимите вы эти… эти самые… – от волнения она забыла слово и не сразу смогла произнести «противогазы».

Поэтому Кустовский, не снимая противогаз, прокричал прямо в трубку:

– Штаны!

Те, кто понял, стали громко смеяться. Те, кто точно не разобрал, что сказал Кустовский, все равно засмеялись. День темный, подняли ни свет ни заря совершенно напрасно, целый урок безделья – лучше веселиться, чем просто сидеть, скучать.

– Я вам сейчас Интернет-урок по биологии поставлю! – сказала завуч. – Или по истории! Но сначала… ну-ка, Букин, Лысаков, Кустовский – все на место положили!

– И мужика, мужика на место отнесите! – подхватила Таня.

– Без советчиц обойдусь! – оборвала ее завуч. У Тани она вела немецкий и девочку недолюбливала за лень и пассивность на уроках.

– Че? Не относить? – обрадовался Кустовский. – Йо-о! – весело заорал он, покрепче обнял скелет, подхватил под вторую руку манекен, сдвинул на бок противогаз, чтобы было легче дышать, и, напевая варварский мотив, полетел по классу, танцуя что-то отдаленно напоминающее танго.

Смеялись все, даже текущий большим телом по парте Перегудский, который все же пришел к середине урока и, осмотрев сонными глазами класс, плюхнулся на свободную парту. Сейчас он, приоткрыв один глаз, ухал от смеха и махал рукой в такт пению Кустовского. Хохотали девочки, успевшие как следует накраситься, – так бы они красились на первой перемене в туалете, где тесно и воняет, и гоняют старшеклассницы. От души заливалась Катька, больше всего любящая в школе вот такие вот минуты – когда отступает куда-то в тень грустная реальность тяжелейшей перегрузки, бессмысленных заданий, программы, которую честно выполнить невозможно, когда не нависает грозной тучей несчастная, невыспавшаяся, поругавшаяся с собственными детьми или мужем учительница, успевшая, тем не менее, нарядиться, как на последний праздник в своей жизни.