Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта» - Драбкин Артем Владимирович. Страница 39

— Перед войной стало полегче жить?

— Да. Колхозники даже отказывались брать заработанную пшеницу — хватало своей. И одевались, и кушали хорошо.

— Когда вас призвали, вы хорошо знали русский язык?

— Я учился в русской школе. Причем был отличником. Когда в 5-м классе учился, мой диктант носили в 10-й класс, показывали: «Смотрите, как ученик 5-го класса, казах пишет». Я был одаренным, бог мне в этом деле помогал.

— Чему учили во Фрунзенском пехотном училище?

— Я был минометчиком. Изучали 82-мм батальонный миномет. Плита 21 килограмм, ствол 19 килограммов, двунога тоже 19 килограммов. Я, как самый маленький, таскал деревянные лотки с минами. Части миномета я носить не мог.

— Когда попали на фронт, какое было у вас оружие?

— Сначала дали карабины. Потом десантникам выдали автомат ППС. Три рожка. Легкий, с откидным прикладом. Хороший автомат. Мы его любили, но карабин лучше. Карабин со штыком. Пять патронов зарядил, стреляешь — знаешь, что точно убьешь. А в автомат песок попал — его заело. Он может отказать, может тебя подвести. Карабин никогда не подведет. Кроме того, всем выдали по финке и три гранаты. Патронов в вещмешок набили. Пистолеты кто хотел — имел, но у меня не было.

— Что обычно было в вещмешке?

— Сухари, хлеб, немного сала шпик, но в основном патроны. Если ходили в тыл, то мы о еде не думали, брали как можно больше патронов и гранат.

— Приходилось брать «языка»?

— Приходилось. В Карпатах пришлось днем брать. Командиру взвода дали задание срочно взять «языка». Пошли всем взводом. Сплошной обороны у немцев не было. Мы хотели пройти напрямик, бегом пересечь открытое место, выйти в тыл немцам и искать, кто попадется. Когда стали перебегать, заработал немецкий пулемет. И мы все легли. Назад вернулись и пошли по лесу кругом, в обход. Вышли к этой же поляне, только с другой, немецкой, стороны. Посмотрели — окоп, в нем два пулеметчика смотрят в сторону нашей обороны. Пошли я и Лагунов Николай. Мы не боялись ни хрена, потому что они нас не видели. Подошли сзади: «Хальт! Хенде хох!» Они схватились за пистолеты. Мы пару очередей из автоматов выпустили, но не стали их убивать — они нам нужны были живыми. Тут остальные ребята прибежали. Отобрали у этих пацанов… они тоже молодые ребята… пистолеты, пулемет забрали и повели. Вот так в течение двух часов выполнили указание штаба. Вот так приходилось брать… Были и другие случаи… На такой-то сопке окопались фрицы. Надо поймать и привести. Притом желательно не рядового, а офицера… Разведчик всю жизнь ползает по-пластунски. Другие на ногах ходят, летчики летают, артиллеристы стоят, за 20 километров стреляют, а разведчик всю жизнь ползает на пузе… И вот ползком друг друга выручаем…

— Когда в «поиск» шли, во что были одеты?

— Маскхалаты были. Зимой белый, а летом пятнистый.

— Немецким оружием пользовались?

— Единственный раз. В Венгрии мы на сопку вылезли. На ней стояла богатая вилла. Мы в ней остановились — сильно устали. Ни часового, ни охраны не поставили, и все уснули. Утром один из наших пошел оправляться. Заглянул в коровник — немецкий солдат доит корову! Он бегом в дом. Поднял тревогу. Выскочили, но немец уже убежал. Оказалось, что немцы недалеко. Нас было всего 24 человека, но мы пошли в атаку, открыли автоматный огонь, начали их окружать. Они начали драпать. В 1945-м они драпали будь здоров! Николай Куцеконь подхватил немецкий пулемет. Мы начали спускаться с этой сопки. Спуск оканчивался обрывом. А под ним сидело человек пятьдесят венгерских солдат. Мы по гранате кинули туда, и Куцеконь по ним из пулемета… Он очень быстро стреляет, наш та-та-та, а этот тру-тру-тру… Никто не убежал.

— Какие трофеи брали?

— Часы в основном брали. Возьмешь пилотку, поставишь, кричишь: «Урван — часы есть?!» Все несут, кладут. А потом отбираешь, какие получше, остальные выбрасываешь. Эти часы быстро расходились. Играли в игру «махнем не глядя»: один зажимает в кулаке часы, другой еще что-то или тоже часы, и меняются.

— Как относились к немцам?

— Как к противнику. Личной ненависти не было.

— Пленных стреляли?

— Бывало… Я сам двоих убил. Ночью захватили деревню, пока мы эту деревню освобождали, погибло четверо наших. Заскочил в один двор. Там немцы запрягали лошадь в бричку, хотели уже убегать. Я их застрелил. Потом на этой же бричке мы по дороге сами дальше поехали. Мы все время их догоняли, а они драпали без остановки.

— С финнами тяжелее было воевать?

— Очень тяжело. Немцам до финнов далеко! Финны все двухметровые, здоровые. Они не разговаривают, все молчком. Притом они были жестокие. Нам так казалось в то время.

— Мадьяры?

— Трусливый народ. Его как в плен возьмешь, сразу кричит: «Гитлер капут!»

— Как складывались взаимоотношения с местным населением?

— Очень хорошо. Нас предупреждали: если к местному населению мы будем относиться, как немцы относились к нашим, то будут судить судом Военного трибунала. Один раз меня чуть не судили. Остановились в деревне. Взвод разведки питался со своего котла. Мы сами себе готовили и кушали. Утром, когда поднялись, видим, бегает рябой такой небольшой поросенок. Ребята хотели его загнать в сарай, поймать, убить, но у них не получалось. Я как раз вышел на крыльцо, и Куцеконь мне кричит: «Зекен, давай автомат!» Я взял автомат и застрелил его. А рядом умывался капитан из соседней части. Мы не обратили на это внимание. А он доложил в штаб, и заместитель командира полка по политической части пришел, нас, шесть человек, арестовали, и свинью с собой мы забрали. Хозяйка стояла рядом и плакала. То ли свинью ей было жалко, то ли нас. Не знаю. Допросили нас, выяснили, что стрелял я. Сказали: «Пойдешь в 261-ю штрафную роту». Капитан Бондаренко, начальник разведки полка, говорит: «Ну какой из тебя разведчик, твою мать?! Такого разведчика надо посадить! Почему ты попался?!» Костерил меня на чем свет стоит. Пятерых выпустили, а меня посадили в погреб. А тут немец под Балатоном в наступление пошел. Надо двигаться, решать вопросы. Командование выпустило меня. Пришел, ребята поесть приготовили, но есть пришлось на ходу. На ходу и ремень отдали.

— За войну есть награды?

— Я получил медаль «За отвагу» и орден Отечественной войны 1-й степени.

— Вши на фронте были?

— Вши жизни нам не давали. Мы в лесу зимой или летом разжигали костер, снимали одежду и трясли над костром. Треск стоял!

— Какой был самый страшный эпизод?

— Их много было… Сейчас и не вспомню… После войны лет пять-шесть война снилась постоянно. А последних лет десять ни разу не приснилось, ушло…

— Война для вас самое значимое событие в жизни, или после нее были более значимые события?

— На войне была такая дружба, доверие друг к другу, которых больше никогда не было и, наверное, не будет. Тогда мы друг друга так жалели, так друг друга любили. Во взводе разведки все ребята были замечательные. Я с таким чувством их вспоминанию… Уважение друг к другу — это великое дело. О национальности не говорили, даже не спрашивали, кто ты по национальности. Ты свой человек — и все. У нас были украинцы Коцеконь, Ратушняк. Они были постарше нас года на два-три. Здоровые ребята. Мы-то чаще им помогали. Я маленький, незаметно мог прорезать проход в колючей проволоке. Они понимали, что они сильнее меня, но я должен быть рядом, чтобы помочь. Это уже неписаный закон, нас никто этому не учил. Когда возвращались с задания, мы кушали и 100 граммов пили, вспоминали, кто как кому помог, кто как действовал. Такой дружбы сейчас нет нигде и вряд ли будет.

— В боевой обстановке что испытывали: страх, возбуждение?

— Перед тем как наступать, есть какая-то трусливость. Боишься, останешься живой или нет. А когда наступаешь, все забываешь и бежишь стреляешь и не думаешь. Только после боя, когда разбираешься, как все происходило, то иногда сам себе не можешь дать ответ, что и как делал — такое возбуждение в бою.