Я буду рядом - Шин Кун-Суук. Страница 59

– Кто такой Кристофер?

И я вспомнила, как когда-то давно профессор Юн точно так же стоял перед своими студентами, включая меня и Мен Сё. Я обвела взглядом их озадаченные лица и улыбнулась. Когда все молодые люди начинали казаться мне милыми и симпатичными, я задумывалась о том, что становлюсь старше. А впрочем, это не так уж и плохо – становиться старше. На самом деле еще один явный признак того, что вы стареете, – тихая зависть, которую вы испытываете к тем, кто беспечно несет свою юность, и чувство утраты, словно огромная волна, начинают ослабевать и притупляться. И у вас остается лишь надежда – ничто не помешает этим молодым людям с легкостью идти по жизни вперед.

– Так кто-нибудь слышал о Кристофере?

Я снова взяла очки со стола и надела их. И в этот самый момент сияющие глаза студентов снова ярко засверкали передо мной.

Когда он позвонил мне через восемь лет и сообщил о профессоре Юне, я три дня не могла решиться пойти в больницу. То утро я просидела на одном месте, но все-таки наконец привела в порядок стол и уже собралась отправиться в больницу, как снова раздался телефонный звонок.

Это оказался Водопад. После окончания нашего университета Водопад уехал изучать архитектуру в университет Пенсильвании, где находился настоящий дом под названием «Водопад». А после возвращения возглавил фирму архитектурного дизайна, расположенную недалеко от дома, где я жила. Вероятно, ему кто-то сообщил о профессоре Юне, и он позвонил мне. Судя по всему, люди, чья жизнь соприкоснулась с жизнью профессора Юна, по очереди обменивались печальными сообщениями о нашем учителе.

Когда я услышала новость о профессоре от Водопада, она наконец дошла до моего сознания. Он предложил приехать за мной и отвезти в больницу, но хотя я как раз собиралась уходить, все-таки сказала ему, что у меня гость и я приеду позже.

– Гость? – В его голосе я услышала удивление, но он тут же добавил: – Что ж, тогда увидимся в больнице.

Я повесила трубку и просидела за столом до наступления темноты. Я взглянула на свой аккуратно убранный стол, а затем открыла папку с документами из неправительственной организации, где была собрана информация о подозрительных смертях. Я уже давно собирала эти бумаги, собиралась отправить их старшей сестре Дэна. Мне больно было читать о людях, которые умерли до срока. Как только я могла лицом к лицу оставаться с этими людьми, так неожиданно и необъяснимо ушедшими из жизни? Весь следующий день я распечатывала копии тех документов, в которых говорилось о необъяснимых смертях в армии, а затем отправила их сестре Дэна. Близкие Дэна до сих пор не могли оправиться от боли и потрясения и отказывались говорить о несчастье с Дэном. Я хотела убедить их написать прошение о проведении повторного расследования произошедшего.

Я понимала – мое появление в больнице у профессора Юна ничего не сможет изменить, но все равно не торопилась туда идти. Мне казалось – он не в больнице, а здесь, стоит рядом со мной, подсовывает мне чистый лист бумаги и спрашивает: «Что ты делаешь?» Целый день я боролась с собой, не решалась пойти в больницу, пыталась справиться с чувством вины, разрывающим меня изнутри. Я оттягивала этот непростой момент, как могла, понимала – тогда должна буду смириться с предстоящей потерей, принять ее как неизбежное. За окном все так же падал снег. Я вспомнила, как когда-то отправилась к дому профессора Юна в сильный снегопад, но испугалась, что не найду его, и повернула обратно. Сейчас мне отчаянно захотелось, чтобы профессор Юн бросился бы бежать от смерти и вернулся к нам. Два дня я провела в противостоянии с самой собой. Но на третий день мои туго натянутые нервы ослабли, и меня охватило странное облегчение. И словно мешая моему желанию пустить все на самотек и больше ничего не слышать об ухудшении состояния профессора Юна, он снова позвонил мне на четвертый вечер. В тот момент, когда раздался телефонный звонок, я знала: это Мен Сё. И точно знала, что он скажет.

– Похоже, он не переживет этой ночи.

Профессор Юн как-то сказал, что наша жизнь в этом мире предвещает нам перерождение в иные формы, и в этом и должен заключаться источник нашей надежды. Самое прекрасное мгновение для всего сущего, от человека до любого крохотного живого создания, – это момент между рождением и смертью. И этот момент мы называем юностью. Когда Мен Сё позвонил мне второй раз за восемь лет и сказал, что профессор Юн не переживет этой ночи, когда он произнес мое имя: «Юн-а» и умолк, я вдруг вспомнила его давно забытые слова: «Давай навсегда запомним этот день». И это воспоминание обрушилось на меня, словно мчащиеся по чистому водному потоку лоси.

Я приехала в больницу, поднялась на лифте в отделение и направилась в палату, где лежал профессор Юн. Мои шаги гулким эхом разносились по пустому коридору. Но едва я об этом подумала, мне стало казаться – звук моих шагов усиливается, пока, наконец, не заполнил все вокруг. И я больше ничего не слышала. Это было невыносимо, даже пришлось остановиться. В другом конце коридора какой-то человек прислонился к стене. В тот момент, когда я заметила, что человек наблюдает за мной, он отодвинулся от стены и выпрямился. Это оказался Мен Сё. Я узнала его даже издалека. Я хотела броситься ему навстречу, но вместо этого замерла на месте, глядя на него. И он неподвижно стоял и смотрел на меня. Когда я снова направилась к нему, он тоже двинулся мне навстречу. Мы медленно шли вперед и, наконец, встретились в середине коридора.

– Ты пришла.

На нем был темно-синий костюм. Он коротко взглянул на мое лицо. Я заглянула ему в глаза. Его брови резко поднялись вверх, словно испуганно взлетающие в небо птицы. На мгновение меня захлестнули воспоминания о нашем первом дне знакомства, и я быстро выпрямилась, перевела взгляд на его галстук и консервативно серо-желтую рубашку. Каждый раз, натыкаясь на его фотографию в газетах или журналах, я обращала внимание, что он не расстается с фотоаппаратом. Однажды я даже прочитала интервью и увидела фотографию, на которой он, опустившись на одно колено, фотографирует какой-то объект. Рядом с ним стоял рюкзак, размером с маленького ребенка. В статье говорилось о его путешествии по Восточному побережью США с тяжеленным оборудованием для инсталляций. Репортер рассказывал, как пытался поднять его рюкзак, но тот оказался настолько тяжелым, что пришлось тут же опустить на землю. Он писал, что Мен Сё стремительно ловко взбирался на склон, словно тигр, с огромным тяжелым рюкзаком на плечах, чтобы сфотографировать приближающийся поезд. В статье даже говорилось, что после таких бесконечных подъемов вверх по откосу его коленные суставы стали твердыми, как корка грязи на его джинсах. Он стал одним из тех фанатично преданных своему делу людей, кто без промедления кидается к интересующему их предмету и падает на колено, чтобы сфотографировать его. Время от времени читая газеты и просматривая журналы, я узнала – он стал фотохудожником, а не писателем. Поначалу на фотографиях я долгое время пристально вглядывалась в его черты с противоречивыми чувствами, но постепенно привыкла к этому. Похоже, он постоянно переезжал с места на место. И возможно, именно поэтому мне было непривычно видеть его в костюме.

– Пойдем.

Он шагнул вперед. Завернув за угол, я увидела знакомые лица. Люди собрались в группы по двое, по трое, а один человек стоял немного в стороне с опущенной в задумчивости головой.

При моем появлении кто-то приветствовал взглядом, кто-то ободряюще похлопал по плечу. Но никто не сказал с укоризной: где ты была так долго? Мен Сё подошел к двери в палату, а затем обернулся ко мне. Он вытащил руки из карманов и положил мне на плечи.

– Держись!

Он начал было говорить, что подождет меня здесь, но затем передумал и сказал:

– Давай зайдем вместе.

Уже в палате я поняла, почему он пошел со мной. И невольно схватила его за руку. Тело профессора Юна было заключено в короб из прозрачного стекла. Лишь его лицо и руки виднелись снаружи. К его носу и горлу были подведены трубки для дыхания и питания. Все тело распухло, не имея ничего общего с прежним профессором Юном, когда-то похожим на обтянутый одеждой скелет. Я смотрела на его руки, лежащие по обе стороны его заключенного в стеклянный короб опухшего тела. Истощенные руки, настолько испещренные следами от уколов, что живого места на них не осталось, только ладони остались прежними. Кожа на пальцах выглядела огрубевшей и мозолистой, но на свету казалась полупрозрачной, как у младенца. Его тонкие пальцы напоминали деревянные карандаши. Мне хотелось прикоснуться к руке профессора Юна, но мою руку крепко сжимал Мен Сё.