Последнее искушение Христа (др. перевод) - Казандзакис Никос. Страница 6

Приближался назначенный час. «Пора идти, — подумал рыжебородый, — пора начинать. Надо освободить зелота. Тогда станет ясно, кто Спаситель…» Но сомнения не давали ему двинуться с места. Внезапный ветерок подул прохладой, и мысль его приняла новый оборот: «Нет, человек, которого сегодня распнут, не Тот, кого евреи ждут уже столько веков. Завтра! Завтра! Завтра! Сколько лет, Бог Авраама, ты мучил нас этим „завтра“! Завтра! Завтра! Так когда же наступит это „завтра“?! Мы — люди и терпели достаточно!»

Ярость охватила его. С ненавистью гладя на человека, сгорбившегося перед крестом с молотком в руках, он с трепетом вопрошал себя: «Может ли он быть Им, он, римский прихвостень? Пути Господни тайны и неисповедимы… Может ли он быть Им?»

Теперь за старухами и калеками показались римские солдаты в своих блестящих доспехах. Спокойные и молчаливые, с презрением глядя на евреев, они подгоняли толпу вперед, словно стадо.

Увидев это, рыжебородый почувствовал, что кровь у него вскипает. Он повернулся к плотнику. Теперь ему казалось, что во всем виноват именно Иисус.

— Я ухожу, — рявкнул он, сжимая кулаки. — Можешь… можешь поступать, как тебе угодно, римская собака! Трус и предатель! Ты не лучше своего брата, городского глашатая! Но Господь покарает тебя, как он покарал твоего отца. Я все сказал, и ты меня еще вспомнишь!

ГЛАВА 3

Иисус остался один. То и дело вытирая пот, текущий по лбу, он склонился над крестом. Горло сжалось, ему не хватало воздуха. Вокруг все кружилось. Он слышал, как мать разжигала огонь, чтобы приготовить пищу и успеть вместе со всеми посмотреть на казнь. Соседи уже ушли. Отец мычал, борясь со своим языком. Улица снова опустела.

Он прислонился к кресту и закрыл глаза. Звуки и мысли отступили, ощущались лишь мерные удары сердца в груди. И вдруг его пронзила резкая боль. Он почувствовал, как невидимый хищник впивается в его мозг.

— Он снова пришел, он снова пришел, — дрожа прошептал Иисус. Он почувствовал, как когти вонзаются все глубже и глубже. Череп трещал, обнажая беззащитный мозг. Он стиснул зубы, чтобы не закричать, — ему не хотелось пугать мать. Обхватив голову руками, он сжал ее, словно опасаясь, что она расколется.

— Он снова пришел, он опять здесь, — сотрясаясь в ознобе, повторял Иисус.

В первый раз такое случилось с ним, когда ему минуло двенадцать лет. Он сидел в синагоге вместе со старейшинами, слушая, как они толкуют Божье слово, и вдруг увидел свет — и дрожь пробежала по его телу. Но тогда это прикосновение было мягким, словно ласка. Он закрыл глаза и почувствовал, как его подхватили и понесли огромные мягкие крылья. «Должно быть, это рай», — подумал он тогда, и блаженная улыбка стала разливаться по его лицу — сначала робко, из-под опущенных ресниц, потом захватывая полуоткрытый рот и, наконец, затопив все его лицо и переплавив плоть в одно сплошное сияние. Старики, глядя на эту таинственную, пожирающую мальчика улыбку, покивали головами и сошлись во мнении, что на него снизошла благодать Господня, после чего застыли в почтительном молчании, прижав пальцы к губам.

Шли годы. Он ждал, но ласка не повторялась. Однажды на Пасху, весной, он отправился в Кану, родную деревню своей матери, чтобы выбрать себе невесту. Мать заставила его это сделать — она страстно мечтала видеть его женатым. Ему исполнилось уже двадцать лет, щеки покрылись мягким пушком, а кровь так бешено кипела, что он не мог спать по ночам. Мать видела это и при подходящем случае отправила его в Кану на поиски жены.

Он стоял с красной розой в руке, глядя на девушек, танцующих под большим тополем, только что покрывшимся свежей листвой. И пока он глядел и сравнивал одну с другой, желая их всех и не имея смелости выбрать, он услышал позади себя легкий смех — словно шум прохладного фонтана, бьющего из-под земли. Он обернулся. Вниз по склону в белом одеянии, в красных сандалиях, с распущенными волосами и обнаженными руками, звеня браслетами и серьгами, к нему шла Мария Магдалина, единственная дочь его дяди раввина.

— Ее я хочу, я хочу ее! — закричал Иисус и протянул руку, чтобы отдать ей розу.

Но как только он это сделал, сотни когтей вцепились в его мозг, а над ним забились два крыла, сжимая его виски. Он вскрикнул и рухнул на землю, изо рта потекла пена. Мать в отчаянии набросила платок ему на голову и, когда стемнело, увела домой.

С того дня все было кончено для него. Это обрушивалось на него при полной луне, когда он бродил по полям; во сне, в тишине ночи; а чаще всего весной, когда земля была напоена благоуханием цветения. Всякий раз, когда он мог быть счастлив, наслаждаться сном, беседовать с друзьями, смеяться, встречать на улице девушку и думать «я люблю ее», — сотни когтей мгновенно впивались в его плоть, и все желания испарялись.

Но никогда еще до сегодняшнего утра его не терзали с такой жестокостью. Он катался по мастерской, сжимая голову. Мир потонул во мраке. Звуки растворились в монотонном гуле и отчаянном трепете невидимых крыльев.

Но мало-помалу, один за другим когти стали медленно разжиматься. Вместе с облегчением на Иисуса накатила смертельная усталость. Запустив в волосы пальцы, он испуганно принялся ощупывать голову. Ему казалось, что его череп разъят на мельчайшие осколки, но пальцы не находили ни единой раны и он, слегка успокоившись, опустил руки. Но когда на них упал свет, он с содроганием увидел, что пальцы испачканы кровью.

— Господь сердится, — пробормотал он, — сердится. Вот и первая кровь.

Он поднял голову и огляделся — никого. В комнате стоял терпкий запах зверя. «Он снова здесь, — с ужасом подумал Иисус. — Повсюду вокруг меня — над головой и под ногами».

Склонив голову, он замер в ожидании. Воздух оставался недвижим, легкие солнечные зайчики перебегали со стены на камышовый потолок и обратно. «Буду молчать, — подумал Иисус. — Не произнесу ни звука. Может, тогда он сжалится и оставит меня».

Но не успел он принять это решение, как губы его разжались и испустили жалобный возглас:

— Зачем ты пьешь мою кровь? Чем я тебя разгневал? Сколько ты еще будешь меня преследовать?

Он наклонился и замер, прислушиваясь. Рот его открылся, спутанные волосы прилипли ко лбу, взгляд был полон отчаяния…

Снова тишина. И вдруг кто-то заговорил. Иисус напрягся и услышал, а когда услышал, решительно замотал головой, словно не в силах вымолвить то, что хочет. «Нет! Нет! Никогда!»

Но вот вернулась способность говорить, голос его перестал дрожать.

— Не могу. Я неуч, я лентяй, я трус. Я люблю хорошую пищу, вино, смех. Я хочу жениться, иметь детей. Оставь меня.

Он замер и прислушался.

— Что ты говоришь? Я не слышу!

В следующую же секунду ему пришлось прижать руки к ушам, чтобы смягчить громовой голос, раздавшийся над ним. Лицо его исказилось, дыхание стало хриплым и прерывистым — теперь он расслышал.

— Да, да, я боюсь… Ты хочешь, чтобы я встал и говорил — но что я могу сказать? Как я могу сказать это? Я не могу! Говорю тебе, я не знаю грамоты… Что ты сказал?.. Царствие небесное? Мне наплевать на него. Повторяю тебе — я люблю землю и хочу жениться. Я говорю тебе, что хочу Магдалину, несмотря даже на то, что она блудница. В этом лишь моя вина, и я спасу ее. Ее! Не Землю, не царство земное, но только Магдалину я хочу спасти. С меня этого вполне достаточно!.. Говори тише, я не понимаю тебя!

Он прикрыл глаза ладонью — яркий свет, лившийся с неба, слепил его. Обратив взгляд к потолку, он слушал, затаив дыхание. И чем дальше, тем более несчастным и отрешенным становилось его лицо. Занемевшие губы покалывало. И внезапно он разразился хохотом.

— Да, да, ты все прекрасно понимаешь. Да, нарочно, я нарочно это делаю. Я хочу, чтобы ты возненавидел меня, чтобы оставил меня в покое и выбрал кого-нибудь другого. Я хочу отделаться от тебя! Да, да, нарочно, — продолжал он, собрав последние остатки мужества. — Я всю жизнь буду строгать кресты, чтобы на них распинали выбранных тобою Мессий!