Да. Нет. Не знаю - Булатова Татьяна. Страница 79

Видя, что тетка реагирует на поступивший сигнал о помощи как-то странно, Лера на секунду задумалась, а потом моментально решила, что та занята какими-то своими проблемами – иначе чем еще можно объяснить это бестактное молчание.

– Наташа, – требовательно обратилась она к ней. – Ты меня слышишь?

– Слышу, – подтвердила свою вменяемость Наталья Михайловна и аккуратно вставила исписанный листок с именами и телефонами в пухлый ежедневник.

– Ничего ты не слышишь, – поджала губы племянница и повторила еще раз: – У меня беда. Я потеряла серьги с бриллиантами. Те самые. Старинные. Которые бабка подарила мне на свадьбу.

– Я поняла, – чуть слышно, буквально одними губами, проговорила Наташа. – И что?

– Как – «и что»? – сегодня Лера как никогда была разговорчива и упорна. – Тебе что, все равно? – Она даже немного привстала с места. – Вообще?

– А что, собственно говоря, произошло такого, чтобы так нервничать? – понемногу справляясь с собственной растерянностью, поинтересовалась Наталья Михайловна. – Ты осталась без средств к существованию? У тебя сгорел дом? Тебя бросил муж? У тебя неизлечимая болезнь и жить тебе осталось ровно три дня? Что такого?

– Я потеряла бабушкины серьги, которые она мне подарила на свадьбу. И стоили они примерно столько же, сколько дом, который у меня остался! – повысила голос Лера, возмущенная теткиной непробиваемостью.

– Уверяю тебя – гораздо меньше. Но все равно: ничего страшного я в этом не вижу.

– А я вижу! – оборвала тетку Лера. – «Помнить вечно, носить вечно».

– А это твоей бабушке лавры Ге спать спокойно не дают, вот она и нагоняет туману. «Помнить вечно, носить вечно», – передразнила мать Наталья Михайловна, получилось один в один. – Глупость какая!

– Ничего не глупость, – уперлась Лера. – Это дурной знак.

– С какой стати? – чуть не рухнула с кресла доктор Коротич.

– Дурной знак, – повторила племянница, и в ее глазах появилась несвойственная им мутность. Наташа сразу догадалась: слезы навернулись. – Теперь можно ни в какой Комитет не ходить – пути не будет.

– С этим – будет, – степенно произнесла Наталья Михайловна и вытащила из ежедневника заветный листок. – Вот…

– Что это? – По лицу Леры потекли слезы: по форме листок никак не напоминал пропавшие серьги, ощущение неудачи стало еще сильнее.

– Это телефоны тех, от кого многое зависит, – загадочно произнесла Наташа и подняла глаза к потолку. Лера сделала то же самое, но ничего там не увидела и задала очередной глупый вопрос:

– И что мне с этим делать?

Наталья Михайловна медленно поднялась из-за стола, подошла к племяннице и, встав у той за спиной, склонилась к самому ее уху, предусмотрительно раздвинув черные вьющиеся пряди.

– Вот здесь имя, – прошептала она. – Марина Олеговна. Видишь? – ткнула пальцем в листок. – Читай. Вот телефон. Позвонишь, скажешь, что от меня. А дальше тебе все подскажут: как и что.

– А это? – Лера показала на другие имена и фамилии.

– Нотариус, – заскользила пальцем Наталья, – адвокат…

– А зачем? – напугалась молодая женщина.

– Так просто усыновление не делается. На все нужно время и связи.

– Связи? – беспомощно повторила племянница и уже совсем с другим выражением посмотрела на тетку.

– Связи, – подтвердила та и закрыла глаза. Этот жест окончательно убедил Леру в том, что Наталья Михайловна знает, о чем говорит.

Во время визита в Комитет по опеке и попечительству выяснилось, что связи – это прекрасно, но явно недостаточно для того, чтобы мечта обернулась былью. Во всяком случае, перечень требуемых документов служил тому исчерпывающей иллюстрацией.

– Краткая биография усыновителя, справка с рабочего места с указанием заработной платы за последние полгода или декларация о доходах, – выборочно озвучила Лера некоторые пункты предложенного перечня, – справка об отсутствии судимостей, копия брачного свидетельства мужа и жены, медицинское заключение о состоянии здоровья… Представляешь, какой ужас?! – возмутилась она, видимо, не сумев оценить тот факт, что оказалась принята вне очереди, а не строго по записи, как другие. – Да после такого списка забудешь, как себя зовут, сколько тебе лет и где ты живешь! Безумие какое-то! – пожаловалась она матери, сознательно отказавшейся от активного участия в процессе усыновления.

– Так положено, – усталым голосом объяснила Алечка, уверенная в том, что ничего хорошего из этого не получится.

– Но зачем такие сложности? – поддержал жену Матвей.

– А вот зачем, – пытаясь сохранять спокойствие, объяснила Альбина Михайловна с еле заметным раздражением: – Это испытание.

– Бумажной волокитой? – усмехнулся зять и с пониманием посмотрел на насупившуюся супругу.

– Бумажной волокитой, – подтвердила теща. – А вы думали: Наташа позвонила, вы зашли… А обратно – с ребенком на руках вышли? Так не бывает, деточки. Все правильно государство придумало: человек помучается-помучается, потопчется-потопчется, здесь – в очереди постоит, там – посидит, а потом – плюнет и домой уйдет.

– И что в этом правильного? Что у ребенка могли родители появиться и не появились? – чуть ли не в один голос воскликнули Жбанниковы.

– А зачем ребенку такой родитель, который при первой же сложности – в кусты? – вскочила со своего места Альбина Михайловна. – Вы что, телевизор вообще не смотрите?

– А что? – снова в один голос поинтересовались супруги.

– А то! Наусыновляют детей, наполучают жилье, а потом – трава не расти.

– Аля, – тихо окликнул жену Валентин Спицын. – Зачем ты так? Они люди молодые, неопытные. Пусть попробуют.

– Пусть! – потеряв над собой контроль, выкрикнула Алечка. – Но тогда пусть не жалуются, что так трудно.

– Никто и не жаловался, – втянул голову в плечи Матвей, хотя прекрасно видел, как омрачилось Лерино лицо: ей все это не нравилось. И материнская реакция – больше всего.

– Господи! – стояла хирург Спицына у любимой иконы в Хамовническом храме и просила: – Вразуми ее. Может, и не надо все это? Может, уж жили бы, как жили?..

– Как раньше жили, они жить уже не будут, – грустно заявила проникшаяся ситуацией Валечка и посмотрела в окно в надежде рассмотреть там, внизу, своего запропавшего художника, так и не вернувшегося после последнего поста из монастыря. – Это мы думаем, ничего не происходит, а на самом деле – все, что происходит, происходит для чего-то. Вот помяни мое слово, – самонадеянно предупредила она сестру, истерзанную тревогами, – еще пару раз твоя Лерка за той или иной справкой сходит и – баста. Никакие дети им не нужны. Чтобы она… да в очередях… да с утра до ночи… Не поверю ни за что. Вот увидишь!

– А вдруг? – продолжала надеяться Аля, но внешне выказывала полное безразличие к тому, как идет процесс.

– У меня такое чувство, – неожиданно сказала ей вернувшаяся на пару дней в город Аурика Георгиевна, – что больше всех на свете ты сама не хочешь, чтобы твоя Лерка стала матерью.

– Ну что ты говоришь?! – возмутилась Альбина Михайловна.

– То, что вижу, – стояла на своем Аурика. – Меня ты не обманешь. Не хочешь ведь?

– Не хочу, – всхлипнула Алечка и с тоской посмотрела на мать, ожидая обвинений и упреков в свой адрес. – И знаешь почему?

– Знаю, – Аурика села рядом, и Аля отметила, что та основательно похудела. – Знаю, – снова повторила она и взяла дочь за руки. – Еще как знаю, девочка моя.

Услышав «девочка моя», Альбина Михайловна напряглась, потому что знала: ласковая интонация Аурике Георгиевне Одобеску в принципе не свойственна. Это сигнализировало об опасности. А опасность Аля ждала только с одного боку – ее мать была больна, и тяжело больна, может быть, так же, как много лет тому назад Михаил Кондратьевич.

– Мама, – Алечка быстро собралась, интонация ее изменилась: – Как ты себя чувствуешь? Ты похудела.

– Я слежу за весом, – произнесла совершенно невообразимое Аурика Одобеску – ярая сторонница пищевой распущенности.