Двуллер. Книга о ненависти - Тепляков Сергей Александрович. Страница 12

– А тут еще началась Чеченская война и летчиков стали выгребать отовсюду… – говорил Кутузов. – Мой товарищ попал в госпиталь с больной печенью – так его тут же признали годным и отправили воевать. Ну и меня. Я говорю: «Вы что, у меня голова болит», а мне: «Поболит и перестанет». Я уехал, а они и рады – дело закрыли. Ну и что мне оставалось? С пистолетом за ними не гоняться?.. Так не догоню…

Наташа взяла бумагу. Это было исковое заявление. Сквозь слезы она принялась читать его. Фамилии «Давыдов», «Котенко», «Уткина», «Карташов», мелькали перед ее глазами и огнем отпечатывались в мозгу. Из показаний милиционеров выходило, что они ни при чем, и вообще – пили чай, смотрели телевизор.

– А мама почему не судилась? – спросила она.

– Я ей предлагал. Но она сказала, что Георгия не вернешь, а все остальное ее не интересует… – ответил Кутузов. – Да ладно, что мы все о плохом. Вот я сейчас вам наши курсантские фотки покажу!

Он с трудом встал, подошел к серванту, достал альбом, вернулся и так же с трудом сел. Поймав на себе взгляд Наташи, пояснил:

– Сбили в Чечне. Когда падал, повредил и ноги, и спину, а то, что травму трезвяковскую недолечил, усугубило. Сейчас вот еле ноги передвигаю.

Его «еле ноги передвигаю» явно было рассчитано на то, чтобы в ответ услышать «да бросьте, вы еще вон какой молодец!», но Наташа этого не поняла (да и думала, что выглядит он и правда неважно), и промолчала. Кутузов, подождав, грустно вздохнул.

Они смотрели фотки. Кутузов указывал ей: «Вот Георгий! И вот! А вот тут вы его найдете?!», рассказывал ей о разных веселых случаях из их курсантской жизни, а она все это время думала лишь о том, как бы не разреветься.

Мама так изменилась за эти десять лет, что Наташа и не признала ее на свадебной фотографии, оказавшейся у Кутузова среди других. Были еще снимки из Азербайджана, из Ташкента – туда летчики ездили отдыхать, сорить деньгами, забывать войну.

– Мы ходили на войну, как в кино… – рассказывал Кутузов. – Фильм ужасный, но ты знаешь, что он кончится. И на улице будут красивые женщины, красивые машины…

Наташа посмотрела на него. Он вдруг помолодел и оживился. Она инстинктом поняла, что война, видимо, была счастливейшим временем его жизни. Она включила диктофон и сказала:

– Вы уж извините меня, что-то я расклеилась. Но давайте все же поговорим, а то материал все равно нужен…

– Ну спрашивайте… – ответил он, с удивлением видя, что девчонка и правда взяла себя в руки. «Характер… – подумал Кутузов. – В отца…».

Глава 2

После разговора с Кутузовым Наташа поехала в редакцию. Еще подходя к кабинету, она услышала голоса.

– Не та нынче журналистика, не та! Про всякую хрень приходится писать! – говорил, развалившись в кресле и положив ногу на ногу, мужчина лет сорока, тот самый Юрий Бесчетнов, заведующий отделом новостей, троим практиканткам, сидящим перед ним с круглыми глазами. – Вот в девяностые годы были темы так темы! Помню, узнал я, что в городе открыли первый публичный дом «Юланд». Думаю – надо же про это написать! Как читатели без этой информации, как? Пошел к ним… – Тут он достал сигарету (от курения указательный и средний пальцы на его правой руке были желтыми), но вспомнил, что в кабинете курить нельзя, и сунул сигарету за ухо. – Прихожу. А там бандерша как узнала, что я из газеты, так давай меня задабривать: вам, говорит, какую девочку? Ах что вы, никаких денег, все за счет заведения, мы прессу уважаем! Я даже сам хотел к ним наняться…

– Это кем же? – полюбопытствовал из-за своего стола корреспондент Алексей Петрушкин. Он хоть и не впервые слышал эту историю, но всегда, надо признать, в ней были какие-то новые детали.

– Эээээ… – протянул Бесчетнов, со значением подняв вверх желтый палец. – Ты бы, Леха, тоже захотел. Была там такая должность – я бы назвал это «пробовальщик», а что у него записано в трудовой, не знаю. Девочки же приходили разные, не все оторвы, большинство – от нужды. Да и оторвы от нужды. И каждой девчонке, которая туда приходила, надо было сдать «экзамен» – показать, как ведет себя в койке, что умеет. Для этого и был у них «пробовальщик». Вот это была работа – всем работам работа!

– Так чего же не пошел? – засмеялся Петрушкин.

– Да я и хотел! – ответил Бесчетнов. – Но во-первых, там и без меня на эту должность был конкурс. А во-вторых, у «Юланда» очень скоро начались проблемы. Они же работали не так как сейчас. Это сейчас девочки ездят к клиенту домой или в сауну, или в той же сауне сидят. А тогда бандерша сняла две квартиры в доме (он назвал проспект и номер дома), дала объявления, и прямо в этих квартирах они принимали клиентов. Мужики стояли в очереди на лестнице! Бабки-соседки зуб точили на «Юланд», а придраться не к чему – музыка не гремит, шума из квартир нет…

– Что ж они – молча «работали»? – уточнил Петрушкин, особо упирая на слово «работали».

– Так дом старый, стены толстые, звукоизоляция ого-го! – ответил Бесчетнов. – В конце концов, пожаловались на то, что мужики, мол, в подъезд грязь носят, а им, бабулькам, полы мыть…

– Ну так девчонки из «Юланда» разве не могли за собой полы помыть? Установили бы дежурства… – потешался Петрушкин.

– Ага! Щас! Они технички или проститутки? Заставь их! – усмехнулся Бесчетнов. Он перевел взгляд своих смеющихся темных глаз на практиканток. – В общем, милиция отреагировала, и съехал «Юланд» с этих квартир, а потом его и вовсе разогнали. У некоторых юландовских девчонок сейчас по двое детей!

– А ты что, встречаешь их? – спросил Петрушкин.

– Ага, на родительских собраниях! – отреагировал Бесчетнов, но так, что непонятно было, то ли он всерьез, то ли в шутку. – Вот сутенеров юландовских встречал пару раз, они до сих пор в деле, перезваниваемся. (Практикантки захихикали). Да, девушки, и такие знакомства должны быть у журналиста, и в таких темах он должен быть как сельдь иваси в масле. Хотя, конечно, про укосы, надои, привесы и чистку улиц от снега тоже надо уметь писать!

Всем своим видом давая понять, что лекция по журналистике окончена, он повернулся к Наташе и спросил:

– Сходила?

– Сходила… – ответила она.

– Ну и как он?

– Да ничего, – сказала Наташа. – Хорошо поговорили. Сейчас напишу.

Она села за компьютер. От выплаканных, а еще пуще от невыплаканных слез у нее было странное состояние тоски и пустоты. Она смотрела на клавиатуру и не видела ее. Бесчетнов, не сводивший с нее глаз, понял – что-то не так. Но по опыту знал, что Наташа вряд ли расскажет о причинах такого своего состояния. Надо было подождать, а потом попробовать ее развеселить.

Бесчетнов раздал практиканткам задания: двоих отправил в соседний кабинет звонить по телефонам, одной предложил пойти сделать опрос про самые памятные новогодние подарки.

– Да ну… – сомневалась девчонка. – Разве это интересно?..

– Ты что? – удивился Бесчетнов. – Еще как. Пусть люди расскажут тебе истории. Наташ, вот у тебя есть какой-нибудь самый памятный новогодний подарок? Наташ…

– А?.. – тут Наташа поняла, о чем ее спрашивают. – Самый памятный… – Она ощутила под свитером того динозаврика, но поняла, что не в силах об этом рассказать: – Есть, наверное…

Бесчетнова удивил ее потухший вид – обычное такие темы были ее коньком. «Что это с ней?» – подумал Бесчетнов, рассказал практикантке историю про то, как ему однажды на новый год по пьянке подарили пистолет, который он потом так же по пьянке потерял, и отослал ее на улицу, велев без пяти хороших историй – одна смешная, одна грустная, одна трогательная, одна от ребенка, и одна от бабушки с мудрыми глазами – не приходить. Практикантка ушла. Бесчетнов надеялся, что она все же вернется до нового года, хотя обычно практиканты, не сумев выполнить задание, пропадали на неделю-полторы – может, надеялись, что начальник забудет, о чем была речь?

Думая об этом, Бесчетнов вздохнул и сказал, покрутив головой, в никуда:

– Как жить, баб Шур, как жить?!