Тайна гибели Лермонтова. Все версии - Хачиков Вадим Александрович. Страница 17

Конечно, это только предположение, но попробуем найти хотя бы косвенные подтверждения ему. Обратим внимание на фразу из воспоминаний Эмилии Шан-Гирей: «В течение последнего месяца он (Лермонтов) бывал у нас ежедневно…» Согласитесь, что бывать ежедневно в доме Верзилиных гораздо удобнее, если живешь рядом, в том же квартале, а не шагаешь по жаре через весь городок, с горы на гору. Отняв от даты гибели Лермонтова месяц, получаем как раз 15 июня – дату выдачи свидетельства доктором Барклаем-де-Толли.

Еще одно соображение: Чилаев взял с Лермонтова и Столыпина «за весь средний дом» сто рублей. Странно. Ведь обычно нанять на весь сезон отдельный дом с кухней и конюшней (а то и другое в чилаевской усадьбе имелось и было предоставлено друзьям) стоило 400–600 рублей. Пусть домик был неказист, находился далеко от источников. Но имел четыре комнаты, располагался в живописном и «экологически чистом» уголке Пятигорска, что тоже ценилось. Так что 100 рублей – явно маловато.

Благодаря разысканиям сотрудников музея Лермонтова, удалось установить «таксу», применяемую Чилаевым в расчетах с жильцами. Было выяснено, что в 1844 году приехавший в Пятигорск полковник Безобразов снял на неделю домик, в котором он бывал у Лермонтова в 1841 году. И Чилаев в своей памятной тетради указал сумму в 12 рублей серебром, которые получил за его недельное проживание в «Среднем» доме. Разделив 100 рублей на 12, видим, что оплату с Лермонтова и Столыпина Чилаев взял за восемь недель. А они рассчитывали пробыть на Водах, по крайней мере, до середины августа – об этом мы можем судить по тому, что Лермонтов просил бабушку в своем письме от 28 июня выслать ему сюда сочинения Жуковского и Шекспира. Доставка почты в оба конца занимала не менее месяца. Плюс несколько дней на то, чтобы приобрести книги, – вот и получается, что Лермонтов собирался уехать никак не ранее середины августа.

Квартира на этот срок оставалась за ним и Столыпиным – ведь и перебравшись лечиться в Железноводске, они продолжали наезжать в чилаевскую усадьбу. Отнимите от середины августа восемь недель – выйдет та же середина июня. Так что очень даже вероятно, что Лермонтов прожил у Чилаева не более месяца. А если учесть, что 7 июля он уехал для продолжения лечения в Железноводске, то и того меньше.

Здесь читателю снова предлагается выбор – поверить домохозяину, что Лермонтов жил у него с 23 или 24 мая, при этом игнорируя документально подтвержденную дату более позднего поселения Васильчикова у Чилаева, а также логично обоснованные соображения о неопределенном положении поэта в Пятигорске, не позволявшем ему снять постоянную квартиру. Или же распрощаться с красивой версией о том, что домик под камышовой крышей был единственным приютом поэта в его последнее лето.

Впрочем, Лермонтов в любом случае прожил в этом доме достаточно долго. И большинство сведений об этой жизни были получены Мартьяновым от квартирного хозяина. Именно благодаря Чилаеву мы знаем, как выглядел домик, ставший последним приютом Лермонтова, – каково было расположение комнат, какие двери куда вели, где какая мебель стояла.

«Наружность домика самая непривлекательная, – пишет Мартьянов. – Одноэтажный, турлучный, низенький, он походит на те постройки, которые возводят отставные солдаты в слободках при уездных городах. Главный фасад его выходит на двор и имеет три окна, но все три различной меры и вида… Сбоку домика с правой стороны пристроены деревянные сени с небольшим о двух ступенях крылечком. Стены снаружи обмазаны глиной и выбелены известкой. Крыша тростниковая с одной трубой.

В сенях ничего, кроме деревянной скамейки, не имеется. Из сеней налево дверь в прихожую. Домик разделяется капитальными стенами вдоль и поперек и образует четыре комнаты, из которых две комнаты левой долевой (западной) половины домика обращены окнами на двор, а другие две правой (восточной) половины – в сад. Первая комната левой половины, в которую ведет дверь из сеней, разгорожена вдоль и поперек перегородками и образует, как широковещательно определил В. И. Чилаев: прихожую, приемную и буфет».

Благодаря стараниям реставраторов мы сегодня можем видеть домик таким же, как тогда, – четыре небольшие комнаты, обставленные простейшей мебелью, – исключение составляют привезенные из петербургской квартиры поэта письменный стол и кресло. И потому без удивления воспринимаем оценку жилища Михаила Юрьевича, данную Мартьяновым: «Общий вид квартиры далеко не представителен. Низкие, приземистые комнаты, стены которых оклеены не обоями, но просто бумагой, окрашенной домашними средствами: в приемной – мелом, в спальне – голубоватой, в кабинете – светло-серой и в зале – искрасна-розовой клеевой краской. Потолки положены прямо на балки и выбелены мелом, полы окрашены желтой, а двери и окна синеватой масляной краской. Мебель самой простой, чуть не солдатской, работы и почти вся, за исключением ясеневого ломберного стола и зеркала красного дерева, окрашена темной под цвет дерева масляной краской. Стулья с высокими в переплет спинками и мягкими подушками, обитыми дешевым ситцем.

В наше комфортабельное время, конечно, многим покажется странным, что такие интеллигентные, состоятельные люди, как Столыпин и Лермонтов, могли квартировать в подобном мизерном помещении. Но, если Пятигорск и теперь, спустя 50 с лишком лет, не представляет надлежащих удобств для жизни приезжающим на лето туристам и больным, то тем более тогда и это помещение считалось одним из лучших».

Из рассказов Чилаева мы достаточно ясно представляем себе и то, как жил обитатель домика – когда вставал, что ел, где проводил время, кто бывал у него в гостях: «Образ жизни Лермонтова в Пятигорске был самый обыкновенный и простой. Ничто не напоминало в нем поэта, а скорее помещика-офицера с солидною для кавказца обстановкой. Квартира у него со Столыпиным была общая, стол держали они дома и жили дружно. Заведовал хозяйством, людьми и лошадьми Столыпин. В домике, который они занимали, комнаты, выходящие окнами на двор, назывались столыпинской половиной, а выходящие в сад – лермонтовской. Михаил Юрьевич работал большей частью в кабинете…

Работал он при открытом окне, под которым стояло черешневое дерево, сплошь осыпанное в тот год черешнями, так что, работая, он машинально протягивал руку, срывал черешни и лакомился ими. Спал Лермонтов на кровати, стоявшей до 1870 г. в кабинете, и на ней был положен, когда привезли тело его с места поединка… Хозяйство его велось представительно! На конюшне он держал двух собственных верховых лошадей. (Красавца-скакуна серого Черкеса он купил тотчас по приезде в Пятигорск.) Штат прислуги его состоял из привезенных с собой из Петербурга четырех человек, из коих двое было крепостных: один камердинер, бывший дядька его, старик Павел Соколов, и конюх Иван Вертюков, и двое наемных – помощник камердинера гуриец Христофор Саникидзе и повар, имя которого не сохранилось. …Вставал он неодинаково, иногда рано, иногда спал часов до 9-ти и даже более. Но это случалось редко. В первом случае тотчас, как встанет, уходил пить воды или брать ванны и после пил чай, во втором же – прямо с постели садился за чай, а потом уходил из дому. Около двух часов возвращался домой обедать и почти всегда в обществе друзей-приятелей… Обедало постоянно четыре-пять, а иногда и более приглашенных или случайно приходивших знакомых, преимущественно офицеров. После обеда пили кофе, курили и балагурили на балкончике, а некоторые спускались в сад полежать на траве, в тени акаций и сирени. Около 6 часов подавался чай, и затем все уходили. Вечер, по обыкновенно, посвящался прогулкам, танцам, любезничанью с дамами или игре в карты».

Ну а как Лермонтов проводил время вне дома? На этот счет мы имеем гораздо больше свидетельств.

«В Пятигорске была жизнь веселая…»

Как же проводил время Михаил Юрьевич Лермонтов летом 1841 года? Очень весело, если судить по сохранившимся письмам и воспоминаниям современников, одновременно с ним находившихся в Пятигорске. «Мы жили дружно, весело и несколько разгульно, как живется в этом беззаботном возрасте, двадцать – двадцать пять лет…» – вспоминал о том лете князь А. Васильчиков. Н. Раевский, уверявший, что был тогда очень близок к Лермонтову, раскрывает, как выглядела та разгульная жизнь: «…в Пятигорске была жизнь веселая, привольная; нравы были просты, как в Аркадии. Танцевали мы много и всегда по простоте… Часто устраивались у нас кавалькады… Обыкновенно мы езжали в Шотландку, немецкую колонию в 7-ми верстах от Пятигорска, по дороге в Железноводск. Там нас с распростертыми объятиями встречала немка Анна Ивановна, у которой было нечто вроде ресторана и которой мильх и бутерброды, наравне с двумя миленькими прислужницами Милле и Гретхен, составляли погибель для l’armee russe».