Дневники русских писателей XIX века: исследование - Егоров Олег Владимирович "trikster3009". Страница 68

Воспоминания о прошлом призваны – бессознательно – уравновесить настоящее состояние неудовлетворенности путем создания положительного образа энергичной и с оптимизмом смотрящей в будущее молодости. В этом контексте приобретают положительное звучание и «тени» предков, изредка появляющиеся на страницах дневника. Они помогают глубже постигнуть смысл собственного существования и отгоняют мысли о бесцельности прожитого. Собственная жизнь воспринимается значимым эпизодом в развертывающемся свитке имен и «дел» предков. И воспоминания завершаются не горьким, а ироническим выводом: «Если мне жить, как прадеду, то умереть очень скоро, а если как отцу, то еще ничего. Почудим!..» (с. 249).

В замыслах Суворин всегда противопоставлял дневник как камерный жанр своему писательскому призванию публициста, журналиста и общественного деятеля. Но в преклонном возрасте попытка создать принципиально новую литературную форму потерпела неудачу. Типологически дневник остался в русле ведущих творческих тенденций писателя, т. е. был сориентирован на события внешнего мира. Как ни старался редактор «Нового времени» отразить на страницах своего дневника душевную жизнь, он непроизвольно превращался под его пером в летопись современных общественных событий. Никакие декларации и заклинания не смогли преодолеть инерцию всех прошлых лет. Напрасно писатель тешил себя перспективой интровертивного дневника – «Надо начать писать о том, что я думаю» – замысел так и остался нереализованным. Даже многочисленные мемуарные вкрапления в текст не меняют его общей направленности: они описывают историю внешней жизни автора, почти не касаясь темы его духовного становления, внутренней эволюции. А историю скитаний своей молодости Суворин обставляет многочисленными «фельетонными» фактами из жизни знаменитостей того времени (Лесков, Чернышевский).

Многолетний журналистский опыт, специфика газетного дела в значительной степени определили и жанровое содержание дневника. Суворинская летопись бесспорно относится к политическому жанру, так как основной ее материал посвящен внутриполитической тематике.

Однако это не та политика, с которой мы имеем дело в дневниках П.А. Валуева, Ф.Ф. Фидлера или В.Н. Ламсдорфа. И дело здесь не в степени приближенности к собственно политическим сферам. Основная часть суворинского дневника приходится на период, когда хозяин «Нового времени» находился на вершине своего политического могущества. Возможности его влияния на политическое мнение широких кругов общественности было не менее велико, чем у высших царских сановников. Дело в другом.

Если в дневниках государственных деятелей типа Е.М. Феоктистова, П.И. Игнатьева, Д.И. Милютина мы имеем дело с политикой в «чистом» виде, без литературной «примеси» в стилистическом и жанровом смысле, то суворинский журнал фильтрует политическую тематику, «прогоняет» ее через очистительный механизм профессионального писательского шаблона, сквозь штампы жанрового мышления. Ведущими жанрами, в которые Суворин облекает политически злободневные факты, являются анекдот, фельетон, репортаж. В этом отношении к суворинскому дневнику ближе дневник В.А. Муханова 1850–1860-х год» в: «В «милостивом» манифесте упомянуто слово «ликовать» или ликование. Митрополит Сергий при встрече их величеств в Троицкой лавре сказал между прочим: «Великая обитель сия, преданная тебе, со священным ликованием сретает тебя, моляся, да благополучно будет и долговременно твое царствование».

«В моей повести «Чужак» <…> выведен мужик-ханжа, живший с красивою бабою и проводивший с нею ночи. Он говорил… что вместе с бабою «они ликуются» (с. 134); «Александр III русского коня все осаживал. Николай II запряг клячу. Он движется и не знает куда. Куда-нибудь авось придет» (с. 264); «Делянов воскликнул после убийства Александра II: – Какое несчастие! Никогда еще этого не было. – А Петр III? – Да, но это на улице. – В комнатах можно душить, а на улице нельзя!» (с. 278).

Второй особенностью политического жанра Суворина является то, что писатель не делает различий между «большой» политикой и незначительными политическими событиями, а нередко снисходит до описания интриг, «грязной» истории. В этом также сказывается профессиональная, журналистская закваска автора: «Наследник <будущий император Николай И> посещает Кшесинскую и <…> ее. Она живет у родителей, которые устраняются и притворяются, что ничего не знают. Он ездит к ним, даже не нанимает ей квартиры и ругает родителя <…> Очень неразговорчив, вообще сер, пьет коньяк и сидит у Кшесинской по 5–6 часов <…>» (с. 24).

Журналистский склад дарования Суворина то и дело склоняет его к обособлению злободневных политических историй в самостоятельные сюжеты новеллистического характера. Так в дневнике появляются: рассказ «Еще о Жохове, убитом Утиным», письмо неизвестной к Суворину, письма самого Суворина, политические статьи из газет. Все эти литературно обработанные произведения, хотя и сохраняют свою автономию в дневниковом контексте, тем не менее явно тяготеют к общей жанровой направленности произведения. Их наличие в дневнике обусловлено своеобразием творческого метода автора.

К концу столетия у классического литературного дневника основательно меняется источниковедческая база. Личные наблюдения и переживания автора уже не являются единственным критерием истины и главным средством информации. Наряду с автором появляются новые ее носители: пресса, общественное мнение, предания в форме анекдотов о недавнем прошлом, частные письма и дневники других авторов.

Летописцам все труднее становится отбирать материал. Порой они просто теряются и впоследствии, уже после сделанной записи, признаются в неправильной селекции. Возникает противоречие между каноном жанрового мышления и новой практикой, требующей от дневниковеда более гибкой методы.

Эта тенденция не только объективно нашла отражение в дневнике Суворина, но и выразилась в негативной форме – в жалобах на неудачный отбор материала для дневника: «Мои заметки носят характер случайный. Вносится часто то, что не стоит, и пропускается то, что записать следовало бы» (с. 306).

Тем не менее писатель не мог противопоставить набирающей силу тенденции устаревшую методологическую модель. Сказывался многолетний литературный опыт. Да и кругозор писателя, склад его характера, природа таланта говорили за новые принципы отбора.

Фельетонность творческого метода выражается в выборе источников информации. Как у заправского репортера ими у Суворина становятся городские слухи, ходячие анекдоты, меняющееся общественное мнение: «Пропасть сплетен за эти дни <…>» (с. 22); «Анекдот об Иннокентии» (с. 91); «С. С. Татищев рассказывал о пререканиях в министерстве иностранных дел» (с. 153). Нередко на страницы дневника попадают выдержки из правительственных распоряжений, фрагменты газетных статей, выписки из дневников других авторов. Все они являются новостями «из первых рук» и создают впечатление достоверности и объективности изображаемого: «Сегодня в «Правительственном вестнике» № 279, четверг, появилось следующее: Внутренние известия <…>» (с. 394–395); «Из записки мин. Финансов (Госуд. Двор. Зем. Банк) 7 апреля 1897 года, № 1263 <…>» (с. 195); «Читал выписку из заметок покойного Любимова – давал сын его <…>» (с. 202).

Суворин черпает материалы для дневника везде, где можно. Неотобранность источников создает на его страницах атмосферу неорганизованного многообразия. Мир словно склеивается из разноцветных осколков различной формы и величины. В нем утрачивается единство, и автор как организующее начало теряется за обилием фактов, до конца не осмысленных и не приведенных в логический порядок мыслью.

Эта тенденция усиливается в последние годы ведения дневника. Его страницы довольно точно изображают прогрессирующий хаос в общественной жизни страны и одновременно неспособность самого автора к привычной работе: «Ничего не выходит. Плохо пишется <…> Ничего не будет хорошего, когда нет государственных людей. Страна не может управляться сама собой» (с. 397).