Тайный брак императора: История запретной любви - Палеолог Морис Жорж. Страница 8

— Смею спросить, чем вызваны поздравления вашего величества?

— Я только что тебя назначил своим послом в Лондон.

Несколько сдавленным голосом Шувалов рассыпался в благодарностях. В преемники Шувалову по руководству тайной полицией император назначил не высокопоставленное лицо, какими были Петр Андреевич и его предшественники Бенкендорф, Долгорукий, Орлов, а скромного офицера, генерала Потапова. Он должен был быть при всех обстоятельствах слепым орудием царской воли.

Александр II был чрезвычайно озабочен судьбой своих незаконных детей. Желая скрыть их происхождение, он приказал их тайно окрестить и из особой предосторожности собственноручно уничтожил акт крещения.

Однако вскоре ему стали ясными все неудобства и унижения, с которыми придется столкнуться его по плоти и по крови детям, если как-нибудь не будет установлено их гражданское положение.

Основные законы империи предоставляли ему неограниченные возможности. 1-я статья этих законов гласила: «Император Всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной его власти, не токмо за страх, но и за совесть, сам Бог повелевает». А статья 70-я дополняла 1-ю следующим положением: «Высочайший указ, по частному делу последовавший, или особенно на какой-либо род дел состоявшийся, по сему именно делу или роду дел отменяет действия законов общих».

По смыслу этих законов всякое решение, носящее подпись царя, имело силу закона, вне зависимости от того, какие вопросы разрешались царским указом. По общему правилу императорские указы должны бы быть опубликованы Правительствующим сенатом, который, несмотря на свой громкий титул, был лишь судебным учреждением и имел функции пересматривать состоявшееся решение судов, а также опубликовывать законы. Государь, однако, имел право решать, чтобы тот или иной из его указов не был объявляем никому.

При таких условиях Александр мог легко создать своим незаконным детям законное гражданское положение.

Некоторое время он колебался над вопросом о том, какую дать им фамилию. Самым простым казалось бы закрепить за ними имя матери, славное имя Долгоруких. Но Александр не хотел, чтобы его дети силой были прикреплены к мужской линии рода, который мог от них отречься. Их отцом был Романов, и поэтому было естественно образовать из них новую ветвь, которая распустилась бы как свежая прививка на старом родословном дереве. Но при таком решении создавалось бы впечатление, что мать отказывается от них.

По мужской линии своего рода Екатерина Михайловна происходила от Рюрика и Владимира Мономаха. Одним из наиболее славных ее предков был князь Юрий Долгорукий" восьмой сын Владимира Мономаха, основавший в 1147 году Москву. Вдохновленный этими историческими воспоминаниями, Александр II пожаловал своим незаконным детям имя Юрьевских, присовокупив к нему титул светлейших князей.

11 (23) июля 1874 года он собственноручно составил указ, который должен был оставаться в тайне, и поручил хранение его своему верному адъютанту, генералу Рылееву. Этот указ гласил:

Указ Правительствующему сенату. Малолетним Георгию Александровичу и Ольге Александровне Юрьевским даруем мы права, присущие дворянству, и возводим в княжеское достоинство с титулом светлейших.

Александр.

Царское Село, 11 июля 1874 года.

Этим указом Александр II не только давал им фамилию, связывающую их с родом их матери, но, называя их Александровичами, как бы открыто признавал своими детьми.

Петр Шувалов, в неосторожных словах заявивший, что государь на все смотрит глазами своей фаворитки, не преувеличивал. Надо, однако, к этому прибавить, что Екатерина Михайловна видела все вещи в том свете, в котором их ей показывал ее августейший друг, и что таким образом Александр II находил в ней лишь отражение своих собственных взглядов.

Одного факта достаточно, чтобы показать, как посвящал Александр II ее в важнейшие политические вопросы.

1875 год начался с плохого предзнаменования. Столкновение между Францией и Германией казалось неизбежным.

Ссылаясь на некоторые выступления французских епископов в борьбе Германской империи с католической церковью, Бисмарк обвинял Францию в желании нарушить мир и подготовить реванш. Вскоре обнаружились и те цели, которые Бисмарк преследовал в своей клеветнической тактике. Князь Горчаков, взволнованный происходящим, преподал германскому Министерству иностранных дел советы умеренности. Атмосфера несколько прояснилась. Но вскоре германская печать возобновила свои нападки на Францию. Тогда Александр II почувствовал, что лишь он один своим личным вмешательством может обуздать германскую заносчивость, и он решил без замедления отправиться в Германию на свидание со своим дядей Вильгельмом I.

Несмотря на то, что его отсутствие должно было быть очень непродолжительным, несмотря на всю важность предстоящих переговоров, несмотря на то, что эти переговоры и официальные приемы должны будут отнять у него много времени, Александр II решил все-таки ехать вместе с Екатериной Михайловной.

28 апреля (10 мая) он в сопровождении князя Горчакова прибыл в Берлин и остановился в здании своего посольства на Унтер-ден-Линден. Княжна Долгорукая, приехавшая в тот же день, поселилась в соседней гостинице.

Император Вильгельм немедленно принял государя, который открыто заявил, что он не потерпит нападения на Францию. Престарелый Вильгельм с кроткой улыбкой ответил, что он об этом и не думает, но тотчас в суровых выражениях начал осуждать французское правительство и народ. При этом он сослался на своего канцлера, который подробно изложил Александру II причины неудовольствия, возбуждаемого Францией.

На следующий день Бисмарк в здании русского посольства был принят Александром II. Беседа длилась долго и имела решающее значение.

Простившись со своим посетителем, Александр II прошел в отведенную ему комнату. Верный своим скромным привычкам, он отказался занять парадные покои, выходящие окнами на улицу, и остановился в маленькой, скверно меблированной комнате с окнами во двор.

В этой комнате ждала его княжна Долгорукая. И он ей тотчас же передал содержание своего разговора с Бисмарком: "Бисмарк угостил меня своими запутанными рассуждениями, которые он уже изложил вчера Горчакову. Я дал ему высказаться. Но категорически предупредил его, что ни под каким предлогом не позволю напасть на Францию. Если я не сохраню нейтралитета, сказал я ему, Германия бессильна что-либо сделать. Так знайте же, я не останусь нейтральным… Тогда он попытался мне доказать, что Франция представляет опасность для германского народа, так как она слишком быстро оправляется. Нужно поэтому поспешить образумить ее до того, что она успеет восстановить свои военные силы. Он дошел даже до того, что сказал мне: "Сегодня еще мы без труда можем вступить в Париж. Скоро это сделается невозможным". Я прервал его, вновь повторив самым решительным тоном, что я никогда не допущу нападения на Францию. Он тут же начал мне клясться, что он лично не питает никаких воинственных замыслов… Не правда ли, я выбрал правильный тон для разговора с ним?"

В тот же вечер на придворном балу Александр II с полной искренностью заявил нашему послу, графу Гонто-Бирону: "Вы можете быть вполне спокойны, император уверил меня, что он не думает о войне, и он направит все свои усилия для сохранения мира".

Французский министр иностранных дел, герцог Деказ, осведомленный о милостивых словах царя, точно оценивал их значение. Он писал Гонто-Бирону: "Мы избегли страшной опасности. Нас хотели заставить разоружиться или подвергнуться новому нападению. Нам необходима была внешняя поддержка. Могли ли мы на нее надеяться? Старая Европа наконец пробуждается".

Обрадованный успешностью своей поездки и особенно тем, что ему удалось сохранить мир, Александр II вернулся в Санкт-Петербург. Его встретила там весна, прелестная на Русском Севере.