Английская болезнь - Буфорд Билл. Страница 12

Молодой и, видимо, смелый итальянец вошел в толпу. В основном итальянцы соблюдали дистанцию и наблюдали за происходящим издали, но этот, паренек лет пятнадцати-шестнадцати, отважился подойти, видимо, решив попрактиковаться в английском. Его три более осторожных приятеля шли в метрах пяти позади него, когда он в школьной манере попытался заговорить с одним из суппортеров. Он спросил его, не «энгличанин» ли он.

Тот не обратил на него внимания, и вообще никто не обращал на него внимания, пока наконец еще какой-то суппортер не взял его за плечо. Я не слышал, что он сказал — что-то сквозь зубы, но довольно зло — но я видел, как лицо паренька поменяло выражение, на нем появился страх — и тут суппортер размахнулся и ударил паренька коленом в пах. Итальянец согнулся, попятился назад и упал, тут же подоспели его приятели, схватили его и потащили прочь, оглядываясь на английского суппортера.

То было первое проявление насилия, которое я увидел.

Кто-то сказал, что приехал Роберт, и что такси обошлось ему в 250 фунтов, а еще кто-то спросил меня, нет ли у меня в Англии знакомых, которые собирались бы записать этот матч — арестовали Мика, так что он не сможет его посмотреть. Я не мог представить, чтобы Мик сделал что-то такое, за что его могли бы арестовать — разве что тут запрещено спать на мостовой — но тут я потерял из виду своего собеседника, так как мне пришлось отпрыгнуть в сторону, дабы избежать потока коричневой жидкости, внезапно выплеснувшегося в моем направлении: суппортера, что смотрел на мое колено, вырвало.

Английские песни стали тише — суппортеры разбрелись по кафе, барам и окрестным улочкам — но самого шума стало больше. Большую его часть теперь производили итальянцы. Судя по всему, рабочий день у них закончился, и суппортеры «Ювентуса» — гудя клаксонами автомобилей, скандируя свои собственные речевки — подтягивались на площадь, чтобы посмотреть на англичан. Надо сказать, что к этому времени взорам их открывалось печальное зрелище. Многие англичане еще были здесь, но они были совсем пьяны и, как Мик, пока он еще был на ногах, бубнили песни себе под нос. Многие спали, заснув прямо на мостовой там, где силы покинули их. Некоторые боролись с приступами рвоты. Вода в фонтане давно потеряла свой первозданный цвет.

Подошел еще кто-то и сказал, что автобусы на матч отъезжают через несколько минут. То бишь на футбол мы все-таки едем. Я поплелся в направлении автобусов, как вдруг неподалеку под аркой заметил знакомую фигуру, одиноко стоявшую там: то был мистер Уикз, британский консул. Скрестив руки на груди, он разглядывал площадь. Мистер Уикз уже не улыбался. Похоже, терпение мистера Уикза было на исходе.

«Кто-нибудь», процедил он зло, сквозь зубы, «видел мистера Роберта Босса?»

Когда делаешь репортаж, главное — быть объективным. Это значит писать и отображать только правду, как будто правда ходит вокруг и ждет появления журналиста. Таков основополагающий принцип журналистики. Этот принцип не предполагает, и это знает любой студент-гуманитарий, придавать какое-либо значение личности того, кто этот репортаж делает. А ведь это не вполне правильно. Вряд ли возможно донести до публики впечатления без того, чтобы они, пройдя сквозь того, кто их получает, не смешались с реакцией этого человека (то есть журналиста). А кроме того, как быть с привходящими обстоятельствами? Например, такими: вы чуть не опаздываете на самолет, слишком много выпиваете в полете, когда приезжаете на место, обнаруживаете, что ваша одежда вполне подходит для тропиков, но на улице того и гляди снег пойдет, что вы забыли носки, что у вас только одна контактная линза, что никто не собирается давать вам интервью, а потом, в половине пятого утра, когда вы соберетесь засесть за написание статьи, вы вдруг обнаруживаете, что писать, собственно, абсолютно не о чем. Трудно не согласиться, что подобные обстоятельства влияют на объективность материала.

Я не хочу быть необъективным, а потому должен сказать, что к тому моменту, когда я увидел под аркой мистера Уикза, обстоятельства, в которых в данном случае находился журналист, были столь серьезны, что не учесть их — значило бы грубо исказить реальное положение вещей. Обстоятельства эти заключались в следующем: журналист был сильно, очень сильно пьян.

Соответственно, он не может вызвать в своей памяти какие-либо воспоминания о поездке на автобусе за исключением смутного ощущения, что в автобусе было очень мало людей, и что, как это ни удивительно, но за рулем автобуса сидел тот же самый водитель. И еще я помню, что мы приехали.

Когда автобусы с суппортерами «Юнайтед» подъехали к возвышающемуся в вечерних сумерках Стадиону Коммунале, у стадиона собралась огромная толпа. На самом деле размеры этой толпы были столь велики — а толпа ждала англичан — что в это даже сложно было поверить.

Особенно сложно в это поверить было Гарри. Так звали суппортера, сидевшего рядом со мной. Правда, к тому времени Гарри вообще было трудно во что-либо верить, что-либо воспринимать. Как и прочие, Гарри весело провел этот день, жаркий — об этом напоминал распространяемый им запах пота. Гарри пил не переставая с пяти утра; по его собственному заявлению, выпил он более пяти галлонов пива, и каждый раз, когда он шевелился, это пиво булькало в его животе. Днем Гарри был занят. Он был одним из тех, кто оскорблял водителя по дороге в город, и он продолжал оскорблять его по дороге на стадион. Он мочился на столик в кафе, за которым, по его словам, сидели «коровы-макаронницы», после чего он принялся оскорблять официанток. Можно сказать, что все остальное время он только и занимался тем, что оскорблял официанток — много, очень много. Сколько именно — а кто же знает? Ведь все они выглядели одинаково (маленькие и толстые). Он оскорблял британского консула, полицейских, менеджеров гостиницы, уличных торговцев и вообще всех, кто не говорил по-английски — особенно тех, кто не говорил по-английски. В общем, как ни крути, у Гарри был удачный день, и тут внезапно он обнаружил следующее: тысячи итальянцев, окружающих автобус. Они окружили его и принялись раскачивать — дико, сердито, яростно. Какое они имеют право так себя вести?

«Ты видел, что они делают?», спросил Гарри человека, сидевшего за мной, возмущенный столь вопиющей несправедливостью. «А если потом будут беспорядки», сказал Гарри, «во всем обвинят англичан, да?»

Сидящий сзади согласился, но прежде чем он успел сказать «гребаные макаронники!», автобус закачался из стороны в сторону. Итальянцы пытались перевернуть автобус, наш автобус — автобус, в котором сидел я — на бок.

Я недооценил важность сегодняшнего матча, а ведь это был полуфинал Кубка Обладателей Кубков. Все билеты были проданы — а их было семьдесят тысяч — и в этот миг мне показалось, что обладатели всех этих семидесяти тысяч билетов предстали перед нами. Будучи малосведущим в предмете, я абсолютно не ожидал, что английские суппортеры, предполагаемые хулиганы, могут быть атакованы итальянцами, которые моему нетренированному глазу тоже казались теперь хулиганами: их поведение — прыжки рядом с автобусом, дикое размахивание флагами — вообще напомнило мне народное восстание времен Гарибальди. Они что, всегда болельщиков приезжих команд так встречают?

Мы по-прежнему сидели в автобусах. Водители не открывали дверей, пока не подоспела полиция; было видно, как карабинеры расталкивают толпу, и вот наконец ее оттеснили от автобусов. Карабинеры выстроили кордон до входных ворот, и только тогда мы смогли выйти, а четыре очень молодых и очень сильно нервничавших полицейских начали нас обыскивать. Со всех сторон итальянцы пытались прорвать кордон, кричали и жестикулировали, складывая пальцы в ту самую букву V. Для меня все это было очень непривычно.

Потребовалось довольно много времени, прежде чем все сумели выйти из автобусов и зайти в огражденное металлической сеткой пространство. Снаружи продолжали бесноваться итальянцы. Один даже попытался перелезть через офаждение, но полицейские вовремя остановили его, стащив вниз за штаны. Как только последний английский суппортер вошел в это пространство, я услышал очень странную вещь: на стадионе нет свободных мест.