Да. Нет. Не знаю - Булатова Татьяна. Страница 49

Семья Коротичей покинула кафе «Русская кухня» ровно в тот момент, когда проворные официантки стали накрывать столы к очередным поминкам, не обращая внимания на предыдущих клиентов, явно мешавших отлаженному процессу. Наблюдать за их ловкими движениями остался Федор, надеющийся на то, что ему вновь найдется место за поминальным столом. «Ну а если не найдется, – он приготовился к возможному невезению, – к метро пойдем. Там тоже люди ходят. Без куска хлеба не останусь».

Но пока вместо Федора, оставшегося ожидать нового угощения, к метро направилась вся честная компания во главе с вырвавшейся вперед Валечкой, в глубине души надеющейся хоть немного, но все-таки успеть ощутить прелесть сегодняшнего дня.

– Вон их сколько, – кивнул Михаил Кондратьевич на рассевшихся по бордюрам маргиналов, как две капли воды похожих на прилепившегося к ним владельца замызганной телогрейки.

– А если бы ты по трем вокзалам прошелся, то и не такое бы увидел, – со знанием дела прокомментировала младшая дочь профессора Коротича, славившаяся своими неформальными взглядами с юности, по поводу чего было сломано немало копий.

– Откуда они? – хватался за голову Михаил Кондратьевич и беспомощно посматривал то на тяжело ступающую рядом жену, то на старшую Наташу.

– Коротич, – Аурика посмотрела на мужа, как на умалишенного, – ты что, в другой стране живешь? Они всегда были.

– Я не помню, – отказался признать правоту супруги профессор.

– Ну, конечно, – съязвила Аурика Георгиевна, – все помнят, а он не помнит.

– Папа, – добавила Наташа, – ты просто не обращал на них внимания.

– Такое бывает, – снова вмешалась Аурика, – особенно с математиками. Они считают-считают, считают-считают, а потом – ррра-а-аз! – и все: ничего не помню, ничего не вижу, ничего не слышу. Ты в каком году живешь, Коротич? – застонала она и взяла Наташу под руку. – Спроси у него, – прошептала Аурика дочери, – кто у нас президент.

– Папа, – Наташе было неприятно выполнять поручение матери, и она тотчас переадресовала вопрос, заранее указав имя инициатора, – мама спрашивает: ты помнишь, кто у нас президент?

– Передай своей маме, – не остался в долгу профессор, – что болезни Альцгеймера я не подвержен и если умру, то из-за того, что она забудет закрыть газ на кухне.

– Папа! – хихикнула смешливая Валечка и подхватила отца под руку. Возникшая на пустом месте перепалка родителей стала сигналом того, что и отец, и мать понемногу возвращаются к своему привычному состоянию полной боевой готовности, проявлявшейся в постоянном подшучивании друг над другом. Правда, шутки не всегда были безобидными, но зато безошибочно свидетельствовали о том, что жизнь в профессорской квартире Коротичей идет своим чередом.

– Как бы не так! – возмутилась Аурика и развернулась лицом к супругу: – В роду Одобеску, между прочим, и мой папа – тому прямое доказательство, никто не жаловался на слабую память. Могу напомнить, твой любимый тесть наизусть помнил телефоны всех своих клиентов, адреса антикварных магазинов и дни рождения родственников и знакомых. И еще! – Аурика в возмущении погрозила мужу пальцем. – Он за день до смерти играл с тобой в шахматы и пересказывал мемуары Жукова. Так почему же тогда именно я, единственная из рода Одобеску, должна завершить свои дни в полном беспамятстве?

– Мама, – шикнула на нее Наташа, заметив, как заинтересованно оборачиваются на театрально разглагольствующую Аурику Георгиевну люди, входящие или выходящие из метро. – Хватит уже, – дернула Наталья Михайловна увлекшуюся мать и потащила ту в сулящее прохладу подземелье.

– Ничего не хватит, – сопротивлялась Аурика, но, отделенная от мужа группой незнакомых людей, была вынуждена смириться и замолчать.

Спуск или подъем на эскалаторе всегда действовал на нее отрезвляюще. Невзирая на то, что Аурика родилась в Москве в пору, когда в городе уже существовало метро, она его боялась. И не метро в целом, а эскалатора. Точнее – момента, когда на эскалатор приходилось вступить или же с эскалатора необходимо было сойти. Объяснить эту фобию Аурика Одобеску не могла, но и справиться с нею – тоже, поэтому всегда предпочитала наземный транспорт. А в метро себя вела робко и крепко держалась за поручень, как и рекомендовали доброжелательные тетеньки в красных беретах, сидящие в стеклянных будочках.

В вагоне электрички свободных мест не было, но как только полная Аурика в него вошла, пассажирам стало понятно, что если эту роскошь не расположить на кожаном сиденье вагона, в проходе образуется пробка, ибо обойти эту женщину получится не сразу.

– Мама, – зашипела на Аурику Валечка. – Иди, садись.

– Иду, – хорошо поставленным голосом сообщила Аурика Одобеску, и проход оказался свободен. – А ты говоришь, надо худеть, – обратилась она к Альбине, и пассажиры быстро сообразили, что между этой полной, но элегантно одетой дамой и четырьмя довольно крупными молодыми женщинами существует родственная связь – настолько их лица были похожи друг на друга. Скоро все пять сидели в ряд на одном вытянутом сиденье, причем одну его треть занимала великолепная Аурика.

Михаилу Кондратьевичу места не хватило, и он скромно остался стоять в другом конце вагона вместе с верной Полиной. Оба они были невысокого роста, по-старчески, хотя и стариками-то не были, согнуты и страшно худы, что навевало мысли о грызущей их изнутри болезни. Казалось, Полина подходила Коротичу гораздо больше, чем пышущая здоровьем красавица жена.

– Михал Кондратыч, – обратилась к профессору Полина, – а кто ж там, в Спиридоньевском, ночевать останется?

– Никто, – убежденно ответил Коротич. – И к чему?

– Положено так, Михал Кондратыч, – назидательно произнесла домработница Коротичей и поджала губы. – Душа сорок дней метаться будет. Придет, а дома и нет никого. «Не ждут, значит», – подумает и обидится.

– Ну, что вы говорите, Полина! – возмутился профессор. – Двадцать первый век на дворе, а вы такую ересь несете.

– Двадцать первый – не двадцать первый, а всегда так делают. Нельзя дом пустым оставлять, а то к нам явится.

Профессор посмотрел на женщину с опаской, но оспаривать ее правоту больше не решился и дипломатично посоветовал:

– Надо Аурику Георгиевну спросить.

– Откуда ж Аурика Георгиевна знает? – засомневалась в хозяйке Полина.

– Ну, так сами ей расскажите, – предложил профессор.

– А не послушает?

– А послушает? – продолжал препираться с домработницей Михаил Кондратьевич.

– Ну, и ладно, – обиделась Полина. – Было бы предложено, а хозяева? пусть сами решают.

Профессор Коротич нахмурился, понимая, что домработница обвела его, доктора наук, вокруг пальца, и решил в долгий ящик не откладывать. Подойдя к жене, он нагнулся и что-то прошептал той на ухо. Брови Аурики взлетели вверх, и она заинтересованно посмотрела на якобы ни о чем не подозревающую Полину, уставившуюся на табличку, которая сообщала пассажирам о способах связи с машинистом поезда.

Переступив порог собственной квартиры, Аурика Георгиевна тут же отдала распоряжение накрыть стол и пошла к себе – переодеваться. После того, как из дома «выпорхнули» две средние дочери, у нее наконец-то появилась своя отдельная комната, о которой она мечтала столько долгих лет, с завистью глядя на Михаила Кондратьевича, по статусу имевшего возможность уединяться в своем собственном кабинете.

Не успела она стянуть с себя влажную одежду (благодаря своему весу Аурика активно потела и совсем не терпела духоты), как в дверь заскреблись.

– Что? – недовольно и с раздражением подала голос Аурика Георгиевна и застыла.

– Мам, – она услышала голос Валечки и тут же ожила. Младшая дочь обладала удивительной способностью распространять вокруг себя хорошее настроение даже тогда, когда это казалось принципиально невозможным.

– Входи давай, – поторопила Аурика дочь и начала стаскивать с себя бюстгальтер.

– Мам, – при виде огромной материнской груди, теперь больше напоминающей вымя, Валя поежилась. Она никак не могла привыкнуть к этому зрелищу, невзирая на то, что Аурика всегда легко демонстрировала детям свои внушительные прелести и вообще к наготе относилась весьма просто. По дому она, конечно, без трусов не ходила, но и ни одну свою девочку к ночной сорочке или пижаме не приучила: все они предпочитали спать «в чем мать родила».