Двуллер. Книга о ненависти - Тепляков Сергей Александрович. Страница 5

Зощенко мотнул головой – ладно, сдаемся! Он положил на стол перед дежурным пакет (Котенко мельком взглянул и понял, что ничего путного там нет – модель самолета надо еще клеить, халат его жене явно будет маловат, а кукла недорогая – за такую все его бабы его запилят). Зощенко выложил документы, остатки денег. Котенко все записывал и Зощенко успокоился: «Отдадут». Тут Ураганов, не терявший надежды на силу денег, зашел сбоку к Котенко и, наклонясь, зашептал в самое ухо: «Товарищ капитан, мы летчики, вот товарищи мои ветераны Афганистана, а позавчера, 27 декабря, было 15 лет, как война началась. Выпили за погибших братишек – сами понимаете». Но Давыдов, увидев это, дернулся так, будто на Котенко кто-то кинулся с ножом, и закричал:

– А ну-ка, ты, в дубленке – на место!

Котенко оглянулся на Давыдова, всем видом говоря: «Не дергайся, не отпущу, не дурак».

Ураганов загрустил совсем, и вместе со всеми стал сдавать документы. Деньги у него оказались во всех карманах – когда менты доставали их, Ураганов – Зощенко это видел – уже и сам удивлялся, откуда они все берутся и берутся. Удивлялись и менты. Зощенко при этом видел, что у молодых ментов глаза просто горят. Да и медсестра давала у стола круг за кругом. Это не понравилось Зощенко.

– Летчик, ты кольцо-то снимай… – вдруг сказал ему сержант.

– Чего вдруг? – спросил Зощенко.

– Положено… – отвечал сержант. – Некоторые умельцы кольцом себе вены вскрывают.

– Вот мне заняться больше нечем… – ответил Зощенко, еще думая, что все это не всерьез.

– Снимай-снимай… – сказал Давыдов. Вышло это у него с угрозой, и Зощенко, которого вся эта ситуация уже измотала, вдруг разозлился: какой-то сопляк ему, боевому офицеру, угрожает?!

– Слушай, сынок… – сказал Зощенко. – Я это кольцо в день свадьбы надел и с тех пор не снимал ни разу. И сейчас снимать не собираюсь.

– Ну-ну… – сказал Давыдов, улыбаясь. – Не снимешь?

От этого перехода на «ты» Зощенко вдруг рассвирепел.

– Не сниму! – ответил он, глядя на Давыдова исподлобья.

Давыдов вдруг мгновенно бросился к нему, схватил за руку и заломил.

– Ты чего, сука?! – простонал Зощенко.

– Товарищ капитан, запишите – оскорбление сотрудника при исполнении… – со смешком сказал Давыдов.

«Щас я тебя оскорблю!» – вдруг подумал Зощенко. Еще в курсантские времена их учили высвобождаться от этого захвата. Зощенко всей массой тела бросился вперед и Давыдов, не ожидавший этого, потерял его руку. Второй молодой мент заржал.

– Чего ржешь, Карташов?! – крикнул ему Давыдов так зло, что тот поперхнулся своим смехом и замолчал.

Зощенко, перевернувшись, встал. Давыдов смотрел на него нехорошо. Второй молодой мент, Карташов, отошел от стены. Котенко полез в стол и достал дубинку. Дед-водитель оставался у батареи. Уткина от своей двери смотрела на все это с горящим от возбуждения лицом, как на бой гладиаторов.

Ураганов вдруг крикнул:

– Гриша, да отдай ты им это кольцо, они же утром вернут!

Но никто уже и не предлагал снимать кольцо: с трех сторон Котенко, Давыдов и Карташов разом бросились на него, скрутили и придавили к полу.

– Марков! Марков! Снимай с него кольцо! – кричал Котенко. Дед нехотя подошел и стал стягивать кольцо с пальца. Зощенко пытался стряхнуть всю эту ораву с себя, но не получалось – тяжелые были менты.

Дед в конце концов стянул кольцо. Менты, пыхтя, слезли. Зощенко встал, отряхиваясь, и не глядя по сторонам.

– Так, этих – Котенко указал на Ураганова и Кутузова – в камеру, а этого – он указал на Зощенко – в карцер!

– Пошли, летчик-залетчик! – сказал Давыдов, толкая Зощенко в плечо.

Запирая за ним дверцу карцера, Давыдов вдруг сказал:

– А ты ничего! Хоть и в годах, а силен.

Зощенко от этого как-то мгновенно размяк.

– Был бы ты, сержант, один, да не при исполнении, фиг бы ты с меня кольцо снял… – сказал он с улыбкой, думая «Ну покувыркались, да и хрен с ним. Нормальные парни».

В карцере он попытался сесть сначала так, потом эдак, но ноги не вмещались никак, разве что если лежать, свернувшись даже не калачиком, а тугим рогаликом. «Вот ведь, – усмехаясь сам над собой и над всей этой ситуацией, подумал Зощенко. – Не помещаюсь»… В конце концов он как-то уселся, подогнув ноги, и постарался задремать.

Из «приемного покоя» слышались голоса – там заканчивали «оформление». История с Зощенко оказалась хорошим уроком – больше никто из задержанных прав не качал. Зощенко слышал, как гремят двери камер, слышал голоса. Задремать не получалось. Он открыл глаза и видел, как по коридору ходит Карташов, забрасывая в камеры синие, с тремя черными полосами в ногах, одеяла. «Ишь ты, армейские»… – удивился Зощенко. Из одной камеры кто-то жалостно просил его опустить, мол, жена дома одна с маленьким ребенком. «Ну так и сидел бы с ней дома, помогал!» – прокричал ему в ответ кто-то из «приемного покоя». Потом все утихло.

Глава 3

Собранные у «посетителей» сумки и пакеты Карташов по приказу Котенко отволок в подсобку. Там их начали потрошить – смотрели, где что, выбирали, что глянется. Претензий со стороны хозяев не опасался никто – обычно человеку говорили, что все свое добро он растерял еще по дороге в трезвяк и был задержан патрулем уже с пустыми руками. Был еще вариант: «Какие вещи, окстись, тебе приснилось все с пьяных глаз!». Даже те, кто был почти трезв, понимали, что не докажешь ничего, и отступались.

Котенко тем временем пересчитывал деньги. Сумма выходила приличная, очень приличная. По заведенному обычаю, он себе оставил треть, остальные две трети отдал Давыдову, чтобы тот поделил между другими. (Это были годы, когда в стране ходили миллионы: все были миллионерами, и почти все – нищими). Давыдов, пересчитав отданное, поразился котенковскому аппетиту. По его прикидкам, только из бесчисленных урагановских карманов денег было добыто столько, что всей команде трезвяка их хватило бы до Старого Нового года. Давыдов уже думал, что с этих денег купит себе хорошую кожаную куртку, а тут выходило, что если даже он не отдаст никому ничего, и то хватит лишь на рукава от этой куртки. «Вот сука скупая!» – подумал Давыдов о Котенко, прикидывая, как поделить остатки добычи, чтобы не обидеть себя.

Он вошел в подсобку, где конфискованными продуктами и выпивкой уже был накрыт стол.

– А вот и денежки наши пришли! – вскричала, увидев его, Уткина, уже давно сгоравшая от нетерпения.

Давыдов роздал деньги ей, Карташову и Маркову. Уткина, пересчитав, поморщилась, Карташов нахмурился, один Марков и взял деньги как-то нехотя, и сунул в карман, не считая.

– Не кривись, Димка, сейчас выпьем, и еще съездим, «порыбачим!» – сказал Давыдов Карташову. – Наливай!

Карташов взял большую бутылку импортной водки и разлил по стаканам.

– А вы чего, Николай Степанович? – спросил Давыдов Маркова, видя, что тот налил себе какого-то соку.

– Так я ж за рулем.

– Да бросьте! – засмеялся Давыдов. – Вас-то кто задержит? Давайте, полкапли…

– Неее… – сказал Марков. – Я лучше пойду машину погрею. Приятного аппетита.

Он вышел. Давыдов посмотрел ему вслед, пожал плечами и сказал:

– Ну хозяин – барин! А мы – выпьем! Ну, за то, чтобы у нас все было, и нам за это ничего не было!

– Ура! – закричала Уткина, выпила водку одним глотком и полезла целоваться к уворачивающемуся Давыдову. Уворачивался Давыдов и из брезгливости, а еще и потому, что в этот вечер обещала приехать к нему восемнадцатилетняя Алла с филфака местного пединститута. Девушка была из таких, которые Давыдова прежде отшивали. И даже не словом – а так, взглядом. Они были из другого мира. Давыдову и хотелось попасть в этот другой мир, но и свой – веселый, пьяный, гулящий – уж очень ему нравилось. Но Алла его чем-то зацепила.

Уткина каким-то чутьем угадала, что Давыдов думает о другой.

– Какую это ты шалаву ждешь? – сердито проговорила Уткина. – Поди какую-нибудь студентку тощую? Настоящая баба должна быть в соку!