Исповедь Дракулы - Артамонова Елена Вадимовна. Страница 61
– Но они же знатные вельможи!
– Уверяю тебя, Гергина, они будут корчиться на кольях точно так же, как простолюдины. Другой смерти они недостойны.
– Я боюсь, – боярин прямо посмотрел на меня.
– Я тоже боялся, но когда понял, что другого выхода нет – перестал. Мы должны идти только вперед, не останавливаясь и не зная сомнений. Жестокая казнь это не столько возмездие для преступника, сколько назидание для других. Расправа над Хамзой-пашой должна стать устрашением, демонстрацией того, как я намерен поступать с любыми врагами, вторгшимися на нашу землю. Знаешь, Гергина, я достаточно долго жил в Турции и хорошо представляю себе образ мыслей «хозяев мира». Те, кто обладает большой силой, обычно не встречают сопротивления на своем пути и начинают думать, будто они неуязвимы. И это их первый шаг к краху. Тот, кто идет в бой, рискуя собственной жизнью, не боится ран, не боится смерти, но тот, кто мнит себя несокрушимым, может запаниковать от первой же царапины. Палачи никогда не представляют себя на месте жертвы. Им надо наглядно объяснить – их кровь такая же алая, как у нас, их боль ничуть не слабее нашей. Мучители должны знать, что всегда найдутся те, кто свершит истинное правосудие и покарает негодяев, несущих страдания слабым и невинным. Господь далеко, но есть люди, способные собственными руками восстановить справедливость. Я, Влад Воевода, внушу османам такой ужас, что они позорно побегут с моей земли, и она будет гореть у них под ногами! У нас мало оружия, мало людей, мало денег, но достаточно средств и изобретательности для того, чтобы до дрожи в коленях запугать «непобедимую» армию султана. Каждый из врагов, будь то простой янычар или визирь, очень крепко задумается о том, каково это закончить свою жизнь, корчась на колу, и поверь, Гергина, такая перспектива им вряд ли понравится.
Город пылал. Все пути к отступлению были отрезаны.
1462 год
Снежинки медленно кружились в воздухе и таяли в лужах еще неостывшей крови. В воздухе пахло гарью, черные столбы дыма поднимались к сумрачному, затянутому облаками небу. Силистра была далеко не первой османской крепостью на территории Болгарии, сожженной мною в этом походе. Валашские войска стремительно, словно огненная лавина, продвигались по Дунаю, уничтожая все, что встречалось на пути, и внушая панический ужас прослышавшим о нашем появлении туркам.
В этом году была на редкость мягкая зима, что позволяло задействовать в походе против султана не только легкую конницу, составлявшую основу княжеской дружины, но и пехоту, передвигавшуюся по воде на баржах. Двенадцатитысячное войско, состоявшее из свободных крестьян и мелких землевладельцев, представляло собой не слишком большую по численности, но отлично подготовленную мобильную группировку, которая атаковала быстро и неожиданно, выбирая наиболее уязвимые цели. Почти все мои офицеры были новичками, впервые вступившими в настоящие бои, однако эти люди с честью выдержали боевое крещение, продемонстрировав храбрость и выучку. Я практически «с нуля» создал боеспособную армию, и первые боевые трофеи стали тому подтверждением. Начав кампанию, я приказал Фарме соблюдать строгую отчетность, учитывая всех уничтоженных османов, а также распорядился отрезать трупам носы и уши, чтобы иметь наглядное подтверждение полученным цифрам. В Османской империи доказательством обычно служили отрезанные головы, но я посчитал, что с такими трофеями будет слишком много возни, и предпочел довольствоваться не столь громоздкими доказательствами военных успехов. Носы и уши я, после завершения похода, намеревался отправить в Венгрию, надеясь, что это станет еще одним аргументом для скорейшего начала крестового похода. Надо было продемонстрировать венгерскому королю, а через него и папе Пию II, что в Валахии имеется достаточно искусных бойцов, способных причинять максимальный урон султану.
Тела убитых также находили достойное применение – мы выставляли трупы на центральных площадях захваченных крепостей, дабы это зрелище внушало врагам трепет. Султан Мехмед Завоеватель должен был видеть серьезность моих намерений и ту жестокость, с которой я их осуществлял.
Снег постепенно превращался в дождь, тяжелые, пропитанные водой снежинки падали на доспехи, смывая с них кровь и грязь. Я находился в самом центре Силистры, на рыночной площади, местоположение которой угадывалось по кольцу дымящихся руин, окружавших свободное пространство. Город был стерт с лица земли, однако это не внушало скорби тем, кто долгие годы страдал под гнетом османов.
Откуда-то начали выползать местные жители – запуганные, жалкие существа, мало похожие на людей. Вначале они не смели приближаться к моим воинам, но потом, немного освоившись, начали говорить с нами и порой кое-где даже стал слышаться смех. Еще недавно город казался пустынным, но жившие в нем и в его окрестностях люди все прибывали, и вскоре на рыночной площади собралась большая толпа. Снег прекратился. Облака рассеялись, и выглянуло такое редкое зимнее солнце. В толпе зашушукались:
– Смотрите, у него нимб!
– Смотрите! Смотрите! Это не солнце, это божественный свет!
– Он наш спаситель! Он принес нам свободу!
– Он святой!
Так меня приветствовали во всех освобожденных болгарских крепостях, к этому следовало привыкнуть, и все же, каждый раз, когда звучали слова надежды и восторга, сердце мое наполнялось гордостью. Что бы ни ждало впереди, как бы ни сложилась жизнь, но сейчас, в эти минуты я был победителем, я сделал еще один шаг к своей заветной цели. Солнце, неожиданно озарившее пепелище, золотым нимбом окружало головы валашских воинов, придавая зрелищу фантастический вид.
Воинство Христово… Освободители… Поднять карающий меч и поразить им врага в самое сердце… Господь избрал меня для великой миссии. И я вновь, как наяву, узрел тот самый, предназначенный мне священный клинок. Тогда, под Сучавой, я не смог поднять лучезарный меч, ибо не был готов к своему жребию. Но теперь время пришло – первый шаг к освобождению Константинополя был сделан здесь, на обагренной кровью врагов земле Болгарии.
Окинув взором собравшихся, я заговорил:
– Жители Силистры, отныне вы свободны от своих поработителей и можете сами решать свою судьбу. Вы можете остаться на родине, а можете последовать за нами в Валахию, где мы дадим вам землю, – восторженные вопли заглушили слова, и я поднял руку, призывая к молчанию: – Знайте, что каждый православный, нуждающийся в помощи, может рассчитывать на защиту и покровительство валашского князя Влада Воеводы!
Люди падали на колени, протягивая ко мне руки. Радости не было предела, особенно когда я велел раздать горожанам все продовольствие, обнаруженное на одном из турецких складов.
– Освободитель!
– Посланник Господа!
– Князь Влад Святой! – раздавалось со всех сторон.
Возможность вырваться из рабства, вновь вернуться к своей вере и обычаям, вызывали ликование в каждой взятой крепости, однако и я был крайне заинтересован в том, чтобы жившие в Болгарии простолюдины перебрались в Валахию. Людей всегда не хватало. В случае начала боевых действий переселенцы стали бы моими солдатами, а останься они на другом берегу Дуная, османы вынудили бы их воевать против меня.
Короткий зимний день подходил к концу. Сумерки сгущались. Поход длился достаточно долго, в очень напряженном ритме, люди устали, но я не мог позволить им продолжительный отдых. Завтра с рассветом мы должны были двинуться в путь. Следовало торопиться, чтобы нанести туркам серьезный урон, уничтожив как можно больше воинских гарнизонов и запасов продовольствия вдоль границы, пока они не успели опомниться. Сейчас, именно сейчас закладывался фундамент будущей победы, великого крестового похода, нового мира…
Экспедиция в Болгарию завершилась, валашское войско вернулось в Джурджу с победой, но на душе было неспокойно. Несмотря на ненастье, я то и дело выходил на крепостную стену, всматриваясь в даль. Крепость уже успели восстановить после пожара, но все равно остался въедливый запах гари, а на стенах виднелись черные следы копоти, напоминавшие о недавних событиях. Поземка намела маленькие сугробы на ступенях лестниц и между углами домов. Подброшенный порывами злого ветра, снег колол лицо, как песок. Непогода усилилась, и к вечеру все вокруг погрузилось в сплошную белую мглу. В комнате горел очаг, было уютно, там находились люди, принесшие добрые вести, но я не мог избавиться от тягостного чувства и предпочитал, оставив собеседников, мерзнуть на ледяном ветру, всматриваясь в едва различимые за снежной пеленой очертания ландшафта.