Улица без рассвета - Усыченко Юрий. Страница 16

Зазвонил телефон.

- Я занят, - сказал Грицай, взяв трубку.

Кто отвечал ему прощающим тоном, но настойчиво.

- Примите его сами, - спокойно ответил полковник.

В трубке снова затрещало - кто оправдывался, уговаривал.

- Хорошо, выпишите пропуск, - наконец согласился Грицай. - Какой очень настырный посетитель хочет поговорить только со мной, - пояснил он Данилко. - Придется принять. Выйдите, пожалуйста, в коридор, поверните за угол и побудьте там. Я вас потом позову.

Через минуту-другую новый посетитель постучал в дверь кабинета Грицая.

- Пожалуйста, - пригласил полковник.

Мужчине, который так настойчиво добивался свидания с полковником, было лет шестьдесят.

- Этакого начальника мне и надо, - услышал уже с порога. - А то сидит молодой, у меня сын старший. Я с таким говорить не могу, мне надо серьезного начальника, который может внимательно выслушать и все основательно объяснить.

- Садитесь, - пригласил Грицай.

Дед сел, положил шляпу на небольшой столик для телефонов, приставленный к письменному, медленно расправил длинные седые усы:

- Дело у меня, товарищ полковник, такова, что даже я сам в ней разобраться не могу - то ли правда, или нет. Ничего не пойму.

- Может, вместе разберемся, - едва заметно улыбнулся Грицай.

- Может, и разберемся, - охотно согласился старик. - Говорят, одна голова хорошо, а две - лучше. Только здесь не две, может, целых двадцать нужно, чтобы маху не дать. Хочу сказать вам для начала, попов этих я всю жизнь терпеть не мог. Еще как жениться собирался со старой своей, то так же направления и сказал: "В церковь не пойду, хоть ты что!" И уж как она плакала, и отец мой ругал меня. Что греха таить - пришлось уйти. Что его поделаешь - время такое было, сами знаете. С работы бы выгнали, в полицию упекли. А безработных и без меня хватало. На любое место, только скажи, сразу десять прибежит. Вот и пришлось против своей совести идти. В церковь я таки пошел, а отца Григория - священник был в том селе, где моя старая жила, - ему и говорю: "Неверующий я. Атеист, если по-ученому ". А он и отвечает: "Да обо мне. Деньги плати, а в церкви, что скажу, то и делай ". Правда, под хмельком он тогда был, и все они выпить любят, сколько я их не встречал…

Старый помолчал, вынул из кармана огромный кисет с табаком. Грицай протянул ему коробку "Каз-бека". Тот презрительно сморщился: "Не употребляю", тщательно свернул папиросу и, пуская клубы едкого дыма, продолжал:

- Все они любят выпить, кроме одного - отца Ваня, что рядом со мной живет. Такой тихий поп, просто удивительно. Водки - ни-ни. Отношении женщин - тоже. Все с ребятишками возится, в саду возится, читает. И поговорить с ним приятно: вежливый, яды своей религиозной сеет. Думал: неужели этот поп не такой, как все, неужели польза от него, а вреда нет? Посмотришь, как человек как человек, а домой от него приду, посижу, обдумаю все и не верю. "Ой, говорю себе, Вершили (это меня так зовут - Андрей Вершили), не верь попу, все они одним миром мазаны".

Вершило снова прервал свой рассказ, достал из кармана большую красную платок, вытер вспотевший лоб. Грицай внимательно и добродушно поглядывал на собеседника.

- Так вот, товарищ полковник, вчера я допоздна в своем саду сидел. Повадились мальчишки у меня яблоки воровать. Днем пусть приходят. Я им сам выберу, дам, которое только понравится. Ребенок, она, сами знаете, вкусненькое любит. Когда с разрешения, я не против. А воровать - это не годится, до добра не доведет такое дело, да и дереву вредит. Сижу вот я в садике, в самый темный угол забрался. Сначала дремал, а потом посмотрел вокруг - такая красота. Ночь тиха, звезды ясные-ясные. И вдруг грустно мне стало. Вот, думаю, дед Вершили, жизнь ты прожил, а добра не видел - по чужим людям и по чужим домам шатался. Только теперь счастье наступило, а ты уже старик. Задумался я, вдруг слышу - шум. А надо сказать вам, мой сад и сад Иваньо - рядом. Вдруг, значит, слышу - шум. Что это, думаю, такое? Когда вижу, в доме ксендза открываются задние двери, в садик ведут. Хоть темно, а разобрать можно: вышел из дома человек. "До свидания, - говорит, - Ровно в полночь буду". И крадется через сад, да так тихо, осторожно, видно, чего ему прятаться надо. А батюшка за ним с открытой двери следит. Прошел этот человек совсем близко от меня, дыхание было слышно - трудно так дышит, сопит. Разбирательств я его немного. Ростом невысок, плечи широкие, руки очень длинные. Подкрался к забору, прислушался, затем перепрыгнул через него - только и видели. Утром пошел к соседу своему - Степы. Сверхсрочников он, старшина, десятый год в армии служит. Боевой парень. Я ему все рассказал, а он мне посоветовал, куда пойти. Действительно, думаю, надо пойти. Может, оно вам и без надобности, а все-таки на совести спокойнее. А может, думаю, какой подозрительный.

- Правильно сделали, АндрейЖ… Отчество как вас?

- Иванович.

- …Андрею Ивановичу. Хорошо сделали, что пришли сюда. Спасибо. - Грицай крепко пожал старику руку.

- Значит, правильно я подумал, что он проходимец какой? - Обрадовавшись, спросил Вершили.

- Этого я уже не знаю, Андрей Иванович. Мало кто к ксендзу ходит. Может, человек ребенка окрестить решила, а открыто этого делать не хочет, может, еще какое-то дело - всякое бывает, - улыбнулся Грицай. - Однако разговор наш прошу сохранить в тайне.

- Да разве я не знаю, - кивнул Вершили. - Нет ничего умнее, как язык за зубами держать.

Вершило встал, взял со столика свою шляпу и, попрощавшись, вышел.

Полковник тоже вышел в коридор, позвал Данилко. Молодой офицер стоял у окна, задумчиво глядя в высокое холодное небо.

- Пойдем, - сказал полковник. - Кажется, я только что получил очень важные сведения.

X. Ночная облава

На свидание Павлюк появился точно в назначенное время. Соблюдением правил конспирации, он оглянулся, проверил, не следит ли кто за ним, и только тогда осторожно шмыгнул в калитку.

Как и в прошлый раз, священник уже ждал его и сразу впустил в дом.

Поздоровавшись, Ваня прежде сообщил об инженере Грицая.

- Я не думаю, чтобы его направили контрразведчики, - сказал он. - Впрочем … В нашем положении надо остерегаться всего. И кое в его … может, даже не в словах, не в поведении, а скорее во взгляде, в манерах показалось мне подозрительным. Особенно не нравится мне, что он видел ваши пометки на плане.Из них можно легко понять, что вы ищете.

Павлюк - удачливый и опытный шпион с многолетним "стажем", имел свое "профессиональное самолюбие" - признать свою ошибку ему не хотелось.

- Глупости, - сказал он намеренно небрежным тоном. - Ничего не поймет. Мало кто и с какой целью мог оставить пометки на плане. Все равно неизвестно, в какой камере нужно искать тайник.

- Все это так, но осторожность необходима.

Павлюк пожал плечом.

- Это правда, святой отец. И все же не так страшен черт, как его малюют. Я на своем веку имел дело с немецким, французским, турецким, американской контрразведками и, как видите, жив, здоров, не собираюсь умирать. Будем надеяться, что нас минует и советская контрразведка. Они в худшем положении, чем мы.

- Почему?

- Очень просто. Во-первых, они не знают, кто мы, где мы и каковы наши намерения. Затем представьте себе хуже: нас арестовали. Признаться, что мы искали тайник - для нас все равно, что подписать себе обвинительный приговор, этого мы никогда не сделаем. Правильно?

- Ну конечно.

- Во-вторых, они должны схватить нас именно в тот момент, когда при нас будет список - не раньше и не позже. Ранее - арест ни к чему не приведет, позже - мы исчезнем с важным документом. Как видите, задача у контрразведчиков не легкая.

- Тем лучше … Вы хорошо осмотрели третью камеру?

- По-моему, искать надо не там.

- А где?

- В одной из смежных - второй, четвертой или напротив - в десять. Словом, приблизительно три часа. Сколько всего камер в подземелье?