Батальон смерти - Родин Игорь П.. Страница 45

– Да мы только хотим поглядеть на эту невидаль, – отвечали они на окрики протестующих часовых. – Бабы в штанах! – весело восклицали они. – Да к тому же еще и солдаты. Это надо же! Чудно как-то, поневоле станешь любопытным.

В конце концов мне пришлось выйти и поговорить с солдатами. Я села рядом с ними и спросила:

– Как вы думаете: нужно ли дать девушкам отдохнуть после дневного перехода?

– Да, конечно, – согласились они.

– Разве солдату не нужно хорошенько отдохнуть и восстановить силы перед наступлением?

– Точно, нужно.

– Тогда почему бы вам не умерить свое любопытство и не дать уставшим женщинам возможность набраться сил?

Солдаты согласились и разошлись.

На следующий день мои девушки были в приподнятом настроении. Русская артиллерия открыла огонь рано поутру и обрушила на неприятельские позиции шквал снарядов. Без сомнения, это означало наступление. Командир полка устроил нам смотр и произнес взволнованную речь. Он назвал меня матерью батальона и выразил надежду, что девушки ответят мне дочерней любовью. По мере того как день 6 июля 1917 года клонился к исходу, канонада усиливалась. Германская артиллерия не долго молчала. Снаряды стали градом падать вокруг нас.

Ночь мы провели в тех же амбарах деревни Сенки. Удалось ли девушкам заснуть, не знаю. Разумеется, большинство из них испытывали страх перед лицом самой Войны. Пушки бухали беспрестанно, но мои маленькие храбрые солдатики держались стойко, скрывая свои чувства: разве не они начнут это всеобщее наступление на неприятеля, которое поднимет дух русских солдат на всем фронте? Не они ли принесут свои жизни в жертву за любимую Россию, которая, безусловно, с гордостью сохранит в своей памяти подвиг этих трехсот девушек? Смерть ужасна. Но во сто крат ужаснее была бы гибель России-матушки. К тому же в атаку их поведет командир, и с ней они пойдут куда угодно.

А что думала в это время я, их командир? Мне было тогда некое видение: в несокрушимом порыве миллионы русских солдат поднимаются из окопов вслед за мной и тремястами девушками, после того как мы скрылись на ничейной земле на пути к германским траншеям. Ну конечно, мужчинам будет стыдно, когда они увидят, как идут в бой их сестры. Конечно же, фронт воспрянет и все воины как один устремятся вперед, а за ними двинутся мощные армии из тыла. И никакая сила на земле не сможет сдержать неотразимый натиск четырнадцати миллионов русских солдат. И потом наступит мир…

Глава четырнадцатая. С поручением от Керенского к Корнилову

Седьмого июля вечером мы закончили последние приготовления к выходу на передовую линию. В распоряжение батальона передали пулеметный взвод с восемью пулеметами и целый воз винтовочных патронов.

Я сказала девчатам, что в эту ночь весь полк пойдет в наступление.

– Не будьте трусами! Не становитесь предателями! Помните, что сами согласились показать пример воинской дисциплины лодырям в армии. Я знаю, что вы рождены для славы. Страна пристально следит за тем, как вы поведете за собой весь фронт. Положитесь на Господа, и Он поможет нам спасти Родину…

Стоявших рядом мужчин я призвала к полному взаимопониманию и поддержке. Так как на этом участке фронта только что побывал Керенский, солдаты все еще находились под влиянием его пылких призывов защищать страну и свободу. Они живо откликнулись на мое обращение, обещая действовать сообща в ожидаемом наступлении. На землю опустилась тьма, нарушаемая время от времени вспышками разрывов. Нас ждала как никогда трудная ночь.

Артиллерия грохотала громче обычного, когда мы, вытянувшись в цепочку, осторожно пробирались по соединительной траншее к передней линии огня. Остальные подразделения полка продвигались на передовую по другим ходам сообщения. Уже тогда несколько солдат были убиты, многие получили ранения; среди последних оказались и несколько моих девушек.

От командующего 10-й армией генерала Валуева пришел приказ нашему корпусу начать наступление в 3 часа утра 8 июля. Батальон занял участок в передней линии окопов, поддерживаемый с флангов другими ротами. Я находилась на крайнем правом фланге позиции батальона. На крайнем левом был капитан Петров, один из наших инструкторов. Мой адъютант поручик Филиппов остался в центре. Между ним и мной в цепи девушек на одинаковом расстоянии поставили двух офицеров. Таким же образом была построена линия в промежутке между поручиком Филипповым и капитаном Петровым. Мы ждали сигнала к атаке.

Ночь прошла в сильном напряжении. Когда подошел назначенный час, до меня стали доходить странные донесения. Офицеры встревожились. Они почувствовали некоторое беспокойство среди солдат и засомневались в том, что они вообще пойдут в наступление.

Часы показывали три часа утра. Полковник дал сигнал к атаке. Но солдаты справа от меня и слева от капитана Петрова не двигались. Они засомневались в правильности принятого решения. Трусы!

– За что мы должны умирать? – спрашивали одни.

– Что толку в этом наступлении? – вторили им другие.

– Может быть, лучше вообще не идти в атаку, – в нерешительности говорили третьи.

– Правильно. Сначала надо разобраться, нужно ли вообще это наступление, – толковали солдаты в остальных ротах.

Полковник, ротные командиры и некоторые солдаты посмелее пытались убедить полк начать атаку. Между тем светало, начинался день. Время не ждало. Нерешительность отмечалась и в других полках корпуса. Солдаты, почувствовавшие было прилив мужества под влиянием речей Керенского, теперь, когда дело дошло да решительного наступления, растерялись и струсили. Мой батальон застрял в траншее из-за малодушия солдат на обоих наших флангах. Складывалась нетерпимая, недопустимая и нелепая ситуация.

Лучи восходящего солнца осветили несуразнейшую картину: весь армейский корпус обсуждал приказ своего командира о наступлении. Четыре часа утра. Споры все разгорались. Солнце поднялось еще выше. Утренний туман почти рассеялся. Артиллерийский огонь ослабевал. А обсуждение не стихало. Пять утра. Германцы пришли в замешательство и никак не могли понять, будут русские наступать или нет. И весь тот боевой дух, который накопился в батальоне за прошедшую ночь, улетучивался, уступая место физической усталости. А солдаты продолжали спорить, начинать ли атаку!

Была дорога каждая секунда. «Если бы только они отважились наступать, – думала я, – даже сейчас еще не поздно». Но минуты превращались в часы, а решение так и не принималось. Дискуссия продолжалась и в шесть, и в семь часов. День был потерян. И пожалуй, потеряно все. Кровь кипела от негодования при виде абсурдности и глупости происходящего. Подлые трусы и предатели! Они только делали вид, что заинтересованы в наступлении, считая благоразумным не спорить по существу, как будто неделями раньше не обсуждали этот вопрос до хрипоты. Они оказались настоящими трусами, скрывавшими свой страх в потоках пустой болтовни.

Артиллерии было приказано продолжать обстрел. И весь день пушки палили, а солдаты вели свои споры. Было стыдно и унизительно: ведь эти же самые солдаты клялись воинской честью, что пойдут в атаку! А теперь страх за собственную шкуру охватил их сердца и души. Полдень застал солдат в самом разгаре словопрений. В ближнем тылу шли митинги, произносились речи. И более глупых, более пустых доводов нельзя было придумать. В утеху себе они все повторяли и повторяли, запинаясь, одни и те же избитые туманные фразы, лживость которых уже давно стала очевидной. И в общем-то, теряли время, впадая из-за своего малодушия во все большие сомнения и нерешительность.

День клонился к вечеру. Но солдаты так и не пришли к какому-то окончательному решению. И тогда около семидесяти пяти офицеров во главе с подполковником Ивановым пришли ко мне с просьбой разрешить им влиться в строй батальона для совместной атаки. За ними последовали около трехсот наиболее здравомыслящих и храбрых солдат полка. Таким образом, численность батальона возросла до тысячи человек. Я предложила подполковнику Иванову принять командование как старшему по званию, но он отказался.