Тайна гибели Лермонтова. Все версии - Хачиков Вадим Александрович. Страница 40

Менее чем через год сам же Николай – по просьбе не кого-нибудь, а самого шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа – возвращает Лермонтова в гвардейский Гродненский полк, а потом – и в «родной» лейб-гусарский. Единственный минус тут – перевод тем же чином, несколько замедлявший офицеру продвижение по службе. А в остальном… Но и тут врагам самодержавия видится его подлое нутро: «Думается, что здесь был дальний прицел. Царь и его слуга предпочитали держать неблагонадежного поэта под рукою, в столице и Царском Селе, чтобы легче было над ним надзирать» (Э. Герштейн). Но почему тогда «царь и его слуга» не стали держать вблизи себя куда более опасных противников – скажем, декабристов?

Ну а тем, кто все же считает и эту, и вторую отправку Лермонтова на Кавказ суровым наказанием, предлагаем сравнить его судьбу с судьбой другого опального стихотворца, Александра Полежаева. За свою поэму «Сашка», где критиковались, главным образом, университетские порядки и лишь слегка затрагивались верхи Российской империи, Полежаев тоже попал на Кавказ, только в солдатской шинели. Причем император лично распорядился, чтобы он был отдан в солдаты без права выслуги. И потому до конца своих дней Полежаев оставался изгоем. Замечаем разницу?

Эпизод второй. 22 января 1839 года состоялась свадьба родственника поэта, А. Г. Столыпина, с Машей Трубецкой. Венчание происходило в дворцовой церкви в присутствии членов царской семьи. Посаженым отцом невесты был сам император. Разумеется, все приглашенные на свадьбу были строго проверены и отобраны. Из сорока человек, предложенных женихом, присутствовало только шестнадцать. И среди них – Лермонтов. Вместе со своими родными он наблюдал, как невеста появилась в окружении царской семьи, вместе с другими гостями «кушал шампанское вино» в Белой комнате и явно был в доме молодоженов среди принимавших Николая Павловича.

Как видим, питавший «лютую ненависть» к Лермонтову император не возражал, чтобы тот сидел вместе с ним за свадебным столом. Впрочем, разоблачители «мерзостей царизма» и этому придумали иезуитское объяснение: «…автор „Смерти поэта“ был допущен на это полусемейное торжество царской семьи сознательно. Эти факты создают впечатление, что Лермонтова хотели приручить» (Э. Герштейн). Странно, что император не попытался «приручить» еще более опального поэта Полежаева. Или действительно не любимого им князя Сергея Трубецкого, родного брата невесты, которого он даже не допустил на эту свадьбу! Имя Трубецкого, кстати, позволяет рассмотреть еще один момент взаимоотношений царя и поэта.

Эпизод третий. «Постоянным преследованиям Николая I подвергался… Сергей Трубецкой… Ни в какое сравнение не идут с этим проявлением царского каприза жестокие репрессии против Лермонтова. Поэт был переведен в Тенгинский пехотный полк, который вместе с Навагинским пехотным нес в Отдельном кавказском корпусе самые большие тяготы походной боевой жизни. В эти полки ссылались обыкновенно наиболее серьезно провинившиеся офицеры и „государственные преступники“ по делу 14 декабря» (Э. Герштейн).

То ли лютая ненависть к самодержцу, то ли накал верноподданнического усердия совершенно затмили глаза этой почтенной даме. Иначе она заметила бы действительную разницу в репрессиях, примененных Николаем I по отношения к этим двум своим подданным. В 1851 году Сергей Трубецкой увез от нелюбимого мужа некую Лавинию Жадимирскую. За это сугубо бытовое преступление он был посажен царем в Алексеевский равелин – одну из самых жестоких российских тюрем. И, после того как отсидел там порядочный срок, был отдан в солдаты с лишением титула, чинов, состояния и в таком положении находился несколько лет. А Лермонтова за участие в дуэли с сыном французского посла Барантом вновь отправили на Кавказ, правда, уже в Тенгинский пехотный полк, что для кавалериста было очень обидно. Но снова – «тем же чином», то есть опять-таки в статусе офицерском, а не солдатском, как Трубецкого. А ведь само участие в дуэли, согласно действовавшим российским законам, должно было караться чрезвычайно строго, вплоть до смертной казни!

Эпизод четвертый. В июне 1840 года Николай, возвращаясь на корабле из поездки в Европу, писал жене, в том числе и по поводу романа Лермонтова, который взялся читать по ее просьбе:

«13/25 (июня 1840 г.) 10 ¹/₂. Я работал и читал всего „Героя“, который хорошо написан…

14/26… 3 часа дня. Я работал и продолжал читать сочинение Лермонтова; я нахожу второй том менее удачным, чем первый.

7 часов вечера… За это время я дочитал до конца „Героя“ и нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер. …в конце концов привыкаешь верить, что весь мир состоит только из подобных личностей, у которых даже хорошие с виду поступки совершаются не иначе как по гнусным и грязным побуждениям. Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего существования на земле? Люди и так слишком склонны становиться ипохондриками или мизантропами, так зачем же подобными писаниями возбуждать или развивать такие наклонности! Итак, я повторяю, по-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора. Характер капитана набросан удачно. Приступая к повести, я надеялся и радовался тому, что он-то и будет героем наших дней, потому что в этом разряде людей встречаются куда более настоящие, чем те, которых так неразборчиво награждают этим эпитетом. Несомненно, Кавказский корпус насчитывает их немало, но редко кто умеет их разглядеть. Однако капитан появляется в этом сочинении как надежда, так и неосуществившаяся, и господин Лермонтов не сумел последовать за этим благородным и таким простым характером; он заменяет его презренными, очень мало интересными лицами, которые, чем наводить скуку, лучше бы сделали, если бы так и оставались в неизвестности – чтобы не вызывать отвращения».

Как правило, обличители самодержавия опускают первые замечания высокопоставленного читателя, свидетельствующие о его искреннем желании дать объективную оценку роману, и цитируют лишь последнюю часть письма, да еще с подобными комментариями: «Строки царского письма о романе Лермонтова наполнены ненавистью, которую породило убеждение, что поэта невозможно ни „образумить“, ни заставить смириться. Николай I увидел, что Лермонтова ему не сломить. Оставалось одно, избавиться от него…»

Но, перечтя еще раз письмо, спросим себя: где же тут ненависть? Неудовольствие – да, есть. Глава государства надеялся, что в романе, который, по его мнению, был «хорошо написан», появятся герои, которые подадут положительный пример его подданным. Увы, надежда не оправдалась, точнее – оправдалась лишь частично. Послушаем явно не зашоренного специалиста-литературоведа П. Ульяшова:

«Слова императора о том, что такие романы портят нравы и рождают презрение и ненависть к роду человеческому, удивительным образом совпадают со многими вульгаризаторскими рецензиями на книги о героях иных времен… Интересно, однако, что Николай отнюдь не все отверг в романе. Героя времени он увидел в другом персонаже: „Характер капитана прекрасно намечен. Когда я начал эту историю, я надеялся и радовался, что, вероятно, он будет героем нашего времени, потому что в этом классе есть гораздо более настоящие люди, чем те, кого обыкновенно так называют. В Кавказском корпусе есть много подобных людей, но их слишком редко узнают…“

Итак, царь не принял Печорина… и нашел „прекрасно намеченным“ Максима Максимыча. Но Максим Максимыч и у нас вызывает самые добрые симпатии, царь же, очевидно, увидел в нем человека прежде всего правильного, нравственного, благонадежного. „Наметив“ этот характер, Лермонтов, однако, в герои времени вывел Печорина и этим оскорбил вкус царя».

Кстати сказать, в своем отношении к Печорину Николай Павлович был отнюдь не одинок. Вот мнение другого современника, который спрашивает, зачем Лермонтов «истратил свой талант на изображение такого существа, каков его гадкий Печорин?». Так отозвался о романе не какой-нибудь темный обыватель, а один из образованнейших и просвещенных людей начала XIX века, друг Пушкина Вильгельм Кюхельбекер. Так что стоит ли обвинять в неприятии героя лермонтовского романа императора, который образование имел военно-инженерное, в Царскосельском Лицее не учился и лекций лучших профессоров словесности не слушал?