Бессмертные карлики (журн. вариант) - Рихтер-Фрих Эрве. Страница 21

После долгих размышлений он наконец пришел в согласие с самим собой взять Инесу с собой в Икитос. Там могла она жить в относительной безопасности. Там могла она подождать Кончу и уже тогда двинуться дальше на пароходе по реке Амазонке до самой Пармы. А оттуда — в Европу, где жили родственники ее дедушки. А когда она будет там, то может с помощью адвоката добиться разъяснения запутанных дел фирмы «Мартинес» в Лиме.

С этим успокоительным убеждением положил Фьельд голову на подушку и заснул. Он так устал и спал так крепко, что не услыхал шума у самой своей двери около полуночи.

То был Кид Карсон, покинувший свой флигель и улегшийся на страже перед дверью Фьельда, словно цепная собака…

Но ничего не произошло в эту ночь, что бы потребовало его помощи.

Долго горел свет в комнате Инесы. Она сидела у постели раненой Кончи, зашивала ее порванные одежды и меняла перевязки на горящей ране. Юная индианка с берегов Мараньона была бесконечно терпелива. Ей было запрещено говорить, но большие, прекрасные глаза на плоском лице говорили лучше всяких слов. Второй раз уже была она на пороге смерти, но белокурый исполин еще раз спас ее.

Конча не была совсем необразованной девушкой. Недаром же брат ее Хуамото был в Икитосе величайшим знатоком индейских наречий Южной Америки. Так же и она имела кое-какие сведения об истории старинного племени инков, об его обычаях и религии. Она читала о великом загадочном боге Пачакамаке, имя которого по-индейски означает: «Тот, кто дал жизнь вселенной». Теперь маленькая Конча раздумывала о том, не был ли этот белокурый повелитель, который принимал во всем столь заботливое участие, самим Пачакамаком. И эта догадка все укреплялась в ней, по мере того, как лихорадка от раны все сильнее шумела в ее крови. В те минуты, когда лихорадка достигала пароксизма и действительность смешивалась со сном, она шептала своеобразные молитвы. Они не были обращены ни к святой деве, ни к святым хранителям Лимы, но к неведомым богам, обитающим в сердце человека.

Одна лишь Инеса прислушивалась к ее наивным, лихорадочным излияниям, но молитвы Кончи произвели на нее глубокое впечатление.

За окном тропическое небо с громадными мерцающими звездами склонялось над маленьким городком, затерянным в горном Перу.

А в далеком предместье города, в одинокой хижине горел огонь. Двое мужчин сидели там в угрюмом молчании и выпивали солидное количество aquardiente. Хозяин домика, коренастый метис с подозрительной физиономией, имел такой вид, словно у него чесался язык рассказать что-то, но он не осмеливался раскрыть рта. Потому что гость был ни кто иной, как сам Черный Антонио, и Черный Антонио, который был весьма не в духе. Повязка на лбу и толстый, распухший нос мало способствовали как улучшению его настроения, так и украшению его наружности.

Элегантный и улыбающийся боксер из дансинга в Лиме был почти неузнаваем. Налитые кровью глаза выкатывались из своих впадин. Он беспрестанно облизывал языком сухие, потрескавшиеся губы. Aquardiente начинала оказывать свое действие. Обыкновенно столь умеренный человек наконец дорвался до водки, чтобы напиться пьяным. Но сколько он ни осушал стаканов крепкой водки — он все же не мог забыть того, что сидел здесь оскорбленный, избитый… Может быть, ему случалось два-три раза в юности испытать нокаут на арене. Но в борьбе жизни он еще никогда не претерпевал поражения… еще никто никогда не поборол Черного Антонио. Если бы то, что произошло сегодня, в Лиме было известно, то многие обрадовались бы и захлопали бы в ладоши. Его враги теперь поднимут головы… Быть может, об этом напечатают даже на столбцах «Комерсио». Он был унижен… Этот белесый доктор самым открытым образом показал ему свое презрение тем, что милостиво подарил ему жизнь.

Хозяин вдруг отскочил в угол хижины.

Черный Антонио вытащил свой мачете и замахнулся. Затем с рычанием быка, умирающего на арене, он всадил изо всех сил длинный нож в белый деревянный стол.

Успокоив таким образом свою неистовую ярость, он опустошил одним духом тяжелую кружку водки.

Несколько минут спустя он уже храпел под столом, заглушая сном гнев и хмель.

21. ИНКИ

На следующий день Фьельд и его спутники тронулись дальше вниз, по течению реки Начитеа. Донна Инеса присоединилась к ним, словно это было давно решено, и Фьельд не имел мужества запретить ей последовать за ними. Впрочем, для молодой девушки было далеко не безопасно оставаться в Парме, пока Антонио Веласко бушевал в предместьях города и заливал свою досаду и ярость столь опасной жидкостью, как алкоголь.

Но, во всяком случае, Фьельд твердо решил, что в Икитосе этому должен наступить конец. Он не мог ни в коем случае позволить женщине разделить с ним опасности такой экспедиции. Там путников ждали не только обыкновенные трудности, но также непредвиденные и загадочные ужасы в пустыне.

По-видимому, Сен-Клэр не осмелился даже намекнуть своей внучке, в чем была эта совершенно неслыханная опасность, которой он подвергался в этой поездке. Инеса совершенно не подозревала обо всем том, что профессор Сен-Клэр поверил старому учителю в Оройе.

С тихой покорностью выслушала молодая девушка категорический отказ Фьельда. Она слегка надулась, как и следовало по женскому обычаю, когда не все совершается по их прихоти. Но не больше, чем было строго необходимо. В действительности же донна Инеса более, чем когда-либо, была намерена совершить всю экспедицию до конца. Она рассчитывала на то, что победит упорство Фьельда своим мужеством и неутомимостью в дороге, — а может быть, чуточку и на то обстоятельство, что слабость женщины иногда становится ее силой, особенно принимая во внимание уступчивость и заботливость Фьельда по отношению к ней и к Конче.

Возможно, что Фьельд в тайне не был совсем уверен в подчинении Инесы, но он во всяком случае надеялся привести ее к послушанию, пустив в ход последнее средство, то есть открыть ей истинное положение вещей, а также рассказав все, что он знал о судьбе ее дедушки.

Так проходили дни на длинном пути в 340 километров, спускающемся к первым судоходным притокам огромной системы Амазонки, являющейся главной жизненной артерией для всей Южной Америки.

Хотя и против своей собственной воли, но Фьельду пришлось сознаться, что донна Инеса — очень ценный спутник. Она знала каждую подробность этой дороги и, что еще лучше, она знала также всю эту страну, ее фауну, ее историю, как никто другой. И ее любовь к этой горной стране Монтанье выражалась в горячем поклонении ее природе.

Понемногу Фьельд учился узнавать эту обычно столь молчаливую и сдержанную девушку совсем с другой стороны. Ледяная сосулька Лимы растаяла без следа в этой жизни на вольном воздухе. Как далека она была от утонченной, разряженной куклы! Дедушка был ее учителем. Он взял ее на свое попечение с тех пор, как злая судьба отняла у нее родителей, и сам направил ее первые шаги в тот мир, где наука и любовь к природе шествуют бок о бок. В свободные часы и во время каникул он брал ее с собой в экскурсии и путешествия…

— Бросай твои книги! — говорил он ей в таких случаях. — Теперь мы будем читать историю, географию и естествознание на самой земле. Там найдем мы все книги жизни, раскрытые перед нашими глазами…

Через неделю экспедиция достигла Пуэрто-Бермудеса, где маленький, плоскодонный пароход ожидал пассажиров на реке Начитеа, одной из самых маленьких ветвей в могучем разветвлении Амазонки.

То не было совсем приятным путешествием, так как пароходы здесь очень малы, а остановки не представляют ничего заманчивого для избалованного туриста. Но все-таки эта поездка к большой реке, называемой по-индейски Укаяли, — в которую впадает Начитеа, и которая в свою очередь вливается в Амазонку, — изобилует своеобразными чудесами. Потому что Начитеа течет через местности, где крупнейшие индейские племена Южной Америки ведут жизнь тихую, уединенную и первобытную.

Инки не имеют ничего общего с этими племенами так же, как и ацтеки и тольтеки в Мексике не имеют ничего общего с индейцами девственных лесов Северной Америки. То было высокоразвитое племя, которое теперь совершенно вымерло. В течение одного столетия испанцам удалось уничтожить их всех до последнего. Немногие, которые избежали меча, плахи и орудий пытки, были замучены до смерти теми «божьими людьми», [20] что в религиозном садизме наслаждались стойким и философским презрением к смерти, свойственным инкам.